Рудольф Бьюкели. Страшный поезд
(Из записок сотрудника американской миссии Красного Креста на Дальнем Востоке)
О записках Рудольфа Бьюкели
Записки сотрудника американской миссии Красного Креста на Дальнем Востоке Рудольфа Бьюкели впервые были опубликованы на русском языке в Шанхае (Китай) в январском номере журнала «Солнце» за 1919 год. Затем они появились в печати на английском языке в Америке, в апрельском номере журнала «The Red Cross magasine» («Красный крест») за тот же год.
Для настоящего издания в основу взят русский текст из журнала «Солнце», который подвергся небольшому сокращению и частично литературной правке.
Автор записок увидел поезд смерти на Дальнем Востоке 18 ноября 1918 года, после полуторамесячного путешествия заключенных в самых невыносимых условиях, когда более трети узников уже погибло от голода, холода и от пуль белогвардейцев. Конечно, меньше всего Рудольф Бьюкели хотел вызвать сочувствие к большевикам и привлечь симпатии к советскому строю. Но потрясенный ужасами этого страшного поезда, он нарисовал правдивую картину мучений заключенных и нечеловечески жестокого отношения к ним со стороны белогвардейских властей Сибири и Дальнего Востока.
Поэтому записки сыграли положительную роль. Тогда, в 1919 году, они обратили внимание общественного мнения США на ту позорную роль, которую взяло на себя правительство, направив на территорию Советской России для борьбы против советского народа свои войска. Как тогда, так и в последующие годы записки Бьюкели были на вооружении прогрессивных деятелей США, таких, как Альберт Рис Вильямс, который, как он сам пишет, «очень часто упоминал об этом постыдном поезде смерти в своих речах перед американскими слушателями и в своих книгах».
Рудольф Бьюкели и другие рядовые сотрудники американской миссии Красного Креста сочли своим долгом предпринять шаги для облегчения положения заключенных. Но вместе с тем, читая записки, нельзя не видеть, как эти попытки рядовых сотрудников Красного Креста становились в резкое противоречие с общей линией высших сфер оккупантов. «Мы делаем это, — замечает Бьюкели, — не имея никаких полномочий, но перед лицом описанных ужасов нам безразлично, кто и как об этом думает».
Когда об ужасах поезда смерти стало широко известно рабочим Дальнего Востока и Сибири, благодаря помощи которых только и поддерживалась жизнь заключенных, белогвардейские власти, за спиной которых стояли иностранные интервенты, постарались сорвать и не допустить оказание дальнейшей помощи. Харбинские железнодорожники организовали фонд помощи, намереваясь закупить на собранные средства продовольствие и медикаменты для узников. Тогда белогвардейские власти распорядились отправить поезд обратно, в Читу, причем было заявлено, что «о больных позаботятся в госпитале в Фовейорди» (станция недалеко от Харбина). «Но это был обман для того, чтобы отвести поезд от Харбина». И умирающих заключенных продолжали держать в холодных вагонах без пищи, без всякой помощи, а белогвардейцы из банды головореза Семенова выхватывали из их среды все новые жертвы.
Пытаясь установить причины столь зверского и бесчеловечного отношения к заключенным, автор записок считает повинной во всех этих ужасах русскую систему, понимая под этим неаккуратность и халатность чиновников, не обеспечивших нормальное содержание заключенных.
Подобные рассуждения — это, конечно, плод ограниченного политического кругозора автора, сформировавшегося под воздействием потоков клеветы, которую обрушивала на сознание простых людей Америки буржуазная пропаганда.
Будучи пропитан этой лживой пропагандой, автор не замечает, что во всех этих и многих других ужасах, которые он наблюдал на захваченной интервентами и белогвардейцами территории Сибири и Дальнего Востока, повинны не русская система и не отдельные чиновники, а система капитализма. Ведь без мощной поддержки и помощи со стороны иностранных империалистов, в том числе и американских, ни самарский Комуч, ни впоследствии Колчак, ни многие другие контрреволюционные правительства на территории России не могли бы продержаться и одного дня. Не секрет, что именно американские империалисты снабжали белочехов и Колчака оружием, боеприпасами и другими военными материалами. Только за короткий период, с августа по 20 ноября 1918 года, по далеко не полным данным, США передали белочехам и сибирским белогвардейцам 200 тысяч винтовок, 220 тысяч снарядов, большое количество орудий, пулеметов и патронов.
А после того, как Колчак произвел переворот, объявив себя верховным правителем России, США взяли на себя полное вооружение его армии, снабжение ее обмундированием и обувью.
Да и та же миссия Красного Креста, сотрудником которой был автор записок, была послана в Россию американскими монополиями не только и, может быть, не столько для облегчения страданий нуждающихся. Известно, что эта организация была использована американскими империалистами для ведения шпионской и подрывной работы против Советов. Через Красный Крест империалисты США снабжали белогвардейцев медикаментами, обмундированием и даже оружием. Именно через миссию Красного Креста США доставили Колчаку в 1919 году 350 тысяч пар армейской обуви и много другого военного имущества.
И в наши дни империалисты США теми же методами, как и раньше, стараются задушить национально-освободительное движение в странах Азии, Африки и Латинской Америки, подавить стремление народов к свободе и независимости.
* * *
Мы печатаем записки Рудольфа Бьюкели как свидетельство американского гражданина, который близко соприкасался с порядками, установленными в Сибири и на Дальнем Востоке в период иностранной военной интервенции. Излишне подчеркивать, что автора записок никак нельзя заподозрить в симпатиях к революции, а тем более к большевикам.
Вот что рассказал Рудольф Бьюкели в своем дневнике.
* * *
Восемнадцатое ноября 1918 года. Я в Никольск-Уссурийске, в Сибири. За последние два дня я видел столько горя, что его хватило бы на всю жизнь. Попробую записывать, как смогу, то, что я видел.
Я много читал о тюрьме в Калькутте. Мне рассказывали об изнуренных голодом и туберкулезом русских солдатах, возвратившихся из германских лагерей для пленных. Всего лишь месяц назад я был сторонником братоубийственной войны и проповедовал доктрину ненависти. Сегодня я смиренно прошу прощения за мои помышления и умоляю от глубины души дать мне возможность внести свою долю работы для улучшения участи людей, независимо от их национальности. Быть может, настанет когда-нибудь день, когда этот мир превратится в великое братство и то, что я видел, — станет невозможным.
Я видел мертвецов, чьи тела были изъедены червями еще до того, как они расстались с жизнью после шести недель мучительного голода, грязи и холода. Клянусь богом, я не преувеличиваю!..
То, что я видел, повторяется по всей Сибири, и тысячи, нет — десятки тысяч людей буквально сгниют до смерти. Я говорю это сознательно, потому что жизнь — это самая дешевая вещь в Сибири. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, я делаю свои записи, пока я еще нахожусь под впечатлением виденного; и я вызываю любого — пусть он посмотрит на эти картины и попробует писать связно. Прошлой ночью по пути домой, пройдя с доктором Розетом по поезду, я почувствовал ужасную слабость. Если бы кто-нибудь рассказал мне о том, что я слышал и видел, я посчитал бы это ложью. Сегодня я сижу и записываю все это в надежде, что простое описание подробностей облегчит меня, я снова смогу разумно мыслить, серьезно и добросовестно работать.
Этот поезд смерти (под этим названием он сейчас известен всей Восточной Сибири) вышел из Самары приблизительно полтора месяца назад. Русские железнодорожные служащие подтверждают, что станцию Маньчжурия, т. е. 1200 миль к западу отсюда, этот поезд прошел, по крайней мере, три недели назад. С того времени он прошел через станции Хайлар, Цицикар, Харбин и Мулин, двигаясь все вперед и вперед, словно проклятый, по стране, в которой его несчастные пассажиры находят мало пищи и еще меньше жалости…
Как я говорил, — поезд смерти вышел из Самары почти два месяца назад в сопровождении нескольких русских офицеров. В нем находилось 2100 человек,1 арестованных по самым различным причинам. По-видимому, это были гражданские лица. Некоторые из них были большевиками, другие были взяты из самарской тюрьмы. Когда чехи и русские заняли Самару, они очистили всю тюрьму, набили арестованных в этот поезд и отправили на Восток.
Еще до того, как мы обнаружили в Никольске этот отвратительный караван, в нем умерло 800 человек от голода, грязи и болезней. В Сибири ужас и смерть встречаются на каждом шагу в таком масштабе, что потрясли бы самое черствое сердце.
Насколько мы могли сосчитать, вчера в поезде было 1325 человек мужчин, женщин и детей, запертых в этих страшных вагонах. За прошедшую ночь умерло еще шестеро. Постепенно они вымрут все, если поезд оставят в таком состоянии.
Это может показаться жестоким, но мне невольно пришла в голову мысль, что для того, чтобы безболезненно убить этих несчастных, потребовалось бы яду не больше чем на три доллара, или долларов на 10 патронов. И все же в течение недель этот поезд из 50 вагонов странствовал от станции к станции, и каждый день все новые трупы вытаскивали из него.
В каждом вагоне размером 24 фута на 11 находилось от 35 до 40 человек, а двери вагонов открывались очень редко, разве только затем, чтобы выбросить тела умерших или выпустить женщину, которой было бы лучше быть мертвой.
Мне говорили, что когда поезд тронулся в путь, во многих вагонах было по 60 человек, но потом смерть позаботилась дать другим больше места. Я видел умирающих и слышал их предсмертный хрип. Одни были полуголые, и паразиты кишели на их телах. Другие лежали в полусознательном состоянии.
Ничего похожего на санитарное обеспечение в поезде не было. И скопление грязи и нечистот, в которых жили и умирали эти люди, не поддается описанию.
Русский офицер, возглавлявший этот эшелон, пытался давать какие то несвязные объяснения причин, по которым эти люди подвергались таким ужасным лишениям и издевательствам. Он пытался сочинить какую-то историю. Предполагалось, что в пути их будут регулярно кормить на различных станциях, но часто по нескольку дней они не получали даже хлеба. И если бы не доброта крестьян-бедняков, которые со слезами на глазах отдавали им то немногое, что могли, они остались бы абсолютно без всякого питания.
Я разговаривал с женщиной-врачом, которая выполняла работу представителя Красного Креста в Красной гвардии. Высокообразованная, интеллигентная женщина лет сорока. Она находилась в этом поезде много недель. Я разговаривал с молоденькой девушкой, лет восемнадцати, красивой, хорошо воспитанной. Если не прийти к ней на помощь, то она умрет в этом поезде. Вся ее одежда состояла из грязной блузки и тряпки, наподобие нижней юбки, пары чулок и туфель. У нее нет пальто — в эту жестокую зимнюю стужу! Я разговаривал с человеком, который вообще не понимал различия между Красной гвардией и гвардией любого другого цвета. Его жена поссорилась с другой женщиной, которая, очевидно, написала донос. В ту же ночь он был арестован в своем доме и обвинен в принадлежности к Красной гвардии. В течение ближайших 48 часов он умрет. Я говорил с человеком, который, идя вечером домой с работы, остановился, чтобы спросить о причине какого-то уличного инцидента. Полиция арестовала многих в собравшейся толпе. Среди арестованных оказался и он. Он умрет в поезде.
Эти рассказы не могут быть подтверждены, так как рассказывающие умирают. Я видел их умирающими, а на следующее утро их трупы выбрасывали из вагонов подобно мусору. Живые оставались равнодушными. Они знают, что их очередь будет следующей. Может быть, они даже завидуют тем, кто отмучился.
Доктор Скэддер и доктор Менджет минувшей ночью отправились во Владивосток и сделают все, что в их силах, чтобы довести до сведения надлежащих властей обо всем, что они видели. Я послал несколько телеграмм.
Приехал мистер Дж. Н. Стронг, прибывший из Пекина менее 24-х часов назад, и сейчас же посланный нам в помощь. Он передал мне кое-какие новости... Наши руки связаны «дипломатией». Люди умирают, в то время как идет бесконечная болтовня о свободе, справедливости, гуманности.
Благодарение богу, что нам посчастливилось задержать поезд. Я не знаю, что случилось, но сегодня по каким-то причинам изменилось отношение русских властей. Они начали кормить пленников и обещали, что разрешат помыть вагоны и позволят этим несчастным людям немного размяться.
Сегодня 130 человек мы отправили в госпиталь и под тем или иным предлогом продолжаем задерживать поезд. Это — главное. Прошлой ночью его должны были отправить обратно, но не отправили; я не думаю, что русские железнодорожные власти рискнут сделать это, пока мы находимся тут и поддерживаем у заключенных надежду на помощь.
Мы делаем все это, не имея никаких полномочий, но перед лицом описанных ужасов нам безразлично, кто и как об этом думает.
В печати невозможно говорить об участи несчастных женщин, которые находятся в этих ужасных условиях. Все же с ними обращались лучше, чем с мужчинами. Вы, конечно, понимаете почему.
В одном вагоне 11 женщин. Мы сидели и беседовали с ними на смешанном жаргоне из французских, русских и немецких слов. Внутри вагона повешена веревка. На ней 4 пары чулок, принадлежащих этим 11 женщинам. Пол покрыт отбросами и грязью. Никаких средств для очистки нет, ни веников, ни ведер. Женщины неделями не снимали одежды. В центре вагона маленькая печка, вокруг нее на полу щепки и куски угля. По стенам вагона два ряда досок, на которых его обитатели спят ночью и скорчившись сидят днем. Физическое состояние их значительно лучше, так как у них. на 11 человек целый вагон, в который мужчин набили бы, как в другие, человек 35.
Прошло еще два дня. После того, как мы прибыли сюда, к поезду прицепили вагон-кухню с большим котлом. И стража заявила, что пленникам дадут немного супа. Один котел на 1325 человек, и суп в старой заржавленной плошке, просунутой в вагонный люк!
Вчера русский офицер взял из одного вагона женщину. Он возвратит ее обратно, когда поезд тронется. В одном из вагонов находится изнуренное существо, которое когда-то было человеком. Он был журналистом. Его жена в этом же поезде. Ей осталось жить несколько дней.
Когда люди поднимаются на ноги, то они заполняют всю внутренность вагона. На нарах, устроенных в два ряда вдоль стенок вагона, лежат как попало, вперемежку мертвые и живые. Сегодня в 8 часов утра охрана сказала нам, что этой ночью умерло три человека и трупы убраны. Когда мы шли вдоль поезда, нас окликнул человек из одного вагона и сказал охране, что внутри мертвый. Мы настояли, чтобы дверь была открыта, и вот что мы увидели: прямо у входа лежало тело юноши лет 18—19. На нем не было ничего, кроме тонкой рубашки, до такой степени изорванной, что была открыта вся грудь и руки. Вместо брюк на нем был кусок джутового мешка. Ни чулок, ни ботинок. Какие страдания должен был перенести этот мальчик в сибирские холода, прежде чем умер от голода, грязи и холода!
Мы забрались в вагон и обнаружили еще два трупа, лежавших среди живых на втором ярусе нар. Живые почти все были полуодеты, истощены, с ввалившимися глазами. Их сотрясал ужасный кашель. На всех лежала печать смерти. Если им не будет быстро оказана помощь, то они все умрут. Мы заглядывали только в некоторые вагоны, но в одном из них мы заметили маленькую девочку лет одиннадцати. Она рассказала, что ее отца мобилизовали в Красную гвардию. И вот теперь отец, мать и дочь находятся в этом поезде, где они и умрут.
Мы ушли из вагона в 10 часов, так как нам надо было присутствовать при распределении одежды среди австрийских офицеров. Возможно, что в результате нашего вмешательства или что-то произошло во Владивостоке, о чем я не знаю, но в то время, когда мы работали на станции, мы узнали, что заключенных выпустили из вагонов. Мы выбежали наружу и увидели ужасающую процессию, примерно из 45 повозок. На каждой из них сидело по 3—4 заключенных под охраной казака. Мы сейчас же взяли дрожки и сказали кучеру, чтобы он занял место где-нибудь в середине процессии, чтобы мы не особенно бросались в глаза, и отправились вместе с процессией.
Проехав около 4 миль, мы остановились у городских госпитальных бараков. Здесь заключенных высадили на землю, где они сидели и дрожали от холода. Было уже 4 часа 15 минут пополудни, когда людей стали уводить группами по 8 человек, их стригли и отправляли в баню. Затем, обутые в тоненькие шлепанцы, с чем-то вроде купальных халатов на плечах, они шли, или их вели в другое здание, находившееся примерно в 100 ярдах, в котором стояли ржавые железные койки с .грязными соломенными матрацами и такими же грязными подушками. Это уже кое-какие удобства по сравнению с их прежним положением. Мы пробились через охрану и вошли в помещение. Казачий командир заверил нас, что будут и одеяла. Это было уже кое-что. Но среди этих людей было много таких, которым осталось уже немного жить.
22 ноября. Сегодня мы поднялись в 7 часов и отправились в госпиталь, где мы условились встретиться с доктором Селезневым, старшим военным врачом. Прибыв на место, мы нашли все в ужасном состоянии — более чем на 400 человек больных было только три врача и три сестры. Двое больных умерли в течение ночи. Врачебный осмотр показал, что все живые страдают различными заболеваниями, включая два случая тифа. Здесь мы узнали, что около недели тому назад из поезда выброшены два человека, заболевшие тифом.
Госпиталь, которым располагали доктора, состоял из четырех небольших деревянных домов, в которых от силы можно было разместить 200 человек. Когда мы пришли, то увидели, что на некоторых койках лежало по три человека, коридоры были запружены телами людей, лежащих прямо на цементном полу. Одно одеяло служило подстилкой; другое было свернуто и заменяло подушку, третьим укрывались. На одном одеяле лежало 8 человек. В комнате, рассчитанной на двадцать человек, помещалось 52. Невозможно было пройти, не наступив на людей. Вид и атмосфера были ужасные.
Доктор Селезнев информировал нас о положении дел. Подтвердилось то, что мне говорили раньше: в течение недель, пока поезд двигался то туда, то сюда, его пассажиры умирали от различных болезней, включая тиф, дизентерию, инфлуенцу и просто от голода.
В официальном рапорте д-ра Селезнева говорилось:
«Люди в поезде по неделям оставались без горячей пищи, без кипяченой воды, даже без хлеба. Вследствие недостаточного питания и огромной скученности развились заразные болезни. В добавление к этому появились различные кожные болезни. Я не имел времени систематизировать все заболевания, которыми страдают больные, так как вся энергия персонала госпиталя в настоящее время направлена на то, чтобы помыть и постричь больных, обеспечить их чистым бельем, чаем и пищей, а также найти для них помещение, ибо они прибывают непрерывным потоком.
По словам офицеров, сопровождающих поезд, у коменданта станции есть распоряжение отправить поезд обратно на запад. Но я уверен, что среди пассажиров имеется значительное число лиц настолько больных и истощенных, что дальнейшее пребывание в вагонах будет для них роковым».
Мы все еще задерживаем поезд с помощью чешского лейтенанта. Он даже согласился в случае необходимости вывести из строя машину. Прошлым вечером начальник станции показал нам телеграмму с требованием, чтобы в час ночи поезд был отправлен. Но он все еще здесь. В случае, если будет новый приказ лейтенанту, он телеграфирует в ответ, что поезд задерживается препятствиями на пути, но что он принимает все меры к отправке. В случае, если ничего не поможет, он подчинится распоряжению, и поезд будет отправлен.
Сегодня положение в госпитале по-прежнему плохо. Четыре новые смерти, двое умирающих и новый поток больных. Сейчас в госпитале 700 человек. Пришлось занять сарай. В помещении 41 фут на 20 на грязном полу на соломе без подушек лежат 42 человека. Уборные неописуемы и отвратительны. Обо всем этом невозможно рассказать.
Вечером прибыл д-р Менджет и сказал, что генерал Грэвс имел продолжительную беседу с японским и русским командующими, которые оба его заверили, что они приложат все силы для того, чтобы сотрудничать с ним. Но, видимо, их слова значат очень мало.
...Мы все еще задерживаем поезд. Мы договорились с русской баней в 3—4 милях отсюда о том, чтобы помыть завтра всех заключенных. Это будет стоить 450 рублей. Они встанут в 6 часов, пойдут в баню и будут мыться по 60 человек сразу. На мытье всех потребуется 10 часов, а может быть и больше.
Наутро следующего дня был жестокий холод. Ночью была сильная вьюга. Стронг в 5 часов уехал в баню, чтобы все подготовить. Менджет и Олсон спали в вагоне, чтобы быть на месте, когда появятся первые заключенные. У меня болит горло, и я собираюсь встать не ранее 8 часов, когда надо будет сменить Стронга.
Они начали в 7 час. 30 мин., так как лейтенант Новак не мог разыскать вагона Красного Креста, который ночью передвинули на другое место.
8 час. 15 мин. утра. Я в бане. Только что сменил Стронга, который пошел завтракать. Баня готова, и мы ждем первую партию. Вдали мы замечаем толпу людей, которые движутся очень, очень медленно, с большим трудом. Многие спотыкаются, и товарищи их поддерживают. В этой партии 120 человек, их сопровождают 15 конвойных с заряженными винтовками, словно у этих несчастных есть сила бороться или бежать, даже если бы они и захотели это сделать. Они могут только брести.
Первые 60 человек вошли в баню. Их отвратительное тряпье горит на костре. В бане каждый получил кусок мыла, и сейчас они скребут себя. Прибыл фургон с 80 свитерами, 450 парами носков и 120 пижамами.
Завтра, когда этот поезд отправится, на нем будет 925 красных крестов, но я все же буду называть его поездом смерти. Нет никакой надобности скрывать тот факт, что почти все эти люди умрут, потому что, как только поезд тронется в путь, все опять будет по-прежнему и вновь из каждого вагона будут выбрасывать трупы.
23 ноября. Сегодня мы уезжаем во Владивосток. Мы сделали все, что могли. Мы только что узнали, что в госпитале заболели тифом еще 30 человек, и бог знает сколько в поезде. Мы закупили ведра и швабры для поддержания чистоты в вагонах, это немного поможет.
* * *
Предположение о том, что поезд смерти так и останется поездом смерти, полностью сбылось. Как только он отправился в путь, с востока на запад, двигаясь взад и вперед от города к городу, ужасные вести о нем стали доходить до Владивостока. Официальное донесение комиссии Красного Креста гласило:
«Нам сообщают, что поезд с заключенными будет передвинут на 10 миль дальше от Никольска, благодаря возмущению, вызванному его присутствием. Там он будет оставлен, и мы сможем следить за его состоянием».
Однако 6 декабря полковник Эмерсон телеграфировал из Харбина, что поезд, теперь уже в составе 38 вагонов, миновал Цицикар по дороге в Читу. Таким образом, мы получили первое известие о том, что поезд смерти опять в пути и передвигается в Западную Сибирь. Полковник Эмерсон сообщил, что американский консул в Харбине просил русского генерала, ведающего движением на Восточно-Китайской железной дороге, задержать поезд-тюрьму в Бухеду. В этой телеграмме предлагалось задержать поезд и эвакуировать заключенных в бараки, занятые японцами. В этом случае можно было бы закупить в окрестностях достаточное количество продовольствия и обеспечить больных до тех пор, пока из Владивостока не прибудет поезд с помощью.
Другое сообщение от 9 декабря передавало слова служащих русского железнодорожного корпуса в Цицикаре, Фовейорди и на других маленьких станциях, расположенных дальше на восток, что с того времени как поезд вышел из Никольска, несчастные заключенные вновь стали жертвами болезней и нужды. В Цицикаре 120 человек были признаны опасно больными. Со времени отъезда из Никольска 15 человек умерло. Заболело 15 солдат из состава русского конвоя. В каждом вагоне находилось по 32—33 человека. В телеграмме полковника Эмерсона подробно описывалось состояние каждого вагона. По размерам ужасов и страданий оно могло поспорить с тем, что было, когда поезд прибыл в Никольск и мы обратили там на него внимание.
Железнодорожники в Харбине организовали фонд помощи для покупки продовольствия, в этом деле приняли участие и жившие здесь американцы. Полковник Эмерсон сообщил, что необходима немедленная помощь, иначе люди в поезде погибнут.
Офицеры, сопровождающие поезд, получили телеграмму с требованием не высаживать ни одного заключенного на территории Маньчжурии, а везти всех в Читу. В Харбине офицеров информировали, что о больных позаботятся в госпитале в Фовейорди, расположенном в 12 верстах (около 8 миль) от Харбина. Но это был обман, для того чтобы отвести поезд от Харбина, так как госпиталь в Фовейорди не был приспособлен для этого и не принял заключенных. Офицеры растерялись и не, знали, что делать дальше, и просто двигались от одного пункта к другому.
Сибирская комиссия сразу же телеграфировала запрос — нельзя ли задержать поезд в каком-нибудь пункте в Маньчжурии и эвакуировать людей в госпиталь. Медицинское бюро считало это единственным путем для кардинального разрешения вопроса, тем более, что, как считалось бесспорным, поезд представлял собой рассадник тифа.
Мы рассчитывали организовать некоторую помощь, но из очередного сообщения узнали, что поезд проследовал за Читу далее на запад.
Таким образом, очевидно, что 38 вагонов с заключенными продолжают медленно передвигаться от станции к станции, в то время как список мертвых и умирающих растет с ужасающей быстротой.
Все это — наглядная иллюстрация положения в Сибири.
Пошла другая неделя. Сообщение комиссии от 16 декабря гласит:
«Трагические злоключения пленников поезда смерти, сведения о котором впервые были получены из Никольска от работников Красного Креста, с каждой неделей увеличиваются. Как сообщалось на прошлой неделе, поезд двигался в направлении Читы и Красный Крест пытался добиться распоряжения, чтобы состав задержали в каком-либо пункте, где умирающих людей можно было бы госпитализировать во избежание эпидемии. Но сейчас, после продвижения на запад, поезд как будто бы опять повернули обратно, на Владивосток. 10 декабря армейская разведывательная служба получила донесение, что поезд проследовал через станцию Маньчжурия 7 декабря по пути в Читу;
Через 3 дня поступила другая телеграмма с сообщением, что поезд был повернут в обратном направлении и, вероятно, находится сейчас где-то в окрестностях Цицикара, в середине Маньчжурии, на Китайско-Восточной железной дороге.
Совершенно ясно, что поезд просто перебрасывается из одного пункта в другой. И везде власти не разрешают высаживать заключенных и не желают брать поезд под свою ответственность».
Проходят дни и ночи, недели складываются в месяцы, и все меньше и меньше становится несчастных, по мере того, как смерть неумолимо собирает свою жестокую, непрекращающуюся дань.
Примечания
1. В этом эшелоне было не 2100, а 2700 человек, следовательно, погибло заключенных значительно больше 800. — Сост.
