Антонов С. Ищу друзей Ярослава Гашека

Станислав Антонов, в течении нескольких десятилетий собиравший информацию о чешском писателе, располагал воспоминаниями большинства известных на сегодня людей, знавших Гашека во время пребывания его в России. Среди них - сестры Александры Львовой, Степан Ганцеров, Василий Сорокин, В. Бернат, И. Агапитов, И. Мурашов, Софья Гончаровская, Иван Чугурин, Сергей Бирюков, Андрей Кучкин. Об этих поисках и встречах и рассказывается в данном очерке, опубликованном в альманахе "Волга", №5 за 1983 год.

 

 

Все случилось как-то неожиданно.

Ровно четверть века назад широко отмечалось в нашей стране 75-летие со дня рождения выдающегося чешского писателя-сатирика. 30 апреля 1958 года в республиканской газете «Советская Башкирия», где я тогда работал заведующим отделом литературы и искусства, появилась небольшая заметка под названием «Фронтовые друзья Ярослава Гашека». В ней старые уфимцы Иван Григорьевич Мурашов и Иван Яковлевич Агапитов поделились воспоминаниями о совместной работе с чешским писателем в армейской типографии, выпускавшей газеты «Наш путь» и «Красный стрелок». Собственно, ничего нового они не рассказали. Почти за год до этого у нас был опубликован реферат статьи известного исследователя творчества сатирика Н. П. Еланского из сборника «Литература славянских народов». И там подробно описывался период пребывания Гашека в Уфе, его деятельность в печати, организаторская работа.
Правда, в своей заметке старые полиграфисты сообщили, что в Уфе, в этой самой типографии, писатель познакомился с молодой накладчицей Шурой Львовой, на которой впоследствии женился и с которой уехал в Чехословакию в конце 1920 года. «Из газеты «Советская Россия» от 11 июня 1957 года, — писали они, — мы с большим интересом узнали, что Александра Гавриловна и сейчас в добром здравии живет в Чехословакии».
Но, казалось бы, что тут удивительного: живет — и живет...
Однако через несколько дней, сразу же после майских праздников, в редакцию пришла старушка. Сильно волнуясь, отчего голос ее дрожал, даже чуть-чуть заикаясь, она сказала:
— Помогите мне найти мою сестру.
Этой просьбе никто не удивился. Ведь тогда многие находили своих родственников — детей, отцов, матерей, братьев, сестер, потерянных в годы войны,— с помощью газеты. Но этим занимался отдел писем.
— Мне сказали, что к вам надо, — настаивала старушка.
— Когда вы ее потеряли? Где?
Старушка неожиданно заплакала и, ни слова не говоря, протянула руку с номером газеты, где была напечатана заметка о Гашеке.
— Вот тут написано про мою сестру. Мне бы ее адрес.
Через несколько минут все встало на свои места. Оказывается, Татьяна Ивановна Зюзина — так звали пришедшую — родная сестра А. Г. Львовой. Почти сорок лет, то есть с того времени, как Шура уехала за границу, она не имела о ней никаких вестей.
— Я уже считала ее давно погибшей. Ведь уехала на чужбину, мало ли что...
Одна-одинешенька. Никаких вестей. А потом война, фашисты. И вдруг... эта заметка.
Я пообещал заняться розысками. А на память попросил нашего фотокорреспондента А. Я. Червинского заснять старушку с номером газеты.
Спустя еще несколько дней явился офицер Советской Армии.
— Капитан Нефедов, — четко, по-военному отрекомендовался он. — Явился по поручению своей тещи.
Те, кто был в комнате, невольно улыбнулись: «Теща командует...»
А пришедший серьезно продолжал:
— Она сама больна сейчас и не могла прийти. Просила меня узнать адрес жены Ярослава Гашека.
— А ей, собственно, зачем? Она какое отношение к этому имеет?
— Видите ли, она сестра Шуры Львовой.
— Сестра?! А как её имя, отчество, фамилия?
— Зоя Васильевна Молева.
«Вот так раз! — молнией мелькнуло в голове. — Жену писателя зовут Александра Гавриловна, одну сестру — Татьяна Ивановна, а другую — Зоя Васильевна. Совсем разные отчества».
— Позвольте,— говорю пришедшему спокойно, так, чтобы не заметил моих сомнений,— какая же она сестра: двоюродная, троюродная?
Капитан не понял моей насмешки:
— Это лучше у нее самой спросить, я не в курсе. Она работает заведующей учебной частью школы № 24. Но сейчас дома, приболела, можно позвонить ей.
После ухода Нефедова, признаться, как- то сразу в памяти всплыли многочисленные и знаменитые «дети лейтенанта Шмидта» из романа И. Ильфа и Е. Петрова. Чего там греха таить, встречаются еще такие, которых, как говорится, кашей не корми, 'а дай возможность похвастаться близостью к известному человеку, хотя видел-то его, может, один раз да еще издали.
Звоню. А сам нервничаю: вдруг подозрение подтвердится. Как-то всегда неприятно уличать другого в нечестности, точно сам виноват в этом.
Ответила Зоя Васильевна. Очень приятный голос, но чувствуется, болезненный. Договорились встретиться в редакции после выздоровления.
Вскоре пришла Татьяна Ивановна узнать, нет ли новостей. Разговорились. Осторожно завел речь о семье, родственниках...
— Шура ведь в родной семье только до трех лет жила.
— Как так?
— А вот так. Семья у нас была большая, жилось тяжко, очень. Отец, хоть и хороший сапожник, но все пропивал. А когда умер, совсем уж невмоготу стало. В это время была перепись населения, в 1897 году. Пришел к нам в дом писарь Василий Малоярославцев, из волости приехал. Увидел нашу нужду. Он и предложил забрать с собой самую младшенькую, Шуру. Приглянулась ему. А у самого тогда еще детей не было.
Рассказывала она это, а меня все время мучил вопрос: почему же отчества у нее с Шурой разные. Набрался духу наконец да спросил.
— Проще простого, — ответила она. — Мы ведь татары. Каждую из нас крестили. Насильно. Тогда такое время было. Так вот, фамилию и отчество присваивали тех, кто крестным был. Так и получилось, что я Ивановна, а Шура — Гавриловна. И фамилии потому разные.
Фу, как гора с плеч! Значит, никаких подвохов. Надо действовать, искать адрес жены Гашека. Но где, у кого, как? Связался с редакцией «Советской России», там посоветовали позвонить в Куйбышев, начальнику военного музея М. В. Фрунзе Штыкину Иосифу Абрамовичу. И вот уже есть адрес чехословацкого журналиста Зденека Штяст- ного, который сообщал в нашей печати об А. Г. Львовой-Гашек. Вскоре в «Советской Башкирии» была напечатана его статья о некоторых неизвестных фактах личной жизни писателя в Уфе, о его отношениях с Шурой, неизвестные фотографии тех времен. Тогда же редакция обратилась с просьбой к читателям сообщить какие-либо сведения о людях, знавших писателя или слышавших его выступления.
Статья вызвала живые отклики. В редакцию начали приходить, письма, то и дело раздавались телефонные звонки... Все хотели узнать, не нашлось ли что-нибудь нового о Гашеке. Пришло письмо от двоюродной тетки Шуры — учительницы-пенсионерки Риммы Георгиевны Катковой из села Ново-Троицка Мишкинского района Башкирии. Она хорошо помнит писателя и Шуру, сообщила некоторые факты об их пребывании в Уфе.
Тот исключительный интерес, который проявили советские люди к жизни Гашека в Уфе, та внимательность и заботливость о том, чтобы найти больше новых сведений о деятельности замечательного чешского писателя — коммуниста и интернационалиста, как-то сами собой натолкнули меня на мысль заняться поисками людей, знавших Гашека, документов, публикаций, связанных с его работой.
Первые удачи на этом пути увлекли, захватили, теперь уже трудно было оторваться от поисков. Они, как магнит, тянули к себе, заставляли все глубже и глубже проникаться событиями революционных лет, духом того времени, «проживать» их вместе с теми, кто активно участвовал в них.
Как-то однажды встретил меня на улице знакомый комсомольский активист Ирик Гайнетдинов.
— Вы разыскиваете тех, кто был знаком с Гашеком? Так у нас в артели «Новый быт» работал один из них. Хороший приятель писателя. Столько рассказывал...
— Кто? Где он? — всполошился я.
— Ганцеров. Степан. Недавно на пенсию ушел.
— Домашний адрес?
— Не знаю. Он где-то на новом месте живет. Поэтому в артели не известно. Если узнаю — сообщу.
Расстались. Он ушел себе спокойненько, а я места не нахожу. Какая досада! Ждать?
Но разве усидишь тут! Бегу в адресное бюро.
Вскоре состоялась и первая встреча. Степан Викторович оказался на редкость интересным человеком. И хоть образование у него было не ахти какое (трехклассная церковно-приходская школа), но начитанность, эрудиция отменные. Живинка, изюминка какая-то сидела в нем. Видимо, сказывалась многолетняя работа наборщиком типографии, а затем и журналистская деятельность. Как-то в одном из своих писем он в шутку подписался: «Бывший наборщик, бывший зав. типографией, бывший политработник, ответственный секретарь, зам. редактора районной газеты, бывший ответственный редактор двух районных газет Куйбышевской области, бывший инвалид Отечественной войны, бывший наборщик типографии артели инвалидов «Новый быт», а ныне пенсионер». Уже по этому перечню должностей можно судить о его развитии, интересах, энергии. К тому же следует добавить, что он был и одним из активных комсомольцев Уфы. Привлекало и то, что многого достиг своей настойчивостью, работоспособностью. Оставшись круглым сиротой в 12 лет, начал работать учеником наборщика, быстро и хорошо освоил профессию, недаром потом о нем говорили: «Степан — золотые руки».
Много увлекательного рассказал о Гашеке при первой же встрече. Чувствовалось, уже не раз приходилось говорить на эту тему с друзьями, знакомыми. Я попросил написать воспоминания для газеты. С удовольствием согласился:
— Тряхну стариной!
Через некоторое время они были опубликованы под названием «Встречи с Ярославом Гашеком».
И вот тут-то, как говорится, задним умом, возникло сомнение: уж очень гладко написано, не фантазирует ли... Дальше — больше: а где доказательства, что он работал в типографии, мог встречаться с Гашеком?
Еду в Москву, в Центральный архив Советской Армии, для сбора документов, материалов о писателе. Тщательно просматриваю ведомости, списки, приказы и нет- нет да найду знакомые фамилии: Ганцеров Степан, Мурашов Иван, Агапитов Иван... Проверяю даты, факты, сопоставляю с тем, о чем рассказывал бывший наборщик: все совпадает. Отлегло от сердца. Ведь прочитать об этом нигде не мог, к тому времени об уфимской жизни Гашека почти ничего не было. Значит, можно верить, хотя теперь даю себе зарок: каждый факт в воспоминаниях любого человека, пусть самого уважаемого и авторитетного, проверять по документам того времени или считать достоверным только после того, если они совпадают у разных людей, говорящих об одном и том же.
В связи с этим вспоминается, может быть, даже несколько курьезный момент, как Гашек, будучи в Иркутске редактором первой газеты на бурятском языке, проверял добросовестность переводчиков. Сам он, разумеется, по-бурятски не понимал. Так вот, давал одному из них русский текст, и тот переводил его на бурятский. Затем другой получал тот же материал для перевода на русский. И если общий смысл совпадал, искажений не было, значит, все в порядке. Конечно, переводчики об этой проверке даже не подозревали.
С еще большим доверием и интересом слушал я теперь Степана Викторовича. Многое потом вошло в мою документальную повесть «Красный чех» («Волга», 1978, № 10, 11), но о некоторых неизвестных еще эпизодах хочется рассказать здесь.
Близко сошлись Гашек и С. В. Ганцеров. Видимо, их сблизила любовь к юмору, шутке, иронии. Недаром Гашек дал Степану прозвище «Перец», надолго закрепившееся за ним. После взятия Уфы нашими войсками в июне 1919 года типография вернулась в город, а С. В. Ганцерова командировали в районы для оказания помощи в мобилизации, а также для проверки работы волостных и сельских Советов.
Видно, очень соскучился Ярослав по Степану. Как только тот появился через полтора месяца, он буквально не отпускал его от себя, благо С. В. Ганцерову предоставили отпуск на неделю. Вместе бродили по городу. Особенно интересовали писателя исторические места. «Старый» уфимец с увлечением рассказывал о пугачевском восстании, участии башкир в нем, водил на Троицкую гору, где сохранились крепостные стены. Много времени провели они на колокольне крепостного собора, откуда открывался прекрасный вид на окрестности города.
Немало легенд, преданий о пугачевцах, их соратниках хранила память молодого наборщика. И он старался все рассказать другу. А Гашек нет-нет да и перебивал его, просил уточнить то одну деталь, то другую, точно С. В. Ганцеров сам был участником этих событий. Видно, заинтересовала его судьба восставших, да и к тому же, известно, Гашек очень любил историю, хорошо знал прошлое своей Родины, особенно борьбу за национальное освобождение народа. Охотно рассказывал о гусистском движении, его руководителях Яне Жижке, Яне Желивском.
— Кстати, Степан, — спросил Ярослав, — покажи-ка, где находится «Чертово городище», и объясни, почему оно так называется?
«Вот дотошный, — подумал С. В. Ганцеров. — Придется еще километров пять тащиться по такой жаре через степь». А в ответ сказал:
— Может, посидим здесь, а я расскажу. Идти далеко.
— Давай, — согласился Гашек.
И молодой «экскурсовод» рассказал о давних поселениях в этих местах, о раскопках, во время которых нашли оружие, домашнюю утварь, захоронения.
— А почему же называют «Чертовым»?
— По преданию, лет двести назад этим городищем владел Тура-хан. Но место понравилось чертям, и они решили поселиться здесь. С тех пор хан вместе со своим племенем исчез с липа земли бесследно. Вот и стали люди называть это место «Чертовым городищем», бояться его. Сейчас там змеи одни.
— Ах, какая страшная история и такой несчастный хан, — насмешливо покачал головой Гашек.
— За что купил, за то и продаю.
— Спасибо, перчик. Пожалуй, нам туда тоже не стоит идти. Опасно, да? А может, ты сам нарочно придумал эту легенду, чтобы не ходить туда? Хитрый ты...
Увидев, что С. В. Ганцеров немного обиделся, торопливо заговорил:
— Шучу, шучу. А знаешь, у нас в Праге тоже есть место, связанное с рогатыми. Красивое. Неподалеку от знаменитого Карлова моста через Влтаву. Там между домиками проходит ее рукав, и вот это место назвали «Чертовкой». Когда-то там стояли мельницы и, по преданию, водилось на них много чертей. Видишь, везде они лезут, нос свой суют.
По пути в Челябинск, когда типография выехала из Уфы, они не раз вспоминали «экскурсию» по городу. Гашек нет-нет да подденет друга по поводу «страшной» истории, рассказанной тогда.
Особенно интересными показались мне воспоминания старого наборщика о дружбе Гашека с замечательным человеком и писателем Владимиром Яковлевичем Зубцовым (литературный псевдоним — Зазубрин), одним из зачинателей советского романа, основателей и руководителей сибирской писательской организации. Его роман «Два мира» о разгроме колчаковцев, опубликованный в 1921 году, получил высокую оценку В. И. Ленина, А. В. Луначарского, A. М. Горького.
— Гашек умел быстро сходиться с людьми, которые ему нравились, — рассказывает С. В. Ганцеров. — Сошелся с В. Я. Зубцовым, он тогда редактором газеты «Красный стрелок» был, как-то сразу, хотя возраст у них довольно не равный: ему — 25, а Гашеку — 37.
Часто видел их вместе. Потом узнал, что B. Я. Зубцов рассказывал Гашеку о своих похождениях, о том, как в тюрьме, куда его посадили за революционную пропаганду, вел дневник, мечтал написать роман.
— Когда Гашек познакомил меня с Зубцовым, я поразился его внешности. Уж очень казался крупным, размашистым, борода черная, как смоль. Настоящий кержак, говорю, чалдон таежный. Гашеку понравилось это прозвище.
Как-то вечером зашел Степан в редакцию «Красного стрелка». Из одного кабинета, дверь в который была открыта настежь, слышались возбужденные голоса! Как в тумане, в табачном дыму маячили три фигуры: заместитель редактора Михеев сидел за столом, Зубцов стоял около окна, дышал в открытую форточку, а Гашек с неизменной трубкой в зубах, в огромных черных валенках вышагивал по комнате.
«Настоящий медведь»,— подумал Степан.
Шел жаркий спор об ответственности интеллигенции перед народом, ее роли в будущей России.
— Твой герой, этот подпоручик Барановский, хлюпик какой-то интеллигентный. И у белых ему противно стало, и к большевикам не пристал, лишний какой-то.
— У нас не будет лишних людей, — говорил Зубцов. — Мы всем найдем работу. Честным трудом должна интеллигенция искупить свою вину перед народом.
«Сцепился кержак с медведем», — невольно улыбаясь, подумал Степан, входя в комнату.
— Ты чего зубы скалишь? — круто повернулся к нему Гашек.
— А что ты на него кидаешься? — заступился Владимир. — Пусть и он послушает, это ему полезно.
— Я знаю, что полезно этому перцу,— ответил Ярослав. — Он мне в печенки въелся. Да, кстати, он и тебе успел прозвище дать.
— Ярослав Романыч,— взмолился Степан.
— Какое прозвище, какое? — заинтересовался Зубцов.
— Сказать, а? — хитро улыбнувшись, посмотрел на Ганцерова Гашек. Тот развел неопределенно руками.— Ладно, так и быть.
И он с удовольствием, четко выговаривая каждое слово, произнес:
— Кержак. Чалдон таежный.
В глазах Зубцова заметались искорки, лицо его покраснело еще больше.
«Быть беде», — подумал Степан и заговорил торопливо, потихоньку пятясь к выходу:
— Владимир Яковлевич, это шутка. Ей- богу, шутка.
— Ага, бога вспомнил теперь. Струсил?— Гашек моментально загородил путь Степану к двери.
— Так... так... говоришь, кержак... чалдон... Крепко. В масть. Спасибо,— бормотал Зубцов.
— Его обозвали, а он еще благодарит, — подливал масла в огонь Ярослав. — Истинно русская натура.
И вдруг Владимир, сделав огромный шаг вперед, неожиданно сгреб Гашека и Ганцерова в свои мощные объятия и закружил по комнате. Да так лихо, что Михеев вскочил, начал торопливо убирать стаканы со стола, графин. А трое мужчин в каком-то буйном восторге продолжали метаться по кабинету.
Потом Гашек говорил Степану:
— Большое дело делает Владимир. Роман пишет, за живое берет. Скорее бы кончал.
Не успел прочитать писатель это произведение. Когда осенью 1921 года в походной типографии политотдела Пятой армии была отпечатана книга, Гашек уже был в Чехословакии. Он так и не узнал, что «Два мира» стала первым советским романом, одной из начальных глав в истории советского эпоса. Не знаем мы, к сожалению, и того, как отнесся В. Я. Зубцов к роману Гашека о Швейке, который появился у нас в переводе уже в 1926 году. В это время бывший редактор «Красного стрелка», как известно, был в гуще литературной жизни, сам много писал.
Степан Викторович очень увлекся поиском новых материалов о своем чешском друге. Как-то принес краткие, всего на двух тетрадных страничках, воспоминания товарища по типографии Владимира Михайлова (в архивных списках эта фамилия тоже часто попадалась).
— Вот посмотрите. Правда, он очень болен, не мог много написать, но, может, пригодится.
А однажды пришло письмо от него. «Спешу послать, — писал С. В. Ганцеров,— листок из какого-то журнала. В него был завернут лавровый лист, который я купил на базаре. Жаль, что не знаю, из какого журнала, но в этом листке адрес чеха Берната, который знал Гашека». Ну как тут не оценить неуемность, неутомимость старого человека?
Бросаюсь в библиотеку, переворачиваю горы журналов, пытаюсь по тексту, по шрифту догадаться, откуда страница... На ней речь идет о Сибири, может, и журнал сибирский? На другой стороне листка начало рассказа Юрия Шухова «Исполняющий обязанности проводника». Беру двенадцатые номера журналов, выходящих в Сибири, внимательно просматриваю оглавления за год. И, наконец, удача: в третьем номере «Сибирских огней» за 1957 год есть это произведение. А перед ним — воспоминания чеха Владимира Иосифовича Берната, проживающего в городе Куйбышеве Новосибирской области, о встречах с Гашеком. Очень интересно, но мало. При чтении возникло много вопросов.
Пишу в педагогическое училище, где тот работает преподавателем музыки. Нет ответа. Обращаюсь в адресный стол, сообщают домашний адрес. Письмо — туда, молчание в ответ. Но снова приходят на помощь люди. Случайно узнаю, что в Казанском университете на заочном отделении журналистики учится сотрудник местной газеты А. В. Ульченко. Прошу его помочь в поиске и получаю воспоминания В. И. Берната.
Конечно, коль скоро он музыкант — и воспоминания «музыкальные». Тепло, сердечно говорит он о Гашеке, о том, как встретил их, троих музыкантов, пробравшихся в Иркутск после ухода из легиона. Сразу же поручил формировать оркестр. Гашек, по мнению В. И. Берната, ставшего капельмейстером полкового оркестра, оказался человеком жизнерадостным, улыбчивым, любящим шутку, смешные ситуации. Он видел комизм там, где другие его не замечали. Но не был зубоскалом. Ни в коем случае!
Гашек любил музыку, хорошо знал ее.
— Есть такое изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Чепуха! — говорил Ярослав.— Тогда-то особенно громко должны говорить музы. Подумайте сами, какая в окопах жизнь? Кровь да грязь, злоба да страх. От жизни такой черствеет человек. Можно сказать, гниет на корню. Гнилое дерево падает, а такой солдат — не вояка. А музыка в него прелесть жизни вдыхает, любви и ненависти учит, подсказывает, где правду искать надо. Вот почему я всегда говорю: честь запевале!
Встретил как-то В. И. Берната:
— Послушай, Володя, я найду тебе баяниста для аккомпанемента, подрепетируй с ним «Славянский танец» Дворжака и приходите как-нибудь вечерком, сыграйте, пожалуйста.
Просьба была выполнена. Гашек слушал задумавшись, положа голову на руки. Когда музыка кончилась, тихо попросил:
— Сыграйте еще раз...
Скрипка снова умолкла. Ярослав поднялся.
— А теперь давайте что-нибудь другое, веселенькое!
— Это прекрасно — музыка,— говорил он потом.— И в праздники и в будни — всегда нужна она. Жить становится легче, и дела идут лучше. Вот что надо сделать, Владимир. Пусть-ка твой оркестр в казармах почаще концерты устраивает. Ты — капельмейстер, тебе и организовывать. А с командиром я договорюсь.
Есть в воспоминаниях В. И. Берната спорные моменты, вернее, не подтвержденные документально. Но любопытно, что подобное встречалось и в некоторых других воспоминаниях, поэтому хочется привести их.
Владимир Иосифович предполагает, что Гашек проводил работу и по ту сторону фронта. Как-то разговорились они, и В. И. Бернат рассказал о случае, происшедшем с ними, музыкантами, в занятом колчаковцами Новониколаевеке (Новосибирске).
Однажды вечером они играли в городском саду на эстраде. Неожиданно подошел пьяный офицер и заорал:
— Играть «Боже, царя храни»!
Музыканты отказались. Офицер взъерепенился, схватился за револьвер. Сбежались колчаковцы. За оркестрантов вступились чешские солдаты. Началась перестрелка...
Когда В. И. Бернат дошел до этого места, Гашек, внимательно слушавший, заметил задумчиво:
— Да, сильная была перепалка... Помню. Был там.
— Для нашего оркестра,— вспоминает старый музыкант,— Гашек часто сочинял песенки агитационного содержания. Две или три из них я положил на музыку. К сожалению, ни текстов, ни партитур у меня не сохранилось.
Может быть, придет время, и обнаружатся документы, подтверждающие эти сведения. Или найдутся песни, их тексты.
Немало еще работы для архивных изысканий. Есть, например, воспоминания современников, документы о том, что Гашек в Советской России написал пьесы, ставившиеся в Киеве и Красноярске, выпустил книгу «О попах». Известно, что существовал будто бы написанный от руки по-русски и размноженный на жирографе или гектографе вариант «Похождений бравого солдата Швейка», который, помимо известных глав и частей, включал в себя и такие, как «Приключения кадета Биглера в плену», «Швейк в стране большевиков».
К сожалению, пока все это обнаружить не удалось, хотя не верить документам, свидетельствам современников тоже нет оснований. Так что надо набраться терпения, а главное — искать, несмотря на неудачи, сложности поиска, давность лет. Ведь удалось же, например, в различных хранилищах найти все номера газеты «Наш путь», называвшейся потом «Красный стрелок», в которых опубликовано большинство, публицистических произведений Гашека, много информаций, заметок о его деятельности. А до этого было известно, что разрозненные номера есть только в Москве, в Ленинской библиотеке, Центральном архиве Советской Армии... Самое же курьезное состояло в следующем: совсем рядом, в Уфе, в центре города, в Башкирской книжной палате преспокойно лежали подшивки этой газеты, почти все. Вот ведь как бывает. Подчас мы ищем где-то далеко, тратим уйму сил, времени, а оно, искомое-то, рядом, только надо обернуться, увидеть, захотеть увидеть.
Сколько интереснейших сведений дали газеты, помогли представить атмосферу того времени, ощутить революционный дух, характер борьбы в ее конкретности, подлинности!
Или вот воспоминания родственников, друзей Шуры Львовой. До этого в нашей и чехословацкой прессе публиковалось много неверного. Даже того, что эта девушка из Уфы и познакомилась с Гашеком здесь же, ранее не сообщалось. Утверждалось, что она — сибирячка, белошвейка. Таким образом, большой кусок жизни Гашека выпадал из поля зрения. А ведь он очень важный, во многом помогает воссоздать облик писателя в домашней обстановке, глубже понять его взаимоотношения с людьми.
И опять надо отметить: об одних и тех же моментах или подобных рассказывали, писали самые разные люди, подчас друг с другом никогда не встречавшиеся.
— Однажды,— как-то рассказывал Гашек в доме Шуры,— должен был перейти через линию фронта. Как тут быть? Сделал так. Надел рваненький крестьянский костюмчик, вымазал руки грязью, сел на воз с зерном и тронулся. Еду. Вдруг вижу, скачут белые. Вот так, думаю, влетел! Соскочил с воза, нарочно опрокинул его, зерно рассыпалось, стал ползать по земле. К счастью, все обошлось благополучно, белые не обратили на меня особого внимания...
Гашек на секунду замолчал, а затем продолжил:
— Кто-то, правда, усердно влепил мне жгутом по тому месту, что пониже спины, и мы, довольные встречей, расстались.
Гашек так искусно изображал эту сцену, что все слушавшие долго хохотали, а он, распалясь, строил уморительные физиономии, то и дело козырял, вытягивался в «струнку», точно приветствовал какое-то страшно высокое начальство.
Не подтверждает ли это догадку музыканта чеха В. И. Берната о работе Гашека среди белогвардейцев?
Удивительно тепло, душевно вспоминают Гашека сестры Шуры, его отношение к ней. Особенно интересны воспоминания Лидии Васильевны Малоярославцевой. Запомнила она, что Шура одно время стала необычно поздно возвращаться домой. Как-то она, ученица двухклассного мариинского училища, зашла в обеденный перерыв к старшей сестре. Шура только что закончила работу, вытирала бумагой руки.
В это время в двери показался человек в военной форме. Густые темно-каштановые волосы спадали на виски. Шура одернула сестру и, показав глазами на вошедшего, тихо прошептала:
— Обрати внимание на этого человека.
Лида взглянула, затем, когда он скрылся за другой дверью, спросила:
— Кто это?
Шура ничего не ответила.
Обо всем Лида догадалась несколько позже, когда Шура поздно вечером пришла с работы, да не одна, а с тем самым военным. Тогда же сестра застенчиво, словно стыдясь чего-то, проговорила:
— Мама, познакомьтесь, это Ярослав Романович Гашек. Мой друг.— А затем тихо-тихо добавила:— Я люблю его и выхожу за него замуж.
Это было так неожиданно, что все долго молчали. Только размеренно тикали стенные «ходики».
Гашек сдержанно, но искренне волнуясь, заговорил о своем серьезном намерении. Потом все сели за стол и пили чай.
Вот такой была помолвка.
В этот же вечер Ярослав и Шура ушли из дома, оставив родственникам свой новый адрес.
Вскоре к ним в гости пришла Лида. Она постучала в дверь небольшого одноэтажного домика по улице Гоголя (он сохранился и до настоящего времени). Ей открыла Шура, одетая в черную юбку и беленькую блузку. Лида давно знала этот скромный наряд, он был единственной праздничной одеждой у старшей сестры. «Хорошо,— подумала Лида,— значит, у нее все в порядке, раз так одета в будний день».
Комнатка, в которую вошли сестры, была очень маленькой. Здесь стояли кровать, небольшой столик, два стула и шкаф с книгами. На окне — белая занавеска. Вот и вся обстановка. Но все равно было уютно, хорошо. Особенно этому помогало множество книг.
Лида подошла к шкафу и стала читать корешки книг: Гоголь, Пушкин, Салтыков-Щедрин. Выделялось несколько томиков в голубом переплете — произведений Чехова. И тут же популярная в то время книжка Вербицкой «Ключи счастья».
— Шурочка, дай, пожалуйста, почитать «Ключи». Очень хочется. И Чехова — тоже.
После долгих уговоров Шура согласилась:
— Только на неделю, не больше. Береги их. Ярославчик очень не любит растрепанных и грязных книг.
Лида, радостная, обещала точно в срок вернуть книги. Но обещания не выполнила: через несколько дней город снова заняли белогвардейцы.
После освобождения Уфы Гашек и Шура поселились в домике, где жили мать и сестры. Им отвели лучшую комнатку. Но здесь они бывали очень мало. Рано утром, позавтракав, спешили в типографию. Возвращались всегда поздно. Ярослав обычно, придя домой, тут же ложился на кушетку, затем, немного отдохнув, вставал, садился за стол и писал...
Первое время дома Гашек был замкнутым, мало говорил, почти никогда не смеялся. Но затем, когда ближе познакомился с семьей Шуры, с ее матерью Анной Андреевной, девочками — Лидой и Зоей, стал оживленнее, разговорчивей. В редкие часы отдыха Гашек беседовал с Анной Андреевной, внимательно слушал ее рассказы о трудной дореволюционной жизни в башкирской деревне. О себе, своей жизни говорил неохотно. Лишь о матери мог рассказывать бесконечно.
— У меня была замечательная мама,— мягко и нежно говорил он.— Она тоже много перенесла горя и нужды, особенно когда умер отец. Нас, детей, осталось трое, мне — старшему — всего 13 лет. Умерла моя мама,— тихо произносил Гашек и становился грустным и молчаливым.
Непосильная и трудная работа, военная обстановка, недостаток питания — все это давало о себе знать. Здоровье писателя было в то время неважное. Часто, приходя вечером домой, лежа на кушетке, он массировал себе грудь. Однажды за таким занятием застала его Анна Андреевна.
— Что, Ярослав Романович, нездоровится? Может, лекарства какого...
— Пустяки, — бодрясь ответил Гашек, — кончится война, и здоровье вернется. А сейчас не до него. Надо работать для революции. Время не ждет.
И тут же сел писать.
В один из вечеров Лида вернулась домой взволнованная. Она сразу же стала передавать матери содержание лекции о декабристах, которую только что слушала. В это время на кухне, где шел разговор, появился Гашек. Он прислушался, а затем спросил:
— Что же тебе больше всего понравилось в декабристах?
— Бесстрашие, готовность умереть за счастье других людей,— восторженно отвечала Лида.
— Молодчина! И знаешь, если они за это понравились, то уж большевики,— улыбнулся Гашек,— тем более подойдут тебе... Ну, соловья баснями не кормят. Матичко, мы с Шулинькой ужасно проголодались.
— Сейчас, сейчас,— захлопотала Анна Андреевна.
Сестры хорошо помнят, как внимательно относился Гашек к жене.
— Всегда ей лучшие кусочки подкладывал,— рассказывала Лидия Васильевна,— старался, чтобы она ела побольше. Он ведь хорошо знал, как трудно ей достается на работе. Вообще, относился к ней с исключительной теплотой. Запретил что-либо делать по хозяйству, сам' помогал за нее маме.
Разве это не ценные свидетельства? Пусть вроде бы и мелкие черточки, но как они точно характеризуют Гашека, его чуткость.
И не только к Шуре. Типографские рабочие И. Агапитов и И. Мурашов запомнили, как впервые увидели Гашека.
Пришла однажды в типографию сотрудница редакции Вера Засыпкина.
— Товарищи, сейчас придет ваш новый начальник.
Все засуетились, быстро начали убирать со столов лишнюю бумагу, наводить порядок.
Открывается дверь, входит человек в серой армейской шинели, с красной звездой на фуражке и револьвером на ремне.
— Здравствуйте, товарищи! — бодро сказал он и каждому крепко пожал руку.— Будем знакомы: Гашек, заведующий типографией.
Завязался непринужденный разговор. Как-то сразу возникли деловые контакты.
— Нам надо будет быстро и хорошо выпускать не только газету, но и брошюры, листовки, воззвания, плакаты, — просто, с какой-то душевной теплотой говорил Гашек.— В общем, все мы с вами, товарищи, мобилизованы революцией и во имя нашей победы обязаны трудиться не покладая рук. Теперь будете работать не на господ Шаровкиных или Яцкевичей, а выполнять задания своего рабоче-крестьянского правительства.
Тут же в цехе составили список всех работников. На другой день заведующий вручил каждому, кто был в дневной смене, красноармейскую книжку. По этому документу разрешался вход в типографию.
— И ничего в нем не было от «начальника»,— говорит И. Мурашов.— Часто бывал в наборном цехе. В немногие десятки минут передышек между работой соберет вокруг себя рабочих, расскажет о делах на фронте, о зарубежных новостях. Всегда интересно, с юмором. А как увлеченно говорил о Чехословакии, о своей прекрасной Злата Праге!
— Хоть и родился я в Праге,— говорил нам,— но второй своей родиной считаю Советскую Россию. Здесь я по-настоящему понял, как нужно жить, за что и с кем бороться. Ведь в Москве год назад, в марте восемнадцатого, я стал коммунистом.
— А прежде, там у себя, на родине, вы разве не были в партии? — спросил один из слушавших.
— Был,— со вздохом отвечал Гашек,— да только даже вспоминать об этом не хочется. Была у нас такая партия, называлась «Организация независимых социалистов (анархо-коммунистов)». Вот в нее-то еще в девятьсот пятом и вступил. Молод был, наивен...
Мечтая о мирной жизни, писатель говорил:
— Вот закончится война, обязательно женюсь на русской девушке.
— Бросьте шутить,— по простоте душевной возразил наборщик Иван Агапитов,— домой вернетесь и забудете об этом.
— Поживем — увидим,— хитро сощурив свои маленькие темные глаза, ответил Гашек.
Может быть, никто и не запомнил этих слов, если бы не наша Шурочка. Была у нас накладчица. Всегда веселая, неунывающая, трудолюбивая. Мы ее очень уважали. «Наша Шурочка»,— так и звали ее все.
Всегда с улыбкой переносила она невзгоды, была готова любому прийти на помощь. Видно, этим и приглянулась нашему начальнику. Только стали мы замечать, что частенько к ее рабочему месту подхаживает. А там и домой вместе стали уходить... Словом, сошлись характерами.
—Раз Шура пришла домой одна,— вспоминает Л. В. Малоярославцева.— Уже поужинали, а Ярослава Романовича все не было. Часы пробили половину двенадцатого.
— Лида, — вдруг весело предложила Шура, — пойдем Ярославчика встречать. Только давай переоденемся, чтоб не узнал нас.
Так и сделали. Обе нарядились в костюмы бабушки и матери, взяли в руки палки и отправились на улицу.
Не успели отойти от ворот склада, как увидели впереди Гашека, идущего торопливо домой. Он быстро прошел мимо.
Когда вошел в дом, то сразу же спросил:
— Где Шулинька?
— Она с Лидой пошла вас встречать.
Гашек забеспокоился.
— Зачем же вы, мамаша, отпустили так поздно? — И тут же выбежал из дома.
А навстречу шли сияющие Лида и Шура, довольные своей проделкой.
— Ну и напугала же ты меня, Шулинька,— раздраженно произнес Гашек,— разве так можно? — И затем: — А для военного времени маскарад неплох.
Он ведь и сам любил разыгрывать.
И еще одна страсть была у Гашека, которую хорошо запомнили в семье Шуры. Впрочем, о ней хорошо знали и пражские друзья. Это — кулинария. Замечательный чешский художник, иллюстратор «Швейка», закадычный друг Гашека Йозеф Лада интересно рассказал в своих воспоминаниях об этом увлечении писателя. В России, конечно, не было времени на это. Да и до стряпни ли было тогда. Но вот Л. В. Малоярославцева вспоминает, как перед отъездом на родину, заехав на несколько дней в Уфу, Гашек решил блеснуть своими познаниями и довоенным опытом.
Оба они, Ярослав и Шура, выглядели тогда усталыми, похудевшими. Но несмотря на это, были бодрыми, веселыми. В доме все время звучал смех. Ярослав рассказывал много смешных историй, анекдотов. Но больше всего говорил о Чехословакии. Когда начинал вспоминать, глаза его теплели, лицо становилось таким радостным, что казалось, не было на свете в этот момент человека счастливее его!
Накануне дня отъезда Гашек принес домой последний паек. Он был значительно лучше обычных: тут и мясо, и яйца, и масло. Правда, всего понемногу.
Ярослав, довольный, пришел на кухню.
— Мамаша, готовить обед сегодня буду я. Стряпня — моя стихия. Давайте приготовим чешское блюдо — кнедлики. Не знаете? Хотите научу?
Энергично сняв гимнастерку, засучив рукава нижней рубашки, начал священнодействовать.
— Прежде всего,— поучал Анну Андреевну и Шуру, польщенный их вниманием,— давайте поджарим лук. Его надо жарить до тех пор, пока не станет золотистым. Ах, как хорошо пахнут кнедлики, когда их разрежешь и польешь соусом с жареным луком! Так, отлично. Теперь нужны два яйца для теста.
Кулинар уверенно разбил их и бросил в муку. Долго месил руками тесто, тискал его, поворачивая с боку на бок, но... что-то не получалось.
— Мамаша,— смущенно сказал Гашек,— вы закончите, а я займусь другим делом, надо подготовить воду.
Анна Андреевна и Шура переглянулись, поняли промах Гашека, но не подали виду, чтобы не огорчать его.
Из готового теста Ярослав сделал две колбаски и сварил их в кипящей воде. Затем нарезал маленькими кусочками мясо и поджарил на сковороде.
На кухне собрались все домашние и внимательно следили за Ярославом. А он вдохновенно продолжал трудиться. Когда кнедлики были, наконец, готовы, новоявленный повар принялся за уборку кухни. Он помогал хозяйке мыть посуду, несмотря на протесты домашних, убирал со стола и при этом вел себя так забавно, строил такие смешные рожицы, что все заливались смехом.
А потом вдруг вспомнил, как он жил со своим закадычным другом Ладой в Праге.
— Мы, Шулинька, обязательно в первый же день сходим к нему на Дитрихову улицу. Там есть одна особенная достопримечательность. Это — кушетка. Она до того была дряхлая, что из нее почти все пружины повылезли. Но я, как лоцман среди скал, быстро находил между торчащими пружинами удобное местечко, и спалось мне очень неплохо. Наверное, оттуда у меня такая закалка. Между прочим, мы с Йозефом, он тебе очень понравится, как-то вздумали сочинить оперу.
— Оперу? — удивилась Шура.
— А что? Нам тогда все было легко. Жили весело. На одной из вечеринок и начали сочинять. Кто-то предложил тему: «Колумб открывает Америку». Я диктовал либретто, а Йозеф тут же сочинял на мои фразы мелодию и исполнял ее на губной гармошке.
Гашек неожиданно умолк, точно прислушиваясь к той музыке.
— А дальше? Что было дальше?
— Успех необыкновенный,— ответил Ярослав и с хитрецой добавил: — У всей честной компании.
И перевел разговор на другую тему.
Обед в этот день прошел необыкновенно весело. Вся семья была в сборе. Гашек увлеченно рассказывал о Чехии, ее прекрасных народных обычаях, природе. А потом почему-то вновь вернулся к жизни с другом-художником.
— Как-то в самом начале войны пообедали в одном ресторанчике. В супе плавало так мало риса, что можно было пересчитать крупинки. Я обнаружил, что у Йозефа на одно зернышко больше. Это меня страшно возмутило, и я заявил, что отныне мы будем сами готовить дома.
На обратном пути накупили подешевле кухонной посуды, сковородок, кастрюль. Словом, как девицы на выданье. Из карманов торчали половники, шумовки. Картина удивительная! Но и ужин был хорош. Друг мой остался очень доволен. С тех пор стал его личным поваром. Я его буквально закормил. Каждый день новое меню. С удовольствием придумывал. Супы у меня свои названия имели: «Мадам Помпадур», «Мадемуазель Нитуш», «Приматор Дитрих». Кто попробует — тот больше ничего другого не захочет.
— Так аппетит отбивает? — весело спросила Шура.
— Ого, Шулинька острит. Значит, нравится. А дома я снискал уважение у всех женщин. Меня титуловали «Пан чиновник». Знаете, идешь утром, а тебе вслед: «Ах, какое счастье иметь такого мужа!» А ты как считаешь? — обратился к жене.
Шура молча ласково посмотрела на него. Ко всему было видно: довольна своим Ярославчиком.
Когда стали собирать вещи, Шуре захотелось взять с собой семейную фотографию, но муж категорически запретил.
— Кроме вещей, принадлежащих лично нам, брать ничего нельзя.
— Почему?
— Так надо.
На следующий день Гашек и Шура в последний раз пошли в город, долго ходили по улицам Уфы, с которой связано столько счастливых событий.
Вечером вся семья вышла провожать отъезжающих. Железнодорожный вокзал был совсем рядом.
— Вы еще услышите обо мне. Я опишу всю вашу семью. Вот увидите,— говорил, улыбаясь, Гашек, неся большую багажную плетеную корзину.
Мать и сестры долго махали вслед уходящему поезду, на площадке одного из вагонов которого стояли Гашек в своей красноармейской шинели и Шура в черном меховом пальто и шапке-ушанке. Те тоже прощались с родственниками, со всем городом. Прощались навсегда!
Долго ждали родственники вестей из Праги. Им порой казалось, что не доехали молодые супруги, где-то на дороге погибли. Иначе думали Ярослав и Шура.
Враждебно встретили их в Праге. Начались преследования Гашека, его обвиняли в измене нации, предательстве, даже в двоеженстве. Ведь Гашек еще до войны был женат на Ярмиле Майеровой. В 1912 году, после того, как родился сын Рихард, она вынуждена была уйти из дома к родителям. С тех пор Гашек жил один, но развод оформлен не был. И вот теперь... К тому же прибавились материальные невзгоды, нужда в деньгах. И все же они, как потом вспоминала А. Г. Львова-Гашек, оставшись наедине, часто говорили о России, о родственниках.
Как-то Гашек сказал:
— Ждать больше нечего. Давай напишем председателю горсовета и вложим туда письмо к маме и сестрам.
«Липница, 22 февраля 1922,— вывел Гашек.— Уважаемый товарищ председатель! Извиняюсь, что мы лично с вами не знакомы, но прошу Вас каким-нибудь образом передать это письмо заведующему винным складом в Уфе № 1, который, наверное, знает, куда девались наши родные, которые жили у сторожа склада Андрея Дмитриевича Александрова.
Письмо не закрыто, можете его прочитать. Нам хочется, чтобы на конверте, в котором лежит письмо, был написан точный их адрес.
Благодарю Вас за эту услугу и остаюсь Ваш Ярослав Гашек.
Привет тов. Грунту, редактору, ежели еще в Уфе».
Ян Янович Грунт, которому передавал привет Гашек, был в то время редактором газеты «Красный стрелок». После гражданской войны работал редактором областных газет, трудился в «Правде».
С помощью этого письма родственники наконец были найдены. Оказалось, жили они в прежнем доме и все время ждали известий из Чехословакии.
Но почта в то время работала из рук вон плохо, и письма затерялись где-то по дороге.
Переписка стала регулярной. Гашек и Шура писали теплые письма, рассказывали о своей жизни, присылали фотографии. А однажды из Чехословакии пришла большая посылка, в которой были мука, сгущенное молоко, рис, сахар, какао. В то тяжелое время для матери и сестер такая посылка была огромной ценностью.
После смерти Гашека (он умер 3 января 1923 года) Шура, тяжело переживавшая утрату, долго молчала. Затем переписка возобновилась, но через несколько лет неожиданно оборвалась. И только теперь из статьи З. Штястного, его писем, рассказов, когда он приезжал в Уфу, родственники многое узнали о ней. Умерла она в декабре 1965 года, когда ей был 71 год, безвыездно прожив до конца дней своих в Чехословакии, ставшей ей второй родиной.
Теперь, по прошествии четверти века с того времени, как я окунулся волею судьбы в поиск следов чешского писателя, с огромным чувством благодарности всякий раз думаю о работниках наших архивов. Какое богатство хранят они, берегут! Без их помощи просто невозможно восстановить истину, историческую правду. Документы, находящиеся там, без предвзятости, без скидки на время, моду готовы рассказать о том, что прожито, как прожито, почему так, а не иначе. И тут, как говорится, не убавить, не прибавить. Все как было, как есть.
Архивы Москвы, Уфы, Куйбышева, Казани, Урала, Сибири... Сколько интересного и неизвестного таили они в себе о Гашеке! Даже такие, казалось бы, «мелочи», как ведомости на получение зарплаты, штатные расписания, разнообразные справки, протоколы различных заседаний, отчеты — все они при внимательном изучении раскрывали новые стороны деятельности писателя, помогали уточнить спорное, сомнительное.
И все же самое главное — это люди, к которым привели меня дороги поисков. Удивительно интересны, красочны их рассказы. И что самое важное, в них и спустя десятилетия живет дух революционного энтузиазма, энергии, который был присущ их юности. Они-то и помогли воссоздать облик пламенного коммуниста, патриота, интернационалиста. В их памяти Гашек сохранился — и это очень ценно — как человек большой, открытой души, непосредственный, никогда не унывающий, умевший хорошо пошутить, по-доброму разыграть товарища, увлекательно рассказывать веселые и необычные истории, анекдоты...
В числе первых, с кем посчастливилось познакомиться, был Василий Васильевич Сорокин, бывший редактор армейской газеты «Наш путь», в которой много печатался Гашек.
Знакомство было заочным. Просматривая в Уфе подшивки газет тех лет, обратил внимание на «Окопную правду» за 1 января 1919 года. В тот день войска Красной Армии очистили Уфу от белогвардейцев. Для меня этот номер был интересен потому, что через несколько дней Гашек должен появиться в городе, хотелось знать тогдашнюю обстановку. Номер открывался долгожданными и радостными словами: «С новым годом, уфимский рабочий! Освобожденная Уфа — наш новогодний подарок!»
Сразу привлекла внимание передовая статья. «Велик и незабываем героический путь, оставленный позади. Этот путь — лучшее доказательство революционной стойкости нашей армии, армии пролетариата». И далее взволнованные, проникновенные слова: «И пусть знают враги Советской Республики: Красная Армия сумеет справиться со всеми гадами, ополчившимися на революционные завоевания и рабоче-крестьянскую власть!
Бьет двенадцатый час!
С Новым годом и с новой жизнью, уфимский пролетариат!»
И подпись: Вас. Сорокин.
К тому времени я знал, что он был дружен с чешским писателем. Но почему выступает в «Окопной правде», ведь он редактор «Нашего пути»?
Первая встреча состоялась в Москве 25 декабря 1958 года. Эта дата поставлена на тексте воспоминаний о Гашеке, которые В. В. Сорокин подарил тогда мне с дарственной надписью.
...Небольшая московская квартира в Барыковском переулке, неподалеку от Кропоткинских ворот. Ее стены завешаны картинами, портретами. Авторы их — художники прошлого и нынешнего века, известные мастера живописи К. Крыжицкий, А. Степанов, К. Богаевский, К. Лебедев и другие. Даже трудно поверить, что хозяин квартиры — тот самый 23-летний герой, въезжавший в Уфу на боевом разгоряченном коне в 1919-м.
Но это он — Василий Васильевич Сорокин, бывший тогда комиссаром 26-й стрелковой дивизии. Когда я напомнил о передовой статье, он весь как-то подтянулся, выпрямился, точно помолодел. Лицо его осветилось радостной улыбкой.
Богатой событиями была жизнь В. В. Сорокина. Выходец из семьи ремесленников, с юных лет проявил он себя активным борцом против царского самодержавия. Заметки, стихи начал печатать еще в дореволюционной «Правде». Кстати, в «Антологии русских пролетарских поэтов» есть его произведения. А когда в марте 1917 года в Петрограде был создан первый Совет рабочих и солдатских депутатов, В. В. Сорокина избирают в его состав. Он всегда был в первых рядах борцов за власть Советов. Вот почему, когда началась иностранная интервенция против молодой республики, коммунист В. В. Сорокин, вступивший в партию в 1918 году, в группе питерских рабочих сразу же добровольцем ушел в ряды славной Пятой армии.
— Только-только расположились мы в Уфе,— рассказывает бывший комиссар,— вызывают в Реввоенсовет, назначают редактором газеты «Наш путь», решили издавать в Пятой армии. Тогда-то мы и познакомились с Гашеком, назначенным руководить типографией. Много у него было работы. Очень сложной. Все надо было заново организовать, а главное — быстро, без затяжек. И он все сделал, что требовалось. Уже 11 января вышел первый номер, а через три дня появился его первый фельетон «Из дневника Уфимского буржуа», написанный по-русски. Потом регулярно печатали его статьи, заметки, сатирические материалы.
Молодой редактор и опытный чешский писатель-журналист близко сошлись друг с другом. Нередко их можно было видеть за товарищеской беседой или на прогулке по городу.
Запомнился В. В. Сорокину интернациональный митинг, который созвал Уфимский комитет партии иностранных коммунистов. Его секретарем был Гашек.
Перед собравшимися, жадно ловившими каждое слово, выступали ораторы на многих языках. На чешском говорил Ярослав.
— Гашек,— продолжает вспоминать В. В. Сорокин,— использовал любой повод для того, чтобы еще и еще раз напомнить о священном долге всех честных иностранцев, кто волею судеб оказался в это грозное время в революционной России, в гуще свершающихся событий.
В конце января он от имени комитета партии иностранных коммунистов обращается со страниц нашей газеты ко «всем, которым дорога всемирная революция, всем, кто четыре года страдал, как жертвы империализма». Он призывал защищать Советскую Россию.
Вот смотрите, как писал: «Ваша обязанность, солдаты, рабочие и крестьяне из Австро-Венгрии и Германии, взять оружие и подкрепить вооруженные силы Советской России, союзника австро-венгерского и германского пролетариата».
Лучших людей зовет он в партию иностранных коммунистов, стоящих на страже интересов рабочего класса и крестьянства. Был принципиальным, не боялся критиковать смело, резко.
— Что ж тут особенного? Каждый журналист так делает.
— Каждый, да не каждый, — ответил собеседник.— Гашек—иностранец, да еще чех. Вспомните историю, молодой человек. Время бурное. Белочехи из легионов выступили вместе с контрреволюцией против нас. Каково ему было критиковать? Некоторые даже поговаривали, роптали, что, дескать, кто нас критикует... Но большинство его поддерживало и в редакции, и в политотделе. Вот однажды разразился «Письмом в редакции» против одного руководящего деятеля, некоего Кобусова, уполномоченного полиграфического отдела в Уфе. Фигура. Так вот, тот пьяным приходил на собрания к печатникам, грубо разговаривал с рабочими. А однажды лихо катался на санях по городу, диким голосом орал песни и во все горло кричал: «Вот как комиссар гуляет!»
Разве мог пройти мимо этого вопиющего факта Гашек? Он принес материал на следующий же день. Гневно обрушивался на разгильдяя, «который постоянно дискредитирует своим поведением советские учреждения», требовал немедленно изгнать его из отдела.
Дали «Письмо» в номер, а я еще и приписку от редакции сделал. Может, она по современному стилю и не очень уж, но такое тогда время было. Вот: «Помещая настоящее письмо, редакция уверена, что революционный комитет постарается выяснить предъявленное в нем обвинение и в случае подтверждения сугубо накажет дискредитирующих Советскую власть».
И что же вы думаете? Через несколько дней нам сообщили: Кобусов от работы отстранен. Так-то вот действовал наш красный чех.
Мы с ним очень подружились. И когда меня перевели на работу в революционный трибунал армии, хоть и реже, но встречались в политотделе, в штабе, на партийных собраниях. Частенько он заходил на судебные заседания армейского трибунала. Тихонько садился где-нибудь в углу: стараясь остаться незамеченным, внимательно следил за ходом процесса, но нет-нет да и вынет своего постоянного спутника — блокнот — и начнет записывать что-то.
Как-то после одного заседания спросил:
«Смотрю, Ярослав, ты к нам зачастил. Уж не собираешься ли сменить перо журналиста на мантию трибуналиста? Кстати, имеется вакансия: нужен член трибунала. Давай соглашайся».
«Приеду в Прагу, подумаю», — отшутился Гашек.
«А чего это ты все время в блокнот свой записываешь? Какие трибунальские тайны?»
«Да вот собираюсь написать о неумолимом, но гуманном мече ревтрибунала... Скоро прочтешь»,— загадочно улыбаясь, ответил он.
Через десять лет прочитал я обещанное. В № 5 журнала «Вестник иностранной литературы» за 1929 год был напечатан перевод фельетона Гашека «Перед революционным трибуналом Восточного фронта», хотя его самого уже не было в живых.
Мы с ним часто с лекциями, докладами на международные темы вместе выступали. Помню, в 1920 году в Красноярске широко и торжественно отмечали годовщину Парижской Коммуны. На митингах выступали многие военные руководители. Нам с Гашеком поручили выступать в клубе III Интернационала.
Ярослав серьезно отнесся к этому. Он не только рассказал о героизме парижских пролетариев, их мужестве, но и постарался объяснить причины поражения.
«Неорганизованность коммунистов, — отмечал он,— отсутствие партийной дисциплины, неумелое руководство обороной Парижа, мягкость коммунаров по отношению к буржуазии — вот что привело к падению Коммуны. И нам с вами об этом забывать нельзя».
Газеты «Красный стрелок», «Красноярский рабочий» потом писали об этом выступлении. Между прочим, в некоторых его докладах были элементы отвлеченной «романтики», но в целом речи, лекции всегда были пронизаны духом пролетарского интернационализма, глубокой убежденности в правоте великого дела революции.
...Отгремели бои. Завершилась гражданская война. Ставший к этому времени председателем ревтрибунала Южного фронта В. В. Сорокин был назначен заместителем председателя Военной коллегии Верховного суда РСФСР.
— Так оно и пошло по юридической линии,— вспоминает ветеран, занимавший руководящие посты в судебных органах многих краев нашей Родины. Затем перешел на редакционно-издательскую работу (потянуло тряхнуть стариной), возглавлял ряд центральных издательств. Перед уходом на пенсию был директором издательства Академии художеств СССР.
Но не ушел на отдых бывший комиссар и редактор. Несмотря на преклонный возраст, до самого конца (умер 8 мая 1961 года) сохранил удивительную бодрость духа, романтическое отношение к жизни. Увлекался живописью, поэзией. Активно участвовал в общественной жизни, часто выступал с воспоминаниями, со статьями в газетах, журналах, различных сборниках.
Особую память сохранил о Гашеке. Еще 5 мая 1938 года в «Литературной газете» опубликовал свои первые воспоминания о чешском друге. Тогда же он писал: «Фронтовые фельетоны Ярослава Гашека ждут внимательного изучения. Следует собрать их и выпустить отдельной книгой». Увы, до сих пор, несмотря на выступления в печати известных деятелей культуры Чехословакии, в частности профессора Зденека Неедлы, наших исследователей на эту же тему, ни одно издательство не собралось пока издать сколько-нибудь полное собрание его публицистических произведений, написанных в Советской России. А ведь их уже сейчас выявлено более шестидесяти, многие из которых представляют значительный интерес. Мной была защищена кандидатская диссертация по итогам исследования этих произведений.

Еще не прогремели раскаты артиллерии, еще белые и не чувствовали надвигающейся на них катастрофы, а на улицах Уфы в ночь на 31 декабря 1918 года уже появились первые красноармейцы. Это были разведчики. И когда в темноте белогвардейцы окликали их: «Кто идет?» — в ответ слышался спокойный, веселый женский голос: «Свои, свои». Так отвечала Соня Гончаровская, заместитель начальника политотдела 26-й дивизии. В ту пору ей только-только минуло 29 лет.
Что и говорить, отчаянная, лихая женщина. Закалка у нее еще дореволюционная. Когда ее, 18-летнюю, арестовали за политическую работу, не стала дожидаться окончания срока заключения, бежала из тюрьмы. Несколько лет жила на нелегальном положении, скрывалась от полицейских ищеек, продолжала активно участвовать в революционном движении. Когда над ней нависла реальная угроза нового ареста, вынуждена была эмигрировать за границу. Семь лет на чужбине: Германия, Швейцария, Париж, Нью-Йорк... Это теперь, издалека, они кажутся чем-то даже приятными, увлекательными. А тогда — мучительные дни, месяцы невзгод, лишений, полного бесправия.
Революция помогла вернуться на родину, вновь стать энергично действующей единицей ленинской гвардии. После Февральской революции была избрана в состав Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, в дни Октября вошла в состав Военно-революционного комитета.
Всю гражданскую войну прошла в регулярных частях. Здесь-то и познакомилась с Гашеком. Особенно часто приходилось встречаться в Сибири. В марте 1920 года ее избрали делегатом IX съезда партии. В его работе принимали участие и чешские левые социал-демократы. Когда они узнали, что среди участников есть женщина, хорошо знающая Гашека, расспросам не было конца. Один из основателей Компартии Чехословакии замечательный публицист Богумир Шмераль сразу же после возвращения публикует книгу «Правда о Советской России», рассказывает о своих встречах с В. И. Лениным.
Тогда-то впервые в буржуазной Чехословакии прозвучала и правда о Гашеке. До этого же публиковалось множество клеветнических вымыслов, печатались сообщения о гибели. В одних рассказывалось, что расстрелян за дезертирство в Будейовицах, в других — что повешен легионерами на телеграфном столбе за измену Родине, в третьих — что заживо погребен большевиками и проклят, только теперь уже за предательство Советов, в четвертых — что убит в пьяной драке с моряками то ли в Одессе, то ли во Владивостоке... Словом, изощрялся кто как мог. И выдавалось все это за сведения, полученные из достоверных источников.
И вдруг слово правды, да такое неожиданное, сердечное. «Одна сибирская делегатка (а это была как раз С. С. Гончаровская.— С. А.),— писал Б. Шмераль,— сказала, что хорошо знает Ярослава Гашека. Говорила о нем необычайно дружески. Называла его «Хашек» (фамилия Гашека по-чешски произносится с гортанным «х». — С. А.), часто, также с настоящим чешским акцентом, — просто «Ярослав». Говорила, что в мелочах часто их одурачивает, и тогда они говорят: «Но, Ярослав, ведь мы же знаем, что это неправда!» А в остальном он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».
Выдающийся чехословацкий писатель, один из основоположников литературы социалистического реализма в Чехословакии Иван Ольбрахт тоже побывал тогда в России, интересовался писателем. Спустя полтора года, когда уже Гашек, вернувшись в Чехию, выпустил первую часть своего великого «Швейка», он восторженно отозвался в газете коммунистов «Руде право» об этом произведении и там же написал: «Ярослав Гашек был в Омске высоким советским служащим, владел воинской территорией значительно большей, чем Чехословацкая республика, работал, помогал создавать новый мир.
Был ли это действительно Ярослав Гашек? Невероятно! Когда я приехал в Россию, спросил о нем.
«Товарищ Гашек? Ярослав Осипович? (А в России не называют любого по имени и отчеству!) Это один из лучших людей, которых имеет азиатская Россия».
Я недоверчиво усмехался. Но приходили другие и другие, авторитету которых нельзя было не верить, и все пели хвалу Гашеку и рассказывали о героизме, который доказал в боях, о его мудрости и организаторских способностях, о его поразительном усердии, об услугах, которые оказал России.
Сибирский военный комиссар товарищ Гончарская так мне сказала: «Ярослав Осипович говорит, что если бы не одну, а десять жизней имел, то с радостью пожертвовал для рабочей власти. И я ему безусловно верю. Потому что это он доказал уже много раз!»
Такими словами в России не бросаются».
Вот какую огромную услугу оказала Софья Самойловна в те давние времена Гашеку. Собственно, она даже и не знала, что ее высказывания публиковались.
Кто знает, может быть, Гашек, прочитав рецензию И. Ольбрахта в газете, добрым словом помянул и С. С. Гончаровскую, верного товарища по политотделу, боевую соратницу по борьбе. Ведь в то время, вдалеке от верных советских друзей, так редко можно было ощутить искреннюю товарищескую поддержку, участие, шедшее от сердца, и это было особенно дорого.
Как же все-таки здорово повезло Ярославу Гашеку, что в дни революционной борьбы в России, когда наконец он понял, на чью сторону надо встать, рядом с ним оказались большие, верные друзья, люди особой закалки, особого характера, щедрой души, преданные делу партии и народа! Это они вселяли в чешского писателя, журналиста дух оптимизма, веру в победу сил социализма и на его родине, укрепляли уверенность в свои силы, важность того, что делал.
Разве мог он не попасть под обаяние нижегородского рабочего-коммуниста Ивана Дмитриевича Чугурина, бывшего тогда начальником политотдела Пятой армии? Да и то сказать, Гашек очень многим обязан этому человеку.
После захвата в июне 1918 года мятежниками Самары писатель, формировавший интернациональную часть регулярной Красной Армии, вынужден был скрыться. Вожаки мятежников издали приказ о его аресте, немедленном предании суду за «многократную измену Чехословацкому народу». Гашеку, как сам потом писал, «пришлось в Самарской губернии в течение двух месяцев играть печальную роль идиота от рождения, сына немецкого колониста из Туркестана, который в молодости ушел из дому и блуждает по свету. Этому верили и сообразительные патрули чешских войск...» Ему помогали простые люди.
Наконец он вышел к Симбирску, только что освобожденному. Никто здесь не знал тогда, чем занимался Гашек последние месяцы, где был. У него никаких документов, в спешке все уничтожено в Самаре. А Ярослав просит работы, хочет активно действовать.
И среди тех, кто поверил ему, можно сказать, на слово, был начальник политотдела И. Д. Чугурин. Душевность, искренность, товарищеское отношение проявил он. Гашек был командирован в военную комендатуру города Бугульмы. Доверие окрылило Ярослава.
Потом их пути сошлись в Бугульме, в Уфе. Не раз встречались, о многом толковали. И было о чем рассказать И. Д. Чугурину. Ведь он из славной когорты близких учеников В. И. Ленина. Первая встреча с вождем состоялась в Париже, в апреле 1911 года, в домике на тихой улочке Мари-Роз. Сюда молодой подпольщик приезжал, чтобы учиться в знаменитой ныне партийной школе.
И. Д. Чугурин не только в Симбирске помог Гашеку. Не раз Ярослав просил его «бросить на журналистский фронт». Истосковался по работе в печати. Руки чешутся. И когда, после освобождения Уфы, решили издавать новую армейскую газету, начальник политотдела рекомендовал на должность заведующего типографией помощника коменданта Бугульмы. Ровесник своего чешского друга, он намного пережил его, умер в 1947 году, оставив по себе добрую память.
После возвращения на родину Гашек опубликовал в 1921 году цикл небольших произведений, отображающих бугульминский период его жизни, обстановку того времени. Так вот, в самом начале автор сообщает о своем назначении в комендатуру Бугульмы, приводит разговор, состоявшийся у него в Симбирске с председателем реввоенсовета В. Н. Каюровым. Как и некоторые другие герои из данного полка, так и этот — лицо не вымышленное. Только должность указана неверно, тогда он был заместителем начальника политотдела Пятой армии.
Василий Николаевич к тому времени в партии был уже человеком довольно известным. Он вступил в ее ряды в 1904 году. Рабочие Сормова (Нижний Новгород), Выборгской стороны (Петербург) хорошо знали этого отважного, решительного коммуниста. В февральские дни 1917 года он не боялся убеждать солдат не стрелять в своих братьев-рабочих. Это ему и его товарищу Хахареву поручили выборжцы составить от имени ЦК РСДРП манифест в связи с началом Февральской революции.
Летом 1917 года, после возвращения в Россию, Ленин некоторое время, скрываясь от полицейских ищеек, жил в квартире В. Н. Каюрова. Впоследствии Василий Николаевич с ним не раз встречался, выполнял его поручения. В. И. Ленин высоко ценил деятельность Каюрова. Свое знаменитое письмо «К питерским рабочим» от 12 июня 1918 года, где выдвигается идея массового похода рабочих в деревню, чтобы объединить вокруг Советской власти всю бедноту, разбить наголову кулаков, дать городам хлеб, он начал так: «Дорогие товарищи! Пользуюсь поездкой в Питер т. Каюрова, моего старого знакомого, хорошо известного питерским рабочим, чтобы написать вам несколько слов» (ПСС, т. 36, стр. 521).
Вместе со своим другом по революционной работе И. Д. Чугуриным В. Н. Каюров выехал на фронт, стал его заместителем по руководству политотделом. Здесь-то не раз и встречался с Гашеком. Сохранились документы, по которым можно судить, что Василий Николаевич часто обращался в бугульминскую комендатуру с различного рода запросами. Он же посылал в Москву телеграммы в ЦК Чехословацкой компартии в России с просьбой «дать срочно отзыв о тов. Гашеке Ярославе».
После гражданской войны Василий Николаевич — на руководящей хозяйственной работе. Написал впоследствии интересные воспоминания о великом вожде, а также книги об участии рабочих Петрограда, Сормова в революционном движении.

Или вот еще один старый член КПСС, вступивший в ее ряды в 1913 году, — Сергей Михайлович Бирюков, член исполкома Моссовета первого созыва, председатель его хозяйственной комиссии. Не раз приходилось мне встречаться с ним, живым свидетелем революционных событий и легендарных подвигов Красной Армии. Вновь и вновь удивлялся его энергии, молодости, готовности в любую минуту идти к людям, рассказывать о Ленине, с которым неоднократно встречался, выполнял поручения.
Так уж получилось, что Сергей Михайлович сыграл особую роль в судьбе Гашека. В мартовские дни 1918 года зашел С. М. Бирюков по делам в военный комиссариат Москвы.
— Обратил внимание на одного мужчину,— вспоминает ветеран. — Уж больно выглядел необычно. Шинель на нем висела, движения были медлительные, взгляд задумчивый. Я решил заговорить с ним, представился. Узнал, что он чешский писатель, только что приехал из Киева, а зовут Ярославом Гашеком. Вот удача, ведь я всего полтора месяца назад вернулся с Украины, где с отрядом Знаменского воевал с гайдамаками. Очень хотелось узнать, как там сейчас дела. Вместе вышли на улицу. Много интересного узнал, наблюдательный человек попался, подумал я. Через час мы были уже закадычными друзьями. Не удивляйтесь, такое время было, быстро сходились в революционной России. Само время сближало. Пригласил к себе.
Дома Гашек искупался, привел себя в порядок. И как-то немного оживился. Во время обеда, чаепития начал рассказывать веселые истории. Но нет-нет да и коснется своего прошлого. И вдруг неожиданно:
— Знаешь, Сергей, добирался я сюда из Киева и раз в вагоне услышал, как оборванный мальчишка пел:
Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет,
Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.
Веришь, как по сердцу ножом. Очень горько за мальчишку стало. И о себе подумалось. Много я в своей жизни блуждал, а счастья так и не встретил. Может, здесь, наконец, в революционной Москве, найду его, — с грустью закончил Гашек.
— Вот что, Ярослав,— широко улыбаясь, сказал Бирюков, — давай-ка ложись спать, выспись хорошенько, отдохни как следует, а потом уж и займешься поисками счастья. Идет?
— Идет, — повторил Гашек и улыбнулся в знак благодарности.
— А вечером сходим в театр, у меня есть постоянный пропуск на два лица во все театры, в Моссовете дали.
— Идет. — Гашек снова улыбнулся. Вскоре он крепко заснул.
Вечером новые друзья были в Большом театре. Слушали оперу «Дубровский», сидели в бывшей царской ложе.
— Люблю я театр. Очень, — признался Гашек Сергею, когда они разговаривали во время антракта. — Вот уж, кажется, война, не до театра, а все равно идут люди туда, ждут ответа на свои вопросы. Я даже в Киеве много раз писал в «Чехословане» о спектаклях. Правда, все о драматических. А два раза даже о музыке — о концерте и об оперетте «Княжна Пепичка».
Не раз потом два друга ходили в Большой, Малый театры, наслаждались искусством Шаляпина, Неждановой, Собинова, Южина-Сумбатова и многих других замечательных представителей русского искусства.
Как-то Гашек пришел к С. М. Бирюкову в особенно приподнятом настроении.
— Что случилось, Ярослав?
— А ты и не знаешь еще? Вот. — И он развернул свежий номер «Правды» за 10 марта.— Слушай. «Военнопленным чехословакам и эмигрантам в России. Редакция чешской газеты «Походень» («Факел»), также и чешскословацкий социалистический революционный комитет переехали из города Петрограда в город Москву».
— Ого, поближе к тебе, значит, — пошутил Сергей.
— Слушай самое главное. «Вместо газеты «Походень» в самые ближайшие дни исполнительный комитет Чехословацкой социал-демократической рабочей организации при РСДРП начнет издавать в Москве чешскую газету «Прукопник». Газета будет выходить ежедневно».
— Прекрасно. Стало быть, есть, где тебе развернуться. Надо немедленно узнать, к кому обратиться.
— Не спеши, Сергей, вели слово вымолвить, — улыбнулся Гашек.
— Чего там тянуть.
— Тут все напечатано. «Всю корреспонденцию просим направлять по следующему адресу: Москва, Фурманный переулок, 18, квартира 4, Иосиф Бенеш, секретарь редакции». И посмотри, еще что сказано: «Прошу все партийные газеты перепечатать». Значит, верят, что плохо от нас не будет.
— А как же иначе? Так и должно быть. Собирайся. Пойдем.
— Куда?
— По указанному адресу.
— Уже был. Обо всем говорил.
— Молодчина, чертяка! Что же ты молчал?
— Да ты сам не давал говорить. Зададим теперь перцу «братьям». Кое-что и я придумаю.
Где только не бывали друзья в те дни!
Но особенно благодарен был Ярослав за то, что новый друг помог услышать Ленина.
Это происходило в зале Политехнического музея. Депутаты Моссовета, гости — все в едином порыве, стоя, горячо аплодировали вождю. Когда наконец стихло, Владимир Ильич начал говорить. Чутко прислушивались люди к каждому слову.
Твердо, спокойно говорил В. И. Ленин о жестокой необходимости заключить мир на самых ужасных условиях только для того, чтобы выиграть время.
Как и все, внимательно слушали Сергей и Ярослав эти слова, глубоко западавшие в душу, вызывавшие желание скорее действовать, сражаться с врагами революции.
Спустя некоторое время им удалось еще раз слушать вождя в бывшем Алексеевской военном училище в Лефортове.
— Я был поражен, — рассказывает старый коммунист, — как чутко относился Гашек к ленинским выступлениям. Он буквально впивался в газету, когда там, появлялась статья или речь вождя. С особенным удовлетворением несколько раз перечитывали мы в «Известиях» большую, полную уверенности в окончательную победу Советской власти статью «Главная задача наших дней».
— Однажды, — продолжал С. М. Бирюков, — он появился у меня поздно вечером, радостно возбужденный. Оказалось, пришел сообщить об огромном событии, происшедшем в его жизни: несколько часов назад принят в ряды РКП (б). Весь лучась и сияя, Ярослав показал партийный билет.
Я обнял его и горячо поздравил. Для меня это тоже была большая радость. Ведь за короткое время я и мои товарищи сблизились с Ярославом, полюбили его, найдя в нем большого друга нашей молодой Республики.
А вскоре он получил первое партийное и очень трудное поручение: выехать на Волгу, в Самару, через которую проходили чехословацкие легионы на восток. Он должен был вести там разъяснительную работу, формировать регулярную военную часть из иностранцев.
Накануне отъезда Гашек, как и обещал, с двумя товарищами чехами зашел ко мне. К этому времени собрались московские друзья, старые коммунисты Иван Камков, Андрей Знаменский, Роберт Пельше, Ян Пече и другие. Каждый из нас приготовил на дорогу подарок: дефицитные тогда продукты и необходимые вещи. Я, в частности, зная чувствительность Ярослава к холодам, подарил меховой жилет.
Тепло простились. Ни он, ни мы не предполагали тогда, что Гашеку предстоял трудный боевой путь в четыре тысячи километров от Самары до Иркутска вместе с Пятой армией. Через несколько дней пришло письмо от него. Жаль, что не сохранилось.
С. М. Бирюков увлеченно рассказал и о том, как встретились они в Симбирске, когда Сергей Михайлович был уже членом ревтрибунала Восточного фронта. Вместе ходили в небольшой домик на тихой Московской улице, где жил юный Ленин. Там тогда проживал инженер Виктор Гаврилович Мерло. Походили по комнатам, узнали, как тут было при Ульяновых.
Близко принял к сердцу организацию в Бугульме музея чешского друга. По моей просьбе прислал воспоминания, а потом очень беспокоился, получили ли там, оказались ли они полезными: так хотелось, чтобы лучше знали люди о Гашеке.

... По-разному, порой самым неожиданным образом, обнаруживались люди, знавшие Ярослава. Среди тех, кто подписал приветствие ветеранов Пятой армии уфимцам — к 40-летию освобождения города от колчаковцев, был Андрей Павлович Кучкин. Тогда старые друзья в своем кругу сердечно поздравляли его, бывшего редактора военной газеты «Часовой на революционном посту», выходившей в Казани в конце 1917 — начале 1918 годов, комиссара 27-й стрелковой дивизии, с семидесятилетием. Они искренно гордились своим соратником. Еще бы, он — доктор исторических наук, профессор, один из авторов нового тогда учебника «Истории КПСС». С огромным вниманием слушали своего старшего друга о том принципиально новом, что будет в учебнике, живо обменивались мнениями, высказывали замечания. И конечно, кто лучше их, представителей старой гвардии коммунистов, знает историю родной партии. Ведь они были в числе ее творцов!
Тогда не удалось поговорить с А. П. Кучкиным, он торопился в ЦК КПСС на обсуждение книги. Написал ему из Уфы, получил ответ. Завязалась переписка. И вот несколько лет спустя в Центральном архиве Советской Армии наткнулся на документ, подписанный знакомым почерком: А Кучкин. Перевертываю листок — и еще один очень знакомый почерк: «Начальнику Поарма 5. Рапорт. Доношу, что дела и обязанности Начоргчасти Поарма 5 от тов. Кучкина принял 13 сентября 1920 г. Я. Гашек».
Читатели могут представить себе мое состояние: тут и радость, желание скорее бежать к Андрею Павловичу сообщить о находке, и смятение: почему же он молчал об этом? Может, однофамилец! Да нет: его характерный крупный, разборчивый почерк.
Звоню, захлебываюсь от волнения, рассказываю, и он спокойно (надо же!) подтверждает мою догадку. Неторопливо идет беседа. Андрей Павлович вспоминает Гашека, всегда веселого, неунывавшего, окруженного многочисленными друзьями и товарищами самых различных национальностей.
— Не помню, чтоб видел его без дела. Вечно в хлопотах, заботах, в разных комиссиях. Энергии хоть отбавляй. Ему все было мало. Ни от чего не отказывался.
И в самом деле, документы, тогдашняя печать красноречиво подтверждают это. Только в Иркутске он состоял в комиссиях: «по очищению армейских учреждений от бывших белогвардейцев и контрреволюционных элементов», «по переформированию интернациональных частей в части военизированной охраны (ВОХР)», «по просмотру и уничтожению печатей, вышедших из употребления», «для освобождения от вечерних занятий лиц, особо выделяющихся интенсивностью работы». Он обследовал деятельность Иркутского губэвака... Да разве перечислишь все!
А ведь 7 августа был избран еще и депутатом Иркутского городского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Кстати, именно в тот день вышла однодневная газета «Совет», приуроченная к выборам. Она носила необычный характер. Это был подлинно интернациональный выпуск: в нем были напечатаны статьи на немецком, чешском, венгерском, китайском, еврейском и других языках.
Гашек обратился с открытым письмом к чешским рабочим и бойцам Красной Армии. Оно выделялось широтой взгляда на предстоящие выборы, которые, по его мнению, должны явиться еще одним доказательством братской дружбы между пролетариатом Чехословакии и России. С гордостью приводит он примеры «солидарности рабочих Чехии с рабочими России», утверждает, что «чешский пролетариат в огромном большинстве стоит на позициях коммунистической России, и коммунистическое движение в Чехии стало движущей силой трудящихся масс». И какой искренностью, уверенностью за будущее своей родины звучали слова о том, что «только русские коммунисты уничтожили бесправие, покончили с богачами, ликвидировали буржуазную собственность и указали трудящимся классам всей земли, всего мира тот единственно правильный путь, по которому и они могут идти, чтобы добиться уничтожения современного общественного строя».
Вообще, надо отметить, он проявлял большую заботу о создании подлинно народных Советов. Когда шла подготовка к выборам в Красноярский Совет, Гашек боролся за то, чтобы депутатами стали действительно достойные люди.
— Надо, чтобы в Совет были выбраны, — говорил он на митинге интернациональной бригады (это выступление потом опубликовала газета «Красноярский рабочий»),— не те, кто всегда и всюду кричал «Долой Советы», не те эсеры и меньшевики, которые перешли теперь на платформу Советской власти, чтобы вредить ей. В Совете должны быть только коммунисты, которые по-настоящему будут заниматься советским строительством... И я уверен,— заключил он,— что в Красноярске, испившем полной чашей все ужасы колчаковской реакции, трудящиеся отдадут свои голоса коммунистам.
— Гашек постоянно подчеркивал, — вспоминает А. П. Кучкин, — интернациональное значение совершающихся событий в России.
И этой мысли подтверждение нахожу в газете.
— Слово «Советы» стало международным, — с гордостью утверждал он на первом пленуме Красноярского горсовета, приветствуя депутатов от имени иностранных пролетариев. — Нет ни одной страны, трудящиеся которой не понимали бы значения этого слова. Оно стало путеводной звездой, великой мечтой мирового пролетариата.
А сколько выступлений с лекциями, докладами! Ведь он был и руководителем партийной организации штаба армии, организатором и редактором нескольких газет. И все это — одновременно.
Еще на одну характерную черту обратил мое внимание А. П. Кучкин:
— Гашек пользовался большим доверием и авторитетом, которые заслужил своей исключительной принципиальностью, даже, можно сказать, бесстрашием. Мы все верили ему. И потому, наверное, он не боялся выступать с критикой на собраниях, в печати.
В Центральном архиве Советской Армии сохранился любопытный документ, подписанный Гашеком и направленный Иркутскому губпарткому РКП (б). В нем речь идет об инструкторе губкома партия Дмитриеве. Выступая перед крестьянами, он проявил явное непонимание важнейших положений марксизма-ленинизма по вопросам партийного строительства и построения коммунизма, на вопросы слушателей отвечал безграмотно. Кроме того, выдвинул «проект избавления молодого поколения от лап самогонщиков-отцов». В чем же заключался он? Нужно, оказывается, лишь «мобилизовать всю молодежь и отправить ее в города, где воспитывать, привлекая для обучения военному строю, науке и для использования как рабочей силы, а в это время все старики, фанатики и собственники уйдут к Аврааму, своему бывшему другу и фанатику». Вот, оказывается, как просто: «недостает в его проекте только применения способа физического уничтожения стариков». И Гашек от имени политотдела (письмо подписано им как заместителем начальника политотдела) обращается в губком с просьбой обратить внимание на эти факты. «Его проект,— заключает Гашек, — дышит не только профанизмом, но и психической ненормальностью. Если с такими проектами Дмитриев пойдет к крестьянам и будет их проповедовать, — со злой иронией добавляет он, — то в лучшем случае его поколотят, а в худшем сделают восстание против Советской власти».
Если бы не было такого документа, пожалуй, трудно было поверить в его существование, Гашек хорошо понимал, что к агитаторам, инструкторам, призванным нести людям идеи партии, Советской власти, надо предъявлять особую требовательность.
— Нельзя допускать малейшего просчета в нашей работе, — говорил он, — самого незначительного упущения. Этим воспользуется враг и повернет людей против нас, против Советской власти.
Слушал я Андрея Павловича и думал, как бы порадовался Гашек, если бы теперь побывал в нашей стране, где обрел когда-то столько хороших друзей, где был так близок душой и сердцем с теми, кто боролся и строил новую жизнь, светлую, радостную, счастливую.

Приятно сознавать, что друзей Ярослава Гашека у нас великое множество. Каждый стремится чем-то помочь, внести свою лепту в копилку знаний о чешском писателе, его жизни. Один позвонит и сообщит, что видел в книжном магазине новое издание «Швейка»; другой привезет из далекого города газету, где сообщается о новом спектакле по произведению Гашека, третий назовет книголюба, у которого, кажется, что-то есть интересное, связанное с фронтовой печатью гражданской войны, четвертый просто, без обиняков, подарит маленькую, неказистую книжечку, на титульном листе которой обозначено: «М. Слободской. Новые похождения бравого солдата Швейка». А выпущена она Воениздатом в... 1943 году. Вверху на обложке рисунок солдата Швейка, под ним знаменитый девиз Великой Отечественной: «Смерть немецким оккупантам!» Герой Гашека воевал с фашистами.
А однажды на улице встретился сотрудник Государственного архива Татарской АССР.
— Посмотрели бы некоторые наши дела. Кажется, там есть и документы, связанные с Гашеком.
Выписал рекомендованные папки и стал просматривать.
Случайно обратил внимание на листок, исписанный корявым, безграмотным почерком, адресованный в «Бугульминский реоулецьой кыметет». Долго разбирал каракули. Наконец понял, что у «гражданина Микуленской волости Андрея Кеняева случилось несчастье». Оказывается, ездил в Казань, и по дороге пали лошади. «В настоящее время осталось 12 человек семейства без лошади». А в заключение буквально крик души: «Присем все покорнейше прошу реоуляцной Комитет небудетли возможности помочь нашей бедности несчастную либо нибудь лошадь. Помогите нашей бедности. Наше семейство должно погибнуть безлошадной силы».
Вот ведь какие бумаги писали! Интересно, помогли или нет?
Перевертываю страницу и... замираю. В буквальном смысле слова. Вижу давно знакомый, ставший уже чуть ли не родным почерк. Не верю глазам своим. Читаю, снова перечитываю. Да, это он, Гашек! На бланке коменданта города Бугульмы 3 декабря 1918 года он обращается в Чрезвычайную Комиссию: «Прошу оказать Киняеву всякое содействие».
Интерес к папкам возрастает. Внимательно начинаю просматривать каждую страничку, каждый клочок бумаги. А их тут огромное множество. И удача снова приходит ко мне.
Вот срочное требование Гашека в городскую милицию мобилизовать 50 плотников для работ на линии Ютаза — Кандры; вот его разрешение на конфискацию столов, ламп и канцелярских принадлежностей для революционного трибунала 5 армии...
В Бугульме Гашек пробыл сравнительно недолго, всего два с половиной месяца (октябрь — декабрь), но это время оставило заметный след в его жизни и творчестве. Здесь он прошел большую политическую школу.
Обстоятельства складывались так, что Гашек не мог заниматься журналистской работой, он целиком отдал себя повседневной борьбе с врагами. Правда, имеются некоторые публикации, в которых утверждается, будто Гашек и в Бугульме сотрудничал в местной печати, даже был членом редколлегии газеты «Гражданская война», органа политотдела Пятой армии Восточного фронта, в то время издававшейся здесь. К сожалению, никаких документов, подтверждающих эти сведения, пока не обнаружено. Скорее всего, это предположение, а не достоверность. Но кто знает, архивы такие коварные, столько хранят в себе открытий, порой самых неожиданных и парадоксальных!
С помощью бугульминцев, друзей из Чехословакии, Москвы, Казани, Уфы, других городов страны был создан музей, торжественно открывшийся 15 января 1966 года в здании той самой комендатуры, где Гашек так энергично занимался делами прифронтового города. С тех пор десятки тысяч людей, в том числе из-за рубежа, побывали здесь. Сейчас музей разросся, занимает все большое здание бывшей комендатуры. Тут и мемориальная комната, воссозданная по воспоминаниям современников, залы, в которых размещено множество материалов, документов, книг, рассказывающих о жизни и творчестве замечательного чешского писателя. В отдельном зале экспонируется большая выставка о Гашеке, подаренная Пражским музеем чешской литературы и Союзом чехословацко-советской дружбы.
Большие энтузиасты работают здесь во главе с Еленой Сергеевной Плаксиной, педагогом по образованию. Много друзей Гашека собирается частенько в стенах музея, особенно молодых, совсем юных. Школьники сами проводят экскурсии, интенсивно переписываются с чехословацкими друзьями, продолжают поиски материалов о своем земляке, как они называют чешского писателя-интернационалиста.
Впрочем, земляком Гашека называют во многих городах и районах нашей страны. Куда бы ни поехать — в Киев или Харьков, Уфу или Куйбышев, Казань, Челябинск, Новосибирск, Омск, Иркутск, Красноярск,— всюду будут с гордостью говорить о том, что здесь жил автор «Швейка», расскажут о нем, его делах много увлекательного, подчас смешного.
Встречаются, конечно, истории, носящие, мягко говоря, несколько фантастический характер. Но разве можно строго судить людей, которые хотят, чтобы их друг выглядел как можно лучше, интереснее? Главное, все рассказы окрашены исключительной доброжелательностью, сердечностью, стремлением «влюбить» слушающих в облик этого незаурядного человека.

Пожалуй, больше и лучше всех о Гашеке знает один из самых давних его друзей, хотя и никогда не встречавшийся с ним, Петр Минович Матко. Его квартира в Москве вместила в себя уникальнейшую коллекцию. Здесь есть все о Гашеке и все о Швейке. Так частенько называют в печати это необыкновенное собрание различных предметов.
Чего здесь только нет! Около сотни одних фигурок знаменитого бравого солдата из стекла, металла, керамики, фарфора, резины, дерева, каучука, пластмассы, папье-маше... Многие из них умеют лихо отдавать честь, шагать по-военному.
Полки буквально ломятся от книг, одних только «Похождений Швейка» более чем на сорока языках мира. Есть большие, роскошные издания, а есть непритязательные, скромные. Но вот Петр Минович берет книжечку небольшого формата, ничем внешне не отличающуюся. Да и бумага довольно скверная. Но по тому, как подает ее — бережно, осторожно, точно хрустальную вазу, — понимаешь, что она чем-то особенно дорога.
— Обратите внимание на год и место издания.
Читаю: 1942-й. В те страшно трудные дни, когда решалась судьба страны, штаб Западного фронта рассылает по частям книгу о бравом солдате, изданную редакцией газеты «Красноармейская правда». Очень знаменательно и символично. Швейк встает в строй бойцов против фашизма.
П. М. Матко просто одержим. Стоит только где-нибудь в печати, на радио или в кино промелькнуть имени «Швейк», как тут же сведения заносятся в каталог, причем подробно, точно, с указанием где, когда и по какому поводу. Число таких записей приблизилось к двадцати тысячам. А сколько интереснейших и ценнейших материалов хранят объемистые папки с такими названиями, как «Швейк в театре», «Швейк в кино», «Швейк в цирке», «Швейк в опере», «Швейк в скульптуре»...
Коллекция в ее нынешнем виде представляет собой исключительную ценность, единственную в своем роде в мире. Недаром же все специалисты — историки, литературоведы, журналисты нашей страны, Чехословакии, изучающие творчество Гашека, его современников, время, в которое он жил, обращаются в первую очередь к Матко. Его собрание стало своеобразным координационным центром по изучению жизни и деятельности Гашека. И потому каждый из них считает своим долгом пополнить коллекцию своими трудами. Здесь и диссертации, и книги, и статьи на различных языках, присланные с дарственными надписями, с благодарностью за оказанную помощь. Готовятся художественный фильм или документальная картина о чешском писателе, передачи по радио, телевидению, сценическая интерпретация романа — их создатели идут сюда за советами, консультациями. И получают бескорыстную, от души идущую помощь.
Высоко оценил деятельность П. М Матко Союз чехословацко-советской дружбы, наградив его почетным дипломом «За активную деятельность по укреплению дружбы между народами Чехословакии и Советского Союза». Передвижная выставка, с которой Петр Минович побывал в Чехословакии, имела огромный успех. И сейчас, несмотря на преклонный возраст, он неутомим, полон энергии, часто выступает перед молодежью, детьми, рабочими коллективами, воинами.
Очень хочется верить, что эта бесценная коллекция явится основой музея Гашека в Москве. Право же, время для этого наступило.
Многих советских людей, в том числе и меня, Ярослав Гашек познакомил, крепко подружил с интересными людьми из братской страны.
Много рассказывали мне Петр Минович и бывший редактор куйбышевской молодежной газеты «Волжский комсомолец», а ныне детский писатель Владимир Разумневич (кстати, с ним мы тоже подружились на почве поисков следов Гашека) об одном из близких товарищей Гашека Иосифе Поспишиле. Они подружились еще в Киеве, потом вместе формировали воинские части в Самаре. В Куйбышеве историком К. Я. Наякшиным было обнаружено воззвание к чешским и словацким солдатам с призывом вступать в Красную Армию. Подписали его:
«За исполнительный Комитет Чешско-Словацкой секции Российской Коммунистической партии Ярослав Гашек. За Чешско-Словацкую организацию коммунистов в Самаре Франц Шебест. За Чешско-Словацкий военный Отдел формирования Чешско-Словацких отрядов Красной Армии в Самаре Иосиф Поспишил».
И. Поспишил был неутомим. Ему очень хотелось как можно больше помочь тем, кто собирал материалы о Гашеке. Он вел активную переписку с историками, журналистами, литературоведами, охотно встречался с ними. Немало ценного сделал и для меня. Как-то стало известно, что найдены незаконченные гашековские «Юбилейные воспоминания», посвященные пребыванию в Самарской губернии в 1918 году после падения Самары. По моей просьбе И. Поспишил охотно и быстро (а ему уже было 66 лет) перепечатал на машинке текст из журнала «Гост до дому». Так, 9 июня 1962 года они впервые на русском языке в моем переводе были напечатаны в молодежной газете «Волжский комсомолец». У И. Поспишила с этой газетой были добрые отношения и связи.
Вообще, он был общительным человеком, очень внимательным, регулярно присылал публикации о Гашеке, высказывал советы, замечания относительно тех материалов, что печатались в нашей стране на эту тему. Сам написал большую книгу «Я знал Гашека» — о встречах с ним в легионерских войсках и Самаре.
Еще в бытность работы в Уфе передали мне из Башкирского обкома партии письмо чехословацкого журналиста Зденека Горженек. Он просил сообщить адреса некоторых товарищей, знавших Гашека по совместной работе. Конечно же, послал и адреса, и их воспоминания. Они к этому времени были записаны, но не опубликованы. Теперь, когда нет-нет да начнешь просматривать письма, душа радуется: как сближают людей общие интересы, общие цели. Началось с Гашека, а продолжается вот уже более двух десятилетий, как говорится, по всем линиям жизни. С радостью узнавал о его успехах в учебе в Высшей партийной школе при ЦК КПСС в Москве, о путевых впечатлениях от поездок по стране. Сообщения о новинках литературы о Гашеке перемежались с радостным сообщением о рождении сына, творческих планах, журналистских публикациях, командировках в другие страны... Когда, например, мне понадобились для переводов неизвестные советским читателям произведения Гашека о Бугульме, он нашел одно из редчайших изданий 1925 года и прислал его. Встречались мы в Москве (долгие годы был корреспондентом «Руде право») или в Праге, все такой же простой, общительный, отзывчивый, готовый в любую минуту прийти на помощь друзьям из Советского Союза, с которыми свела его гашековская тропа. Теперь он кандидат в члены ЦК КПЧ, первый заместитель главного редактора газеты «Руде право», председатель Чехословацкого союза журналистов. И не затихает в нем интерес, любовь к Гашеку. Выпустил книгу о нем, куда включил материалы, собранные и в нашей стране. Активно содействует советским гашековедам в публикациях на родине писателя.
Много лет назад получил из Ппаги теплое письмо по поводу моей первой книги о Гашеке. Автор его, Ладислав Штолл, в частности, писал: «...прошу извинить, что отвечаю по-чешски, не хочется искажать русский язык. Уверен, что раз занимаетесь Гашеком, чешский язык не составляет для Вас трудностей». А чего там, к стыду своему, я его просто не знал. Долго пришлось посидеть со словарем, чтобы перевести письмо. После этого замечания стал изучать язык, чтобы можно было читать Гашека и литературу о нем на его родном языке. Даже просил всех друзей из Чехословакии писать только по-чешски.
Кто же этот человек? Лихой военный летчик и начинающий поэт, чиновник одного из крупнейших банков буржуазной Чехословакии, увлеченный идеями научного социализма, работами В. И. Ленина, страстный публицист, коммунист-подпольщик, министр и академик, член ЦК КПЧ, ближайший друг и соратник национального героя братской страны писателя и журналиста Юлиуса Фучика. Это к нему обращался из фашистского застенка Ю. Фучик: «...прошу моего верного друга Ладю Штолла из моих материалов составить пять книг...»
Л. Штолл выполнил предсмертную просьбу друга.
И хоть творчеством Гашека он не занимался специально, но всякий раз, когда в его работах шла речь о значении культуры Чехословакии, принципах пролетарской литературы, вспоминал творчество выдающегося сатирика. «Если наша культура,— писал он, — представляла в чем-то интерес в международном масштабе, если она внесла свой вклад в мировую литературу, заслуга в этом принадлежит тем представителям нашей культуры, чье творчество вырастало из почвы демократической и народной. Я имею в виду, например, Гашека, Петра Безруча, братьев Чапеков, Ольбрахта...»
При активном содействии Л. Штолла в институте чешской и мировой литературы АН ЧССР, директором которого он был до конца жизни (умер 6 января 1981 года), был создан Кабинет Ярослава Гашека, своеобразный центр изучения творческого наследия писателя.
Возглавил его известный гашековед, отдавший этому делу несколько десятков лет, Радко Пытлик. Удивительно увлеченный человек, целенаправленный. Значительным явлением стала его книга «Гашек», изданная в 1977 году «Молодой гвардией» в серии «Жизнь замечательных людей». Написанная живо, увлекательно, она по-новому, более правдиво, чем раньше, раскрыла характер Я. Гашека, его эстетические взгляды, творческую манеру.
Друзья Ярослава Гашека... Пишут из Башкирии и Татарии, Горького и Ульяновска, с Урала и из Сибири. Задают вопросы, просят помочь советом и уточнить тот или иной факт. Но чаще сами сообщают новые сведения о писателе. Ведь еще много «белых пятен» в «русской» биографии Гашека. До сих пор не найдены многие рукописи, опубликованные статьи, фельетоны, даже книги, пьесы, о которых известно по документам, отчетам, письмам, воспоминаниям современников.
Верю, что, как и раньше, в этом будут помогать советские и чехословацкие друзья, в равной степени заинтересованные в том, чтобы яркая и увлекательная жизнь, творчество выдающегося чешского сатирика, публициста, верного друга Страны Советов были раскрыты полнее, ярче, во всем ее многообразии.

 

По изданию: Антонов С. Ищу друзей Ярослава Гашека // Волга, 1983, №5. С. 150-168.