Среди живых свидетельств о Ярославе Гашеке особый интерес представляют воспоминания ныне уже покойного ленинградского художника Ярослава Сергеевича Николаева, с которыми он не раз выступал в Доме художника в Ленинграде. В 1967 г. его рассказ о встречах и общении с Гашеком был записан на магнитофонную пленку чешским корреспондентом Иржи Сейдлером и воспроизведен в переводе на чешский язык в журнале "Свет Совету"1.

Николаев родился в 1899 году. Его детские и юношеские годы прошли в Сибири. Он учился в Томском художественном училище. Дальнейшая его судьба была связана с Иркутским университетом, где он поступил на исторический факультет, и с Восточно-Сибирскими художественными мастерскими. Он "посещал иркутское Общество художников, изучал в местной картинной галлерее полотна Поленова, Левитана, Касаткина, Лансере, Сомова, Мане, Ренуара, сблизился с несколькими профессорами Мюнхенской академии художеств, заброшенными волей военной судьбы в далекий Иркутск. Эти военнопленные помогли Ярославу Николаеву а понимании западного изобразительного искусства, начиная академизмом и кончая импрессионизмом"2. После прихода в Иркутск Красной Армии Николаев преподавал в художественной студии Пятой армии, а затем стал сотрудником агитационного отдела армии, где и познакомился с Гашеком. Общение их длилось несколько месяцев (лето – начало осени 1920 г.). Гашек был в это время, как известно, начальником интернационального отделения политотдела Пятой армии и вел огромную организационную и пропагандистскую работу. По свидетельству Николаева, они и жили рядом. Но об этом позже.
Самое интересное в информации Николаева - его упоминание о том, что Гашек давал ему в Иркутске читать свое сочинение "Швейк в стране большевиков". Приводим соответствующий фрагмент беседы чешского корреспондента с Николаевым:

''Николаев. В Иркутске он также написал своего "Швейка в стране большевиков".
Сейдлер. "Швейка в стране большевиков"? У нас не известно, что Гашек написал такое сочинение.
Николаев. Это было уже так давно, что я сам не помню подробностей. Но одно знаю точно - это был от руки написанный и с помощью примитивной техники размноженный текст, который я потом нигде больше не читал3. Жаль, что я не спрятал его тогда, Один экземпляр был у меня. Особенно интересны были "Приключения кадета Биглера", которые я несколько раз с чувством перечитал.
Сейдлер. Это было написано по-русски?
Николаев. По-русски.
Сейдлер. Писал это по-русски Гашек сам или кто-то перевел ему?
Николаев. Это я не берусь сказать. Но говорил он по-русски очень хорошо. Мы обо всем говорили с ним без труда. Запомнил я также, что кадет Биглер употреблял в этой книге некоторые очень неприличные выражения. Настолько неприличные, что меня это иногда смущало.
Сейдлер. Как вы расстались с этим экземпляром? Куда он мог подеваться?
Николаев. Трудно сказать. Откровенно говоря, я совершенно не помню, взял ли его Гашек назад или же он остался в доме, где мы жили. Тогда уж время было такое. Мы переезжали с места на место и все оставляли... В 1917-1930 годах я несколько раз лишался всего, что у меня было".

Речь идет, таким образом, о неизвестном до сих пор сочинении Ярослава Гашека. Подтвердится ли когда-нибудь его существование? Находки в архивах по прошествии семидесяти лет, по всей видимости, уже маловероятны, хотя и не исключены полностью. В настоящее время можно высказать лишь некоторые соображения о сообщении Николаева, сопоставив его с другими фактами. Можно также попытаться проверить, насколько достоверны и лишены ли ошибок памяти воспоминания Николаева в остальной их части.
Николаев помимо всего прочего называет адрес проживания Гашека в Иркутске, неизвестный до сих пор. Он рассказывает: "Сотрудники агитационного отделения, так же как и командование были размещены в гостинице "Модерн" или по соседству с ней. Гашек и я жили в домике пастора на углу Амурской и Большой улицы. Жили мы и работали в соседних комнатах. Это нас, естественно, еще больше сблизило. Я участвовал в пропаганде и агитации средствами изобразительного искусства, Гашек – прежде всего искусством слова – печатного и устного. Двери между нашими комнатами были постоянно открыты, так что мы часто разговаривали и во время работы".
Николаев набросал даже карандашный рисунок церкви и домика пастора возле нее, обозначив стрелками окна комнат, в которых жил Гашек и сам он. (Рисунок воспроизведен Сейдлером в журнале.)
От уроженцев Иркутска, в частности, от профессора С. Б. Бернштейна, а также при поездке в этот город нам удалось получить подтверждение того, что во времена Гашека на месте, указанном Николаевым, через улицу от гостиницы "Модерн" (здание сохранилось), действительно стояла церковь. Это был лютеранский храм, о чем Николаев не упоминает, но именно поэтому он говорит не о священнике, а о пасторе.
В 30-е годы церковь была снесена, а немецкие и французские книги, имевшиеся в библиотеке при ней, были якобы отправлены в утиль на бумажную фабрику. Во дворе современного дома-коробки № 20 по улице К. Маркса (бывшая Большая) до наших дней сохранилось одноэтажное каменное строение, принадлежавшее церкви (молельня? покойницкая?) и отчасти напоминающее (по утверждению иркутского реставратора Надежды Георгиевны Леус) архитектуру храма, который был выдержан в стиле ранней готики. Сохранившееся строение имеет закругленные сверху окна и аркатурный пояс над ними.
Нам удалось также обнаружить в Иркутске фотографию церкви и домика пастора. Правда, фотография относится к иному времени, чем рисунок Николаева. На ней нет деревьев, отделявших жилище пастора от церковного здания, которые мы видим на рисунке. Но в остальном она совпадает с ним и подтверждает его.
Подтвердились и реалии в воспоминаниях Николаева о Гашеке, связанные с их совместными походами на рыбную ловлю. Николаев вспоминал: "Одним из наших общих развлечений была рыбалка. Удочки мы держали снаружи дома за наличниками - в доме они не умещались. Мы накапывали в садике у церкви червей, брали с собой старый чайник, варили вкрутую яйца, накладывали каши из пшенной крупы, которую выдавали тогда в любом количестве, а если представлялась счастливая возможность, то захватывали и "китайские" калачи, которые были очень дороги. Мы выменивали их на базаре "Манчжурка" на рубашки или кофе - в зависимости от того, что удавалось достать. С этими запасами около двух часов ночи мы отправлялись к Чертову озеру. В нем, правда, водились только караси, но нам здесь нравилось. Придя на место, - а к этому времени уже начинало светать, - мы раскладывали маленький костер и закидывали удочки. Гашек был малоразговорчив, только иногда мурлыкал чешские песни. (Теперь на минуточку прерву рассказ, - вставляет корреспондент. - Это было волнующее мгновение: ненадолго замолчав, припоминая, Ярослав Сергеевич вдруг извлек из глубин своей памяти мотив и слова - это было как чудо; растроганным голосом, русифицируя слова и мелодию, он начал петь звучную чешскую песню "Летела гусынька, летела высоко..." и первые слова давно забытой чешской песни: "Голубые очи, что же вы плачете..."). Песню "Летела гусынька" Гашек напевал, когда у него было хорошее настроение, "Голубые очи", которая звучала как-то трагично, наоборот, если у него что-то не ладилось, особенно в личной жизни".
Чертово озеро расположено на левобережье Ангары, между рекой Иркут и впадающей в нее речкой Кая, у подножия лесистого холма, который носит название Синюшина гора. В давние времена с этими местами были связаны легенды о разбойниках. Но название озера происходит не от слова "чёрт", а от слова "черта". Здесь проходила пограничная черта, разделяющая владения деревень Мельниково и Смоленщино4. (Сейчас озеро, бывшее когда-то очень живописным, обмелело и наполняется водой только в сырую погоду.) Николаев верно указывает расстояние от центра города до озера - примерно час ходьбы или чуть больше.
Довольно неожиданно выглядит в воспоминаниях Николаева психологическая характеристика Гашека, не совпадающая с тем, что мы привыкли читать о нем. Мате Залка, встречавшийся с Гашеком в Пятой армии в Красноярске, вспоминал, например, что вокруг Гашека всегда царил смех: "В присутствии Гашека мрачным оставаться было просто невозможно. Он рассказывал, а мы, кругом стоявшие, улыбались, смеялись, хохотали или просто ржали, надрываясь от смеха. Разговор Гашека - сплошной поток остроумных высказываний"5. У Николаева было совсем другое впечатление: "По большей части утверждают, что Гашек был необыкновенно веселым человеком. Не хочу этого опровергать, но я его таким не знал. На протяжении тех нескольких месяцев, когда я жил рядом с ним, он был прямой противоположностью такому представлению, ходил по большей части задумчивый, даже нахмуренный. Он был небрежен в одежде, как, впрочем, и большинство людей вокруг нас... Никто в то время, разумеется, не обращал на это никакого внимания. Важнее были другие достоинства, прежде всего достоинства духа и воли. А ими Гашек бесспорно обладал. Он был неутомим в своей деятельности, писал воззвания, статьи, часто ездил выступать за пределы города. На собраниях и митингах я его, правда, ни разу не слышал, потому что не любил их. Но от других знаю, что он всегда имел большой успех".
Как мы видим, в памяти Николаева Гашек остался очень деятельным, однако чуть ли не грустным человеком. Но оказывается в Иркутске Гашек и был именно таким. Сведения об этом мы находим в воспоминаниях самого близкого тогда Гашеку человека - его жены Шуры Львовой. Она буквально в тех же выражениях, что и Николаев, пишет о настроении Гашека в то время. "В Иркутске Ярослав впервые за много месяцев ходил нахмуренный. Вызвано это было сообщением, что он должен возвращаться домой"6. Гашек решал тогда для себя очень нелегкую дилемму. Он должен был сделать выбор - либо возвращаться на родину, либо навсегда остаться в России. И решение нельзя было откладывать: стало известно, что определенные партийные круги в Чехословакии настаивают на его приезде для партийной работы дома. Естественно, что перед своим соседом, который к тому же был на шестнадцать лет моложе его, Гашек не раскрывал ни всех своих дум и забот, ни своего прошлого, в котором была и богемная молодость, и связь с анархистским движением, и первый брак. Не делился он, по-видимому, и опасениями за свое будущее и на родине и в России. Он понимал, что в случае возвращения его ждет весьма сложная ситуация, что потом и подтвердилось. Не просто было и остаться в России. Конечно, здесь его ценили. Конечно, он не мог предвидеть всех последующих деформаций и беззаконий, обрушившихся вскоре на Советскую Россию. Но вспомним его автобиографический рассказ "Перед Революционным трибуналом Восточного фронта", в котором он так зорко запечатлел тревожные симптомы, которые уже проявлялись в деятельности советских карательных органов. Особенно колоритен образ-члена трибунала Агапова, который борется "с тенями прошлого", "видя в каждом возможного предателя", а Гашеку бросает фразу: "Как волка не корми, он все в лес смотрит. Гляди, брат, а то голова прочь"7. Было отчего задуматься.
Таким образом все то, что удается проверить в воспоминаниях ленинградского художника, получает подтверждение. Это повышает вероятность достоверности и его свидетельства о существовании сочинения Гашека "Швейк в стране большевиков". Косвенно в пользу его достоверности говорит и то обстоятельство, что, будучи в России, Гашек действительно вынашивал планы сочинений о Швейке, а частично и осуществлял их. Первая жена Гашека Ярмила Майерова вспоминала, что по возвращении на родину, он делился с ней: "Пишу Швейка. Все эти годы эта тема не отпускала меня. На фронте. В России. Всюду"8. В 1917 г., находясь в чешских добровольных частях в России, Гашек издал в Киеве повесть "Бравый солдат Швейк в плену". Друг Гашека, писатель и врач Франтишек Лангер, также служивший в чешских легионах, вспоминал, что Гашек собирался написать для самодеятельного армейского театра пьесу о Швейке, вступающем в добровольческие части в России. Есть свидетельства о том, что Гашек намеревался изобразить Швейка и в Красной Армии. Об этом вспоминали Арношт Кольман, служивший вместе с Гашеком в Пятой армии, чешский писатель Иван Ольбрахт, встречавшийся с Гашеком после его возвращения в Чехословакию, как раз во время его работы над романом о Швейке. Да и само название романа в рекламных плакатах, которые распространял Гашек со своими друзьями перед выходом первых глав, выглядело так: "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России". Еще до появления этих плакатов и первых глав романа Гашек назвал также некоторым чешским издателям темы будущих своих сочинений вроде "Швейк у большевиков", "Швейк в Бугульме". Само начало работы над романом совпадает по времени с возникновением так называемого бугульминского цикла рассказов Гашека, в которых он с юмором рисует некоторые эпизоды своей службы в Красной Армии. Тематика этих рассказов и замысел романа не могли не соприкасаться в сознании автора9.
Любопытно, что намерение Гашека изобразить своего героя в обстановке гражданской войны в России было известно и в Советском Союзе. Создается даже впечатление, что в 20-е годы об этом замысле знали больше, а потом он забылся. Вот что писал, например, в 1929 г. обычно хорошо осведомленный о чешских делах советский критик Михаил Скачков. Отметив в одной из своих статей, что тема участия чехов и словаков в боях Красной Армии, очень мало разработана в литературе, он продолжал: "Единственный писатель Ярослав Гашек, принимавший участие в гражданской войне на нашей стороне и обещавший описать ее в продолжении своей эпопеи, которое должно было носить подзаголовок "Швейк при советах", умер, не успев выполнить своего намерения"10. В другой статье М. Скачкова мы читаем о Гашеке: "Если раньше он писал мелкие рассказы, то сейчас он берется за монументальную эпопею, которая должна была охватить огромный период: мировую войну, русский плен, самодержавие, наши Февральскую и Октябрьскую революцию и гражданскую войну в Сибири. Ранняя смерть помешала ему выполнять все эти планы"11
Каждый, наверное, обратит внимание на то, что само название соответствующей части книги, которое приводит М. Скачков, поразительно напоминает и по смыслу и по тону заглавие, названное Николаевым.
Добавим вместе с тем ко всему сказанному, что не существует ни одного воспоминания, в котором сообщалось бы об иных вариантах развития темы Швейка в творческих планах Гашека.
Разумеется, нет ничего удивительного в том, что в контексте подобных замыслов могло родиться и сочинение или набросок сочинения "Швейк в стране большевиков". Тем не менее полностью прояснить этот вопрос позволили бы только новые архивные находки. Если их не будет, сообщение Николаева, по-видимому, так и останется вечной загадкой в биографии Гашека.
Чтобы завершить историю знакомства Николаева с Гашеком, напомним, что осенью 1920 г. Гашек выехал на родину. Г де-то в сентябре - октябре 1920 г. он навсегда расстался и с Николаевым. В Чехословакии он написал свой знаменитый роман, хотя и не успел закончить его полностью. В начале 1923 г. Гашек умер, не дожив каких-нибудь четырех - пяти лет до своей всемирной славы. Николаеву было суждено стать профессиональным художником, пережить вторую мировую войну, перенести блокаду Ленинграда, во время которой он едва не погиб (был случай, когда его обессилевшего от голода и теряющего сознанье подобрали на невском льду), а затем оставить и воспоминания о Гашеке.

По изданию: Studia Slavica. Языкознание. Литературоведение. История. История науки: К 80-летию С.Б. Бернштейна. М., 1991. С. 271-277.

 

 

Примечания

1. SEYDLER J. Napsal Hasek Svejka v zemi bolseviku? - Svet Sovetu. 1967, 23. srpna, s. 14. Всюду дальше воспоминания Николаева цитируются по этому изданию без дополнительных отсылок.
2. СЛАВЕНТАТОР Д. Поиски, вечные поиски. - Нева. 1960, № 7, с. 159.
3. Присутствовавший во время беседы ленинградский богемист О. М. Малевич уточнял, что речь шла о копии, изготовленной на гектографе или жирографе. (Добавим, что гектограф имелся в распоряжении интернационального отделения, которое возглавлял Гашек.)
4. Пользуюсь случаем выразить благодарность за эти и другие сведения заведующей Отделом редких книг и рукописей Научной библиотеки Иркутского университета Надежде Васильевне Куликаускене, старожительнице Иркутска и краеведу Раисе Архиповне Андреевой, а также за информацию о планировке и архитектуре Иркутска - реставратору и знатоку архитектурных памятников Надежде Георгиевне Леус.
5. Залка М. О попе, боге и Ярославе Гашеке. - Советское искусство , 1932, 27 февраля.
6. LVOVA-HAsKOVA A. G. - Muj zivot s Jaroslavem Haskem. Z vypraveni Alexandry Gavrilovny Lvove-Haskove. Pripravil Jiri Castka. - Svet Sovetu. 1965, 5. 40, s. 14.
7. Гашек Я. Собр. соч. в 6-ти томах, т. 4. М., 1984, с. 119, 122.
8. Мajeгova J. Jaroslav Hasek (воспоминания, написанные в 1930 году). Цит. по кн.: Lidsky profil Jaroslava Haska. Praha, 1979, s. 266.
9. О генезисе романа см.: НИКОЛЬСКИЙ С. В. Творческий замысел романа Я.Гашека "Похождения бравого солдата Швейка". - Сравнительно-историческое изучение и теоретические вопросы развития современных литератур. М., 1988, с.206-289.
10. СКАЧКОВ М. Чешская литература о войне. - Вестник иностранной литературы, 1929, №4, с. 222.
11. СКАЧКОВ М. Современная литература Чехо-Словакии. - Вестник иностранной литературы, 1930, № 6. с. 152.