1. Поход Швейка против Италии

Швейк шел на военную службу в веселом настроении. Ему хотелось просто поразвлечься, а получилось так, что он поразил весь гарнизон города Триента с его начальником во главе. Швейк всегда улыбался, был любезен в обращении, и, очевидно, поэтому его все время сажали в тюрьму.

Выйдя из заключения, он с улыбкой отвечал на все вопросы и совершенно спокойно опять давал себя запереть, в душе довольный тем, что его боятся все офицеры триентского гарнизона. Не грубостью, а, наоборот, учтивыми манерами и приветливыми, дружелюбными улыбками – вот чем он приводил их в отчаяние. При появлении инспектора Швейк, сидя на койке и улыбаясь во весь рот, вежливо приветствовал его словами:

– Слава Иисусу Христу, осмелюсь доложить.

Эта искренняя, добродушная улыбка заставляла офицера Валька скрежетать зубами. Он охотно поправил бы на голове у Швейка фуражку, чтобы та сидела согласно уставу, но теплый, задушевный взор Швейка мешал ему что‑либо предпринять.

Как‑то раз в казарму вошел майор Теллер. Окинув суровым взглядом вытянувшихся возле своих коек солдат, Вальк скомандовал:

– Швейк, подайте сюда винтовку!

Швейк добросовестно выполнил команду, только вместо винтовки принес ранец, С ненавистью глядя на славную наивную физиономию Швейка, майор Теллер спросил:

– Ви не знайт, что такое винтовк?

– Так точно, не могу знать, – был ответ.

Швейка повели в канцелярию. Принесли винтовку, сунули ему под нос.

– Что это такое? Как называется?

– Не могу знать.

– Это винтовка.

– Не могу знать.

Его отправили в тюрьму, и вдобавок тюремщик счел своим долгом обозвать его ослом. Но солдаты ушли на тяжелые ученья в горы, а Швейк преспокойно остался сидеть за решеткой с улыбкой на устах.

Не зная, как с ним быть, его назначили в столовую для вольноопределяющихся – прислуживать за обедом и ужином. Он накрывал на стол, разносил кушанья, пиво, вино, потом скромно садился у двери и курил, время от времени объявляя:

– Осмелюсь доложить, господа: господин офицер Вальк – хороший человек, очень хороший!

При этом он улыбался, выпуская в воздух клубы дыма.

В столовую зашла инспекционная комиссия, и какой‑то новый офицер имел неосторожность спросить скромно стоящего у двери Швейка, какой он роты.

– Не могу знать.

– Тысячу чертей! Какой здесь полк?

– Не могу знать.

– Как называется город, в котором расположен здешний гарнизон?

– Не могу знать.

– Ты что, с неба свалился?

– Никак нет, – ответил Швейк с милой улыбкой, глядя на офицера наивным, доверчивым взглядом. – Я родился, потом ходил в школу. Потом выучился столярному ремеслу. Потом привели меня в одну корчму и заставили раздеться догола. Через несколько месяцев пришла за мной полиция, и меня отвели в казармы. Там меня осмотрели и говорят: «Вы, дескать, не явились вовремя на призыв, три недели просрочили. Мы вас арестуем». – «За что? – спрашиваю. – Я ведь и не собирался идти в армию и даже не знаю, что такое солдат…» Все‑таки арестовали меня, на поезд посадили и привезли в одно место, откуда мы сюда пришли. Я никого не спрашивал, какой полк, какая рота, какой город, чтобы ненароком не обидеть кого. На ученье меня сразу арестовали из‑за того, что я в строю закурил, – что тут такого, не знаю. Потом арестовали, когда я насчет потери штыка заявил. Потом я на полигоне чуть не застрелил господина полковника… Теперь вот господам вольноопределяющимся прислуживаю.

Бравый солдат Швейк проговорил все это, глядя на офицера таким ясным, детским взглядом, что тот не знал, сердиться или смеяться.

Наступил сочельник. Вольноопределяющиеся устроили в столовой елку, и после ужина полковник произнес трогательную речь на тему о том, что вот родился Христос и радуется при виде хороших солдат, а хороший солдат должен сам на себя радоваться…

Вдруг торжественное выступление было прервано возгласом:

– Это как есть! Так точно!

Возглас вылетел из уст бравого солдата Швейка, который стоял, никем не замеченный, среди вольноопределяющихся, весь сияя.

– Sie Einjähriger![1] – взревел полковник. – Кто это крикнул?

Швейк с улыбающейся физиономией выступил из рядов.

– Так что, господин полковник, я прислуживаю господам вольноопределяющимся, и больно мне понравилось, что вы сказать изволили. Сразу видать – от чистого сердца!

Когда в Триенте било полночь, бравый солдат Швейк уже больше часу сидел в холодной.

На этот раз он просидел довольно долго, но потом ему опять повесили штык на пояс и направили в пулеметную часть.

Проводились большие маневры на итальянской границе, и бравый солдат Швейк выступил вместе с армией.

Перед походом он слушал объяснения кадета:

– Представьте себе, что Италия объявила нам войну и мы выступаем против итальянцев.

– Что ж, повоюем! – крикнул Швейк, за что получил неделю ареста.

Отбыв наказание, он был отправлен вместе с тремя товарищами по заключению, под надзором капрала, в свою пулеметную часть. Сперва двигались долиной, потом углубились в горы; и там, как можно было ожидать, Швейк потерялся в густом лесу на итальянской границе.

Пробираясь сквозь кустарник, он напрасно искал глазами своих, дока не очутился – благополучно, в полном вооружении – по ту сторону итальянской границы.

Там бравый солдат Швейк отличился. В это время возле самой границы с Австрией, на итальянской территории, проводила маневры миланская пулеметная часть; восемь солдат и мул с пулеметом вышли на равнину, которую внимательно осматривал бравый солдат Швейк.

Итальянские солдаты, ничего не подозревая, легли в тень и заснули, а мул с пулеметом принялся важно щипать траву, все более от них удаляясь, пока не подошел к тому месту, откуда Швейк с улыбкой наблюдал за неприятелем.

Бравый солдат Швейк взял мула под уздцы и вернулся в Австрию с итальянским пулеметом на итальянском муле.

Спустившись обратно по тому же косогору, он пробродил со своим мулом полдня в каком‑то лесу и только к вечеру увидел австрийский лагерь.

Сперва охрана не хотела его впускать, так как он не знал пароля, но тут прибежал офицер, и Швейк, встав во фронт и взяв под козырек, отрапортовал:

– Имею честь доложить, господин лейтенант: мной захвачен итальянский мул с пулеметом!

Бравого солдата Швейка отправили на гауптвахту, зато нам стало известно устройство итальянского пулемета последнего образца.

 

2. Швейк закупает церковное вино

 

Полевой папский викарий доктор Коломан Белопотоцкий, епископ Трицальский, – назначил священником триентского гарнизона Августина Клейншродта. Между обыкновенным, штатским священнослужителем и священнослужителем армейским огромная разница. В последнем слились воедино религиозность и воинственность: он – воплощение двух разных каст, соединенных вместе. Различие между обоими видами духовенства такое же, как между драгунским лейтенантом, обучающим в военной академии верховой езде, и владельцем ипподрома.

Военный священнослужитель получает содержание от государства – это военный чиновник определенного класса; он имеет право носить шашку и драться на дуэли. Священнослужитель штатский тоже получает вознаграждение от государства, но, для того чтобы жить в достатке, вынужден брать и с верующих.

Обыкновенного священника солдат не обязан приветствовать, а военному должен отдавать честь под угрозой ареста. Таким образом, бог имеет представителей двух родов: штатских и военных.

Штатский должен вести политическую агитацию, а военный исповедует солдат и сажает их под арест, что, конечно, имел в виду господь бог еще в то время, – когда создавал нашу грешную землю, и позже, когда создавал Августина Клейншродта.

Проносясь по улицам Триента, этот достойный священнослужитель издали производил впечатление кометы, ниспосланной в виде божьей кары на злосчастный город.

Он был страшен в своем величии. Молва утверждала, будто в Венгрии у него уже было три дуэли, кончившиеся тем, что он в офицерском клубе отрубил носы своим противникам, обнаружившим мало религиозного рвения.

Уменьшив таким образом неверие в объеме, он был переведен в Триент, как раз когда бравый солдат Швейк, выйдя из гарнизонной тюрьмы, вернулся к себе в часть для дальнейшей защиты родины.

В это время духовный отец триентского гарнизона искал себе денщика и решил лично выбрать подходящего солдата. Что же удивительного в том, что, проходя по казарме, он заметил добродушную физиономию солдата Швейка, хлопнул его по плечу и сказал:

– Иди за мной!

Бравый солдат Швейк стал было оправдываться, уверять, что не сделал ничего плохого, но капрал толкнул его в спину и повел в канцелярию.

Там после продолжительных извинений унтер‑офицер обратил внимание священнослужителя, что Швейк «ist ein Mistvieh»[2], но достопочтенный отец Клейншродт возразил, что «ein Mistvieh kann doch gutes Herz haben»[3].

На это бравый солдат Швейк покорно кивнул. При виде его круглой улыбающейся физиономии и наивных глаз гарнизонный священнослужитель не стал даже просматривать список наказаний, которым бравый солдат Швейк подвергался.

С этого момента Швейк зажил припеваючи: втихомолку потягивал церковное вино и так чистил своему начальнику лошадь, что достопочтенный отец Клейншродт даже похвалил его.

– Осмелюсь доложить, – ответил бравый солдат Швейк, – изо всех сил стараюсь, чтоб была красивая, как ваша милость.

Наступил торжественный день перехода воинских частей в военный лагерь у Кастель‑Нуово; по этому случаю предстояло отслужить полевую обедню.

Для церковных надобностей Августин Клейншродт пользовался только нижнеавстрийским вином из Феслау. Итальянского вина он терпеть не мог. А тут как раз запас кончился, и он сказал бравому солдату Швейку:

– Завтра утром отправишься в город за нижнеавстрийским вином из Феслау. Получишь деньги в канцелярии и привезешь восьмилитровый бочонок. И сейчас же возвращайся! Запомни хорошенько: из Феслау в Нижней Австрии. Марш!

На другой день Швейк получил на руки двадцать крон. А для того чтобы при возвращении в лагерь его не задержал патруль, ему было выдано удостоверение: «Командируется для закупки вина».

Выходя из лагеря и шагая по городу, бравый солдат Швейк все время твердил про себя: «Феслау, Нижняя Австрия».

Это занятие он продолжал и на вокзале. И часа не прошло, как он уже преспокойно сидел в поезде, увозившем его в Нижнюю Австрию.

В тот день благолепие торжественной мессы было нарушено лишь горечью итальянского вина в чаше.

К вечеру Августин Клейншродт окончательно убедился, что бравый солдат Швейк – мерзавец, пренебрегший своими воинскими обязанностями, который сейчас где‑то пьянствует.

Лагерь огласился яростными воплями Августина Клейншродта. Вознесшись к альпийским вершинам, они сбегали вниз по долине Адидже к Мерано, куда за несколько часов перед тем с безмятежной улыбкой на устах и радостным сознанием добросовестно исполняемой обязанности выехал бравый солдат Швейк.

Он ехал по долине, проезжал туннели и на каждой станции коротко осведомлялся:

– Феслау, Нижняя Австрия?

Наконец перед добродушной физиономией солдата Швейка появился вокзал Феслау. Там бравый солдат Швейк предъявил человеку в чиновничьей фуражке официальное военное удостоверение: «Командируется для закупки вина». И с любезной улыбкой осведомился, где тут казармы.

Человек в фуражке спросил, имеется ли у него командировочное предписание. Бравый солдат Швейк ответил, что не знает, что это такое.

Тут подошли еще двое в фуражках и объявили Швейку, что ближайшие казармы находятся в Корнейбурге.

Бравый солдат Швейк взял билет до Корнейбурга и поехал дальше.

В Корнейбурге стоял железнодорожный полк. В казармах страшно удивились, когда бравый солдат Швейк явился туда ночью и показал охране удостоверение: «Командируется для закупки вина».

– Придется подождать до утра, – сказал караульный. – Господин начальник только что лег спать.

Бравый солдат Швейк улегся на топчан с блаженным сознанием, что делает для государства все от него зависящее, и спокойно уснул.

Утром его отвели в складскую канцелярию. Там он показал бухгалтеру в чине унтер‑офицера свое удостоверение: «Командируется для закупки вина» – с печатью «Полевой лагерь Кастель‑Нуово, 102‑й полк, 3‑й батальон» и подписью дежурного офицера.

Унтер‑офицер, пораженный, отвел Швейка в полковую канцелярию, где тот был опрошен полковником.

– Так что прибыл по приказу его преподобия гарнизонного священника Августина Клейншродта из Триента, – объяснил бравый солдат Швейк. – Имею приказ доставить восьмилитровый бочонок церковного вина из Феслау.

Было созвано совещание. Простодушная, наивная физиономия Швейка, его строгая военная выправка, предъявленное им удостоверение «Командируется для закупки вина», надлежащим образом скрепленное подписью и печатью, – все это произвело самое благоприятное впечатление, в то же время до крайности запутав дело.

Поднялась целая дискуссия. В конце концов пришли к заключению, что его преподобие гарнизонный священник Августин Клейншродт, видимо, сошел с ума, и ничего не остается, как отослать бравого солдата Швейка обратно, выдав ему командировочное предписание на этот предмет.

Унтер‑офицер заготовил предписание. Человек он был покладистый и не пожалел километров. Он указал маршрут: Вена, Штейр, Загреб, Триест, Триент. Проездное выплатили Швейку наличными на двое суток – одну крону шестьдесят геллеров. Кроме того, унтер‑офицер купил ему билет, да повар по доброте душевной выдал три буханки из полковой пекарни.

Между тем гарнизонный священник Августин Клейншродт ходил по лагерю Кастель‑Нуово и, скрежеща зубами, твердил:

– Арестовать, связать, расстрелять!

Все решили, что бравый солдат Швейк – дезертир. Каково же было всеобщее изумление, когда на четвертые сутки ночью он появился у входа в лагерь и, улыбаясь, подал караульному командировочное предписание из Корнейбурга, а также удостоверение, выданное непосредственным начальством: «Командируется для закупки вина».

Его сейчас же схватили, заковали, к его удивлению, в кандалы, отвели в барак и там заперли.

А утром повели в город, в казармы.

Как раз в это время из Корнейбурга пришел запрос командира железнодорожного полка о причинах, побудивших его преподобие гарнизонного священника Августина Клейнщродта послать солдата Швейка в Корнейбург за церковным вином из Феслау.

Солдата Швейка допросили. Он с блаженной улыбкой чистосердечно рассказал все как было. Состоялось продолжительное совещание, после которого достопочтенный отец Клейншродт пошел навестить бравого солдата Швейка в заключении.

– Лучше всего подавай на комиссию, скотина. Проси освободить тебя по состоянию здоровья и катись отсюда!

– Осмелюсь доложить, желаю служить государю императору до последнего вздоха! – возразил бравый солдат Швейк, глядя своими честными глазами прямо в глаза духовного начальства.

 

3. Решение медицинской комиссии о бравом солдате Швейке

 

В каждой армии есть негодяи, которые не желают служить. Им приятнее стать самыми заурядными штатскими разбойниками. Эти продувные бестии жалуются, к примеру, на порок сердца, а вскрытие обнаруживает у них, может, всего‑навсего какое‑нибудь воспаление слепой кишки. Такими и другими подобными способами пробуют они избавиться от своих воинских обязанностей. Но не тут‑то было! Существует медицинская комиссия, которая портит им всю музыку. Парень жалуется на плоскостопие. Военный врач прописывает ему глауберову соль, клистир – и «плоскостопный» бегает как ошпаренный, а утром садится под арест.

Иной прохвост жалуется на рак желудка. Его кладут на операционный стол и говорят: «Вскрыть желудок, не прибегая к наркозу». Договорить не успеют – рак как рукой сняло, и чудесно исцеленный шагает в тюрьму.

Медицинская комиссия – настоящее благодеяние для армии. Без нее каждый второй призывник чувствовал бы себя больным и неспособным носить ранец.

Основная функция медицинской комиссии – производить осмотр. Но правильно говорил один штабной врач:

– Осматривая больного, я исхожу из убеждения, что речь должна идти не об осмотре, а о досмотре, что больной безусловно здоров, как бык. В соответствии с этим я и действую. Пропишу ему хинин, диету. И через трое суток – будьте покойны! – непременно выпишу из больницы! А ежели симулянт все‑таки умрет, так это нарочно, чтобы нам насолить и самому не сесть в тюрьму за обман. Поэтому говорю вам: не осмотр, а досмотр! Подозревай каждого до его последнего вздоха!

Когда бравого солдата Швейка послали на комиссию, ему завидовала вся рота.

Надзиратель, принесший ему в камеру обед, сказал:

– Твое счастье, паршивец. Домой вернешься. Тебя уволят вчистую как пить дать.

Но бравый солдат Швейк ответил ему то же, что достопочтенному отцу Клейншродту:

– Осмелюсь доложить, не выйдет это. Я здоров как бык и желаю служить государю императору до последнего вздоха.

И с блаженной улыбкой лег на топчан.

Надзиратель доложил об ответе Швейка дежурному офицеру Мюллеру.

Тот заскрипел зубами.

– Мы отобьем у мерзавца охоту к военной службе! Надо устроить ему сыпняк, пусть хоть спятит.

А в это время бравый солдат Швейк говорил другому заключенному из той же роты:

– Буду служить государю императору до последнего вздоха. Я солдат, значит, должен служить горударю императору, и никто не имеет права выгнать меня из армии. Пускай хоть генерал придет, даст мне под зад и выставит из казармы, – я и тогда вернусь и скажу: «Так что, господин генерал, желаю служить государю императору до последнего вздоха и потому возвращаюсь в роту». А если меня опять не примут – пойду во флот, служить государю императору хоть на море. А во флот не примут, и там господин адмирал тоже даст мне под зад – буду служить государю императору в воздухе.

Но вся казарма была твердо уверена, что бравого солдата Швейка все‑таки выгонят из армии. Третьего июня к нему в камеру явились санитары с носилками, после ожесточенной борьбы привязали его к ним ремнями и отнесли в гарнизонный лазарет. По дороге с носилок все время раздавались патриотические возгласы:

– Солдаты, помогите! Я желаю служить государю императору!

Его поместили в отделение для тяжелобольных, и штабной врач Янса произвел поверхностный осмотр.

– У тебя увеличение печени и ожирение сердца, Швейк. Ты свое отслужил. Придется тебя уволить.

– Осмелюсь доложить, я здоров, как бык! – возразил Швейк. – Прошу прощения, как же армия будет без меня? Так что желаю вернуться в часть и служить государю императору верой и правдой, как полагается солдату.

Ему был назначен клистир. И когда санитар Бочковский, русин по национальности, приступил к лечению, бравый солдат Швейк, находясь в столь щекотливом положении, с достоинством произнес:

– Не церемонься, братец. Я не побоялся итальянцев – не боюсь и твоего клистира. Запомни: солдат не должен ничего бояться и обязан служить.

Потом его отвели в уборную и приставили к нему часового с заряженной винтовкой.

После этого его опять уложили в постель, а санитар Бочковский ходил вокруг него и вздыхал:

– Родные‑то есть, пся крев?

– Есть.

– Отсюда не выйдешь, симулянт!

Бравый солдат Швейк дал ему по морде.

– Я симулянт? Да я здоровей здорового и желаю служить государю императору до последнего вздоха.

Его обложили льдом. Трое суток пролежал он в ледяных компрессах, а когда пришел штабной врач и сказал: «Ну, Швейк, придется тебя все‑таки демобилизовать!» – возразил:

– Осмелюсь доложить, господин доктор, я совсем здоров и желаю служить.

Его опять обложили льдом на двое суток, после чего медицинская комиссия должна была собраться и навсегда освободить его от воинской повинности.

Накануне заседания, когда на него был уже составлен увольнительный документ, бравый солдат Швейк дезертировал.

Ему пришлось бежать, чтобы иметь возможность служить государю императору. Две недели о нем ничего не было слышно.

Но, ко всеобщему изумлению, через две недели бравый солдат Швейк появился ночью у ворот казармы и с обычной своей честной улыбкой на довольной круглой физиономии отрапортовал начальнику караула:

– Честь имею доложить, явился для отбытия наказания как дезертировавший с целью служить государю императору до последнего вздоха.

Его желание было удовлетворено: он получил полгода, а так как и после этого пожелал остаться в рядах армии, был послан в арсенал – начинять торпеды пироксилином.

 

4. Бравый солдат Швейк учится обращаться с пироксилином

 

Вышло, как сказал его преподобие:

– Швейк, мошенник ты этакий… Уж коли хочешь служить, так поработай с пироксилином. Это тебе полезно.

Стал бравый солдат Швейк работать в арсенале: учиться обращению с пироксилином, начинять им торпеды. На этой службе шутки плохи: того и гляди взлетишь на воздух – и крышка!

Но бравый солдат Швейк не робел. Вполне довольный, проводил он дни свои в отдельном бараке, между динамитом, экразитом и пироксилином, начиняя торпеды этими страшными веществами и оглашая окрестность пением:

 

Ах, Пьемонт, Пьемонт,

видно, край ты панский:

ведь с тобою пал

весь оплот миланский!

Гоп, гоп, гоп!

 

И оплот миланский,

и четыре моста.

Выставляй, Пьемонт,

посильней форпосты!

Гоп, гоп, гоп!

 

Я ведь вам прислал

целый полк уланский,

вы ж его сгубили

у ворот миланских!

Гоп, гоп, гоп!

 

За этой прекрасной песней, делавшей бравого солдата Шведка львом, следовала другая волнующая песня – о кнедликах величиной с человеческую голову, которые бравый солдат Швейк проглатывал с неописуемым наслаждением.

Так и жил он – довольный своей судьбой, – один на один с пироксилином, в отдельном арсенальном бараке. И вот однажды туда пришла инспекция, проверяющая, все ли в порядке в бараках.

Подойдя к бараку, где бравый солдат Швейк учился обращаться с пироксилином, инспектора увидели по облакам табачного дыма, распространяемым Швейковой трубкой, что бравый солдат Швейк – бесстрашный воин.

При виде начальства Швейк встал, вынул, согласно уставу, трубку изо рта и отложил ее в сторонку, но недалеко, только руку протянуть, – как раз у открытого стального чана с пироксилином.

И, встав во фронт, отрапортовал:.

– Честь имею доложить: происшествий не было, все в порядке.

В жизни человека бывают мгновения, когда все зависит от присутствия духа.

Быстрей всех нашелся полковник. Над пироксилином уже вились колечки табачного дыма, и он сказал:

– Продолжайте курить, Швейк!

Это было очень умно с его стороны, так как гораздо лучше, чтобы трубка находилась во рту, чем в пироксилине.

– Слушаю, господин полковник. Есть курить! – ответил Швейк, снова встав навытяжку.

Он был очень дисциплинированный.

– А теперь – шагом марш на гауптвахту!

– Осмелюсь доложить, никак не могу. Потому, согласно предписанию, обязан быть здесь до шести, дожидаться смены. При пироксилине всегда должен кто‑нибудь быть, а то долго ли до беды!

Инспекция поспешно удалилась рысцой в караульное помещение и там приказала послать за Швейком патруль.

Патруль отправился без особого энтузиазма.

Подойдя к бараку, где сидел среди пироксилина, покуривая трубку, бравый солдат Швейк, капрал крикнул:

– Швейк, мерзавец, кидай трубку в окно и выходи наружу!

– Никак невозможно: господин полковник приказал мне курить. Так что буду курить, хоть режь на части.

– Выходи, скотина!

– Никак нет, не выйду. Сейчас только четыре, а смена в шесть. До шести я должен быть при пироксилине, чтобы не случилось какой беды. Я насчет этого строго…

Он не договорил. Вы, может быть, читали о страшной катастрофе в арсенале, после которой был объявлен национальный траур по всей Австрии. В какие‑нибудь три четверти секунды весь арсенал взлетел на воздух.

Началось с того барака, где бравый солдат Швейк учился обращаться с пироксилином: над тем местом, где стоял этот барак, воздвигся целый курган из бревен, досок, железного лома, слетевшихся отовсюду, чтобы воздать последний долг бесстрашному Швейку, не боявшемуся пироксилина.

Трое суток на развалинах работали саперы, сортируя головы, туловища, руки и ноги, чтобы господу богу на Страшном суде легче было разобраться в чинах погибших и соответствующим образом распределить награды. Это была настоящая головоломка.

Трое суток разбирали они и курган, возвышавшийся над Швейком, а на третью ночь, проникнув, в самую глубь этой горы из бревен и железа, вдруг услыхали приятное пение:

 

И оплот миланский,

и четыре моста.

Выставляй, Пьемонт,

посильней форпосты!

Гоп, гоп, гоп!

 

При свете факелов они принялись разбирать обломки в том направлении, откуда слышалось пение:

 

Я ведь вам прислал

целый полк уланский,

вы ж его сгубили

у ворот миланских!

Гоп, гоп, гоп!

 

Вскоре при свете факелов перед ними открылась образованная железным ломом и нагроможденными бревнами небольшая пещера, и в уголочке сидел бравый солдат Швейк. Он вынул трубку изо рта, встал во фронт и отрапортовал:

– Честь имею доложить: происшествий никаких не было, все в порядке!

Его вытащили из этого дикого хаоса, и он, очутившись перед офицером, вторично рапортовал:

– Честь имею доложить: происшествий никаких не было, все в порядке. Покорно прошу прислать смену: шесть часов минуло. Прошу также выплатить мне суточные за то время, что я просидел под развалинами.

Храбрец был единственным, уцелевшим при катастрофе.

Вечером в его честь сослуживцы устроили в офицерском клубе небольшое торжество. Бравый солдат Швейк, окруженный офицерами, опрокидывал стопку за стопкой, и добрая круглая физиономия его сияла блаженством.

На другой день ему выплатили суточные за трое суток, как на войне, а через две недели он был произведен в капралы и награжден большой военной медалью.

Входя с этой медалью на груди и звездочками на погонах в ворота триентской казармы, он столкнулся с офицером Кноблохом. При виде почтительной, добродушной физиономии бравого солдата Швейка офицер содрогнулся.

– Ну и номер ты выкинул, головорез!

– Осмелюсь доложить: так что умею теперь обращаться с пироксилином! – улыбаясь, ответил Швейк.

И гордо зашагал по двору, разыскивая свою роту.

В тот же день дежурный офицер зачитал солдатам приказ военного министерства об организации при армии воздушных частей и обращение ко всем желающим – вступать в эти части.

Бравый солдат Швейк сделал шаг вперед и заявил офицеру:

– Осмелюсь доложить: как я уже побывал в воздухе и это дело мне знакомо, желаю послужить государю императору в воздушных частях.

Через неделю бравый солдат Швейк был переведен в воздухоплавательную часть, где, как будет видно из дальнейшего, вел себя столь же благоразумно, как и в арсенале.

 

5. Бравый солдат Швейк в воздушном флоте

 

Австрия располагает тремя управляемыми дирижаблями, восемнадцатью – не поддающимися управлению, и пятью аэропланами. Такова ее воздушная мощь. Бравый солдат Швейк был направлен в отделение аэропланов – трудиться во славу этого нового рода вооружения. Сперва он выкатывал их из ангаров на аэродром, тер металлические части скипидаром и венской известью.

Словом, начал с азов. Как для его преподобия в Триенте он заботливо чистил лошадь, так и здесь усердно хлопотал вокруг машин, начищал их плоскости щеткой, словно лошадиные бока скребницей, и в качестве разводящего расставлял часовых у ангаров, инструктируя их:

– Летать необходимо. Так что при малейшей попытке украсть аэроплан стреляйте без предупреждения!

Уже через две недели он был переведен из наземного в летный состав. Это было рискованное повышение. Он стал летать с офицерами как пассажир – для нагрузки.

Бравый солдат Швейк не испытывал страха. С улыбкой поднимался он в воздух, почтительно и покорно глядел на пилота‑офицера и козырял ползающему далеко внизу по аэродрому начальству.

А когда им случалось упасть, разбив аэроплан, первым из‑под обломков вылезал бравый солдат Швейк. Помогая офицеру подняться, он рапортовал:

– Имею честь доложить, мы упали, но живы и здоровы.

Он был приятным спутником. Как‑то раз ему пришлось летать с офицером Герцигом. На высоте восьмисот двадцати шести метров у них перестал работать мотор.

– Разрешите доложить: у нас вышел бензин, – послышался за спиной офицера мягкий голос Швейка. – Так что я забыл долить бак.

И через минуту:

– Разрешите доложить: мы падаем в Дунай.

Когда же через несколько мгновений головы их вынырнули из бурных зеленых дунайских волн, бравый солдат Швейк, плывя за офицером к берегу, промолвил:

– Осмелюсь доложить: мы нынче поставили рекорд высоты.

А вот что произошло перед большим авиационным праздником на аэродроме в Винер‑Нейштадте в момент осмотра аэропланов, проверки моторов и последних приготовлений к полетам.

Поручик Герциг собирался лететь со Швейком на биплане братьев Райт, оснащенном аппаратом Мориссона, позволяющим взлетать без разбега.

На аэродроме присутствовали представители иностранных вооруженных сил.

Аэропланом Герцига сильно заинтересовался майор румынской армии Грегореску: забравшись внутрь, он стал рассматривать рычаги управления.

По приказанию поручика бравый солдат Швейк включил мотор. Пропеллер завертелся. Швейк, сидя рядом с любознательным румынским майором, чрезвычайно внимательно регулировал трос, управляющий рулем высоты, причем производил это с такой осторожностью, что сбил с головы майора фуражку.

– Швейк, осел этакий! Летите ко всем чертям!  – воскликнул поручик.

– Zum Befehl, Herr Leutnaut[4], – ответил Швейк, схватив рычаг руля высоты и рычаг аппарата Мориссона, – и аэроплан оторвался от земли, оглашая окрестность ритмичным рокотом сильного мотора.

Двадцать, сто, триста, четыреста пятьдесят метров высоты. Направление на юго‑запад, к снежным вершинам Альп. Скорость – сто пятьдесят километров в час.

Бедный румынский майор не успел опомниться, как очутился над каким‑то ледником, но на высоте, позволявшей отчетливо различать чудесный пейзаж внизу, снежное поле, грозно и сурово зияющие пропасти.

– Что случилось? – промолвил он, заикаясь от страха.

– Честь имею доложить: летим, согласно приказу, – вежливо ответил бравый солдат Швейк. – Господин поручик сказал: «Летите ко всем чертям». Мы и полетели.

– А где сядем? – стуча зубами, осведомился любознательный майор.

– Осмелюсь доложить: не могу знать, где сесть придется. Летим, согласно приказу, а самолет вести я могу только кверху. Вниз не умею. Нам с господином поручиком никогда не доводилось: наверх заберемся, а оттуда вниз всегда падаем.

Альтметр показывал тысяча восемьсот шестьдесят метров. Майор, судорожно вцепившись в поручни, кричал по‑румынски:

– Deu, deu – боже, боже!

А бравый солдат Швейк осторожно оперировал рулем и пел, пролетая над Альпами:

 

Перстенек, что ты дала,

мне носить неловко.

Что за черт! Почему?

Буду я тем перстеньком

заряжать винтовку.

 

Майор громко молился по‑румынски и сыпал проклятиями, а в чистом холодном воздухе разносилось звонкое пение бравого солдата Швейка:

 

И платок, что ты дала,

мне носить неловко.

Что за черт! Почему?

Стану чистить я в полку

тем платком винтовку.

 

Под ними сверкали молнии, бушевала буря.

Майор, выпучив глаза, глядел вперед.

– Будет ли этому конец? – спросил он хриплым голосом.

– А то как же, – с улыбкой ответил бравый солдат Швейк. – По крайности, мы с господином поручиком всегда куда‑нибудь падали.

В это время они находились где‑то над Швейцарией и летели на юг.

– Немножко терпения, осмелюсь доложить, – продолжал бравый солдат Швейк. – Как бензин кончится, так обязательно упадем.

– Где мы?

– Имею честь доложить: над водой летим. Пропасть воды. Видно, в море падать придется.

Майор Грегореску, лишившись чувств, защемил свое толстое брюхо между поручнями и совсем завяз в металлических конструкциях.

А над Средиземным морем разносился голос бравого солдата Швейка:

 

Моего совета послушай:

побольше кнедликов кушай.

Айн, цвай…

 

Станешь такой могучий –

не пробьешь тебя пулей летучей.

Айн, цвай…

 

Чтобы кнедлик крупней был каждый

головы человечьей дважды.

Айн, цвай…

 

Бравый солдат Швейк заливался над гигантскими морскими просторами на высоте одной тысячи метров:

 

Марширует Греневиль

к Прашной бране на шпацир…

 

Свежий морской ветерок привел майора в чувство. Но при виде страшной бездны и моря внизу он воскликнул:

– Deu, deu!..

И снова потерял сознание.

Спустилась ночь, а они летели все вперед и вперед. Вдруг бравый солдат Швейк потряс майора за плечо и ласково сказал ему:

– Имею честь доложить: летим вниз, но что‑то медленно…

Самолет, за отсутствием бензина, спланировал на африканский континент, приземлившись возле пальмовой рощи в Триполи.

Бравый солдат Швейк помог майору выйти из кабины и, встав во фронт, отрапортовал:

– Честь имею доложить: все в порядке.

Бравый солдат Швейк поставил мировой рекорд дальности полета, перелетев через Альпы, Южную Европу, Средиземное море и приземлившись в Африке.

При виде пальм майор вкатил Швейку пару оплеух, которые тот принял с улыбкой. Ведь он только выполнил свою обязанность, раз поручик Герциг сказал ему: «Летите ко всем чертям».

О дальнейшем неудобно рассказывать, так как это очень не понравилось бы военному министерству, которое, конечно, во избежание крупных международных осложнений, будет категорически отрицать факт аварии австрийского самолета над территорией Триполи…

 


[1] Вольноопределяющиеся! (нем.).

 

[2] грязная скотина (нем.).

 

[3] и у грязной скотины может быть доброе сердце (нем.).

 

[4] Слушаюсь, господин лейтенант! (нем.).

 

Заметки к публикации: 

 

Цикл юморесок о бравом солдате Швейке, написанный в 1911 г., занимает важное место в творчестве Гашека.
В бумагах, оставшихся после первой жены Гашека Ярмилы, сохранилось ее воспоминание о том, как возник у писателя замысел этого образа.
Ярмила Гашекова рассказывает: «Однажды весной Гашек, поздно вернувшись домой, сел на кухне к столу и попросил: «Дай мне бумагу, я хочу кое-что записать. Мне пришла в голову такая мысль, такая мысль…»
Я дала ему бумаги, он начал писать. Написал заголовок «Идиот в воинской части» и уснул с пером в руке.
На другой день, едва проснувшись, он сказал: «Вчера у меня появилась блестящая идея. Не знаю, что это было. Если бы только вспомнить!»
Найдя листок с заголовком «Идиот в воинской части», он обрадовался: «Да, это то самое! Но что дальше?»
Меня это очень удивило и запомнилось, потому что Гашек никогда раньше не размышлял таким образом о своих рассказах. Позже он написал рассказ «Бравый солдат Швейк».
Это была первая юмореска будущего цикла о Швейке – «Поход Швейка против Италии» («Карикатуры», 22.5.1911).
Там же были напечатаны и последовавшие за ней «Швейк закупает церковное вино» («Карикатуры», 19.6.1911) и «Решение медицинской комиссии о бравом солдате Швейке» («Карикатуры», 17.7.1911).
Две заключительные юморески – «Бравый солдат Швейк учится обращаться с пироксилином» и «Бравый солдат Швейк в воздушном флоте» – были помещены в журнале «Добра копа» (21, 28.7.1911).
Весь цикл вошел в первый сборник рассказов Гашека «Бравый солдат Швейк и другие удивительные истории» (1912).
По словам Гашека, этот сборник открыл ему дорогу в книжные издательства.

Кадет  – здесь: кандидат на должность офицера в австро‑венгерской армии.

Русины  – так называли тогда жителей Закарпатья, украинцев.