Анекдоты о Гашеке, ставшие легендой, рисуют его жизнь как цепь живописных бурлесков: Гашек в москательной лавке, Гашек в канцелярии национально-социальной партии, Гашек — редактор журнала «Мир животных», Гашек — владелец псарни, Гашек — репортер, продающий самые достоверные известия по штуке за две кружки пива, Гашек — полемизирующий сам с собой в разных газетах, Гашек — счастливый отец, покупающий детские колясочки, Гашек — выкрикивающий «У Инвальды». (на пражской окраине) рекламные объявления блошиного цирка Ферды- Местека из Подскалья и т. д. Все эти анекдотические истории, похожие на озорные сценки старого кинематографа, возникли вследствие передававшихся из уст в уста рассказов о подлинных происшествиях, происходивших в жизни Гашека. Возникает впечатление, что богемно-эксцентрические выходки и смешные, часто приукрашенные биографическими подробностями юморески едины не только по вдохновению, но и по структурному принципу.
Гашек умышленно создает впечатление шутовского легкомыслия, чтобы трагический смысл многих его жизненных обстоятельств даже не осознавался. Так, например, вынужденный из-за разногласий с шефом освободить место редактора в «Мире животных», он очень нуждается и становится репортером в газете национальных социалистов «Чешское слово». Эту историю, которая, по существу, явилась очередной крупной его неудачей, он рассказал в таком анекдоте: «Из «Мира животных» я мирно скатился в «Чешское слово». Знакомые утверждали, что своим политическим убеждениям я вообще не изменил. Просто — бульдогов переменил на новую партию с той лишь разницей, что бульдогов и догов кормил я, а теперь новая партия кормила меня». Анекдотический миф, воплощенный в гротескное повествование, приобретает характер словесной маски.
В чем заключается способность переводить автобиографические факты, часто трагического характера, в смешной анекдот? Почему Гашек, целиком отдаваясь литературному творчеству, создавал о себе впечатление человека легкомысленного и мота? Была ли тому причиной бесцеремонность и безразличие бродяги или же прирожденная ненормальность?
Гашек, чей трагикомический облик так и остался за пределами легенды, собеседникам и собутыльникам представляется неподвижным сфинксом, что восседает за трактирным столом среди шума, гама и табачного дыма. Однако гораздо чаще он нацепляет маску неуязвимого шутника и балагура.
Ужимка клоуна и арлекина в девяностые годы символизировала слабость и тщету мучительных страданий. В понимании Гашека клоунская маска — это способ добраться до истоков суровой жизненной правды. Вместо ощущения тщеты и хаоса он открывает для себя суровый мир пражской окраины и новые социальные формы искусства.
Было бы упрощением искать причины возникновения маски Гашека-клоуна только в трагизме его личной судьбы или в одной лишь его революционности. Это не соответствовало бы ни его озорному характеру, ни сложности предвоенной эпохи. Когда чешская политика очутилась в кризисной ситуации, когда социалистическое движение было захвачено реформизмом, у нас не нашлось однозначной политической программы. Гашек тоже не был тут исключением. Лишь после того как ситуация за время войны и революции в России изменилась, обнаружилось, что озорной облик «проклятого поэта» способен измениться и стать выражением революционной общественной позиции.
Клоун — не герой, он не может им быть. Ему недостает прямолинейности, необходимой для действия, и определенности, необходимой для принятия решения. Клоун — не пророк и не вождь, за которым идут массы. Его гримаса рождает цинизм и скованность, она аморфна и неприступна. Клоун не признает ни одной рациональной концепции, не ищет решений. Он — отражение абсурда в официальной идеологии и общественных отношениях. Ему лучше всего среди плебеев, в толпе, которую он забавляет. Он появляется на сцене в тот момент, когда обозначаются крайности, когда уже нет разумных аргументов, когда царствует хаос. В такие минуты клоун олицетворяет своим обликом непосредственную радость жизни, что представляется единственной спасительной ценностью. С помощью маски, которую Гашек намеренно нацепляет во время своих экстравагантных богемных выходок, достигается разрушительное осмеяние и одновременно обобщенное изображение жизни, подлинная надежда и вера в человека. Именно благодаря ей он мог все, чего ни касался, сделать предметом юмора и шуток. Одной лишь изменчивостью и амбивалентностью этой маски, которая в определенных обстоятельствах готова стать своей противоположностью, можно объяснить противоречивость судьбы Гашека. Его маска — результат глубокого понимания вещей и проникновения в их сущность. Главный принцип тут -— игра, игра в жизнь, но вместе с тем — игра со смыслом вещей. Игра, проводимая необычайно последовательно и убедительно. Благодаря этой игре Гашек доводит абсурд до грани «нормальности» и наоборот — переворачивает мир вверх ногами и разыгрывает банальность на грани гротеска.
Игра всегда однозначна и самодельна, она никогда не принимает в расчет всех обстоятельств. Для нее не существует ни законов, ни привычек обычной жизни, ни традиционных норм, ни условностей. Характер правил игры и напряженность, которая в них заложена, не имеют ничего общего с законами морали и нравами общества. С помощью игры можно ощущать себя свободным и в очень сложной обстановке.
Главной сферой гашековской игры является активность комическая и гротескная, стоящая вне борьбы за существование, а очень часто — и вне противопоставления мудрости и безумия. Игра позволяет полностью развернуться его творческой способности схватывать действительность, еще не имеющую формы.
Мы не слишком погрешим против истины, если назовем именно эту богемную жизнь Гашека творчеством, а Гашека — художником жизни.
Маска помогла Гашеку открыть новую модель комизма, и это открытие нужно отнести к значительным достижениям искусства нового времени: эта модель — мистификация. Основу ее составляет не вымысел, не деструкция, но незаметный смысловой сдвиг, изменение контекста. По своей сущности мистификация исходит из подлинной жизни (часто из автобиографии), а по своей конструкции — из смысловых контрастов, монтажа, колажа.
В изобразительном колаже содержательный элемент очень ограничен, в нем редко достигается новая целостность: конструктивным принципом колажа в словесном искусстве является перечень, словесная цепь, драматическая последовательность сцен, мозаичный калейдоскоп деталей. Незаметные смысловые сдвиги создают поразительный комический эффект. Конкретная деталь, которая в отличие от детали жанровой обладает разоблачительной силой, начинает выражать более значительное содержание и по-богем- ному уничижительную позицию автора.
У мистификации, разумеется, есть и свой философский фон. Абсурд может существовать только в условиях застоя.
Если привести его в движение логическим анализом, поисками смысла, он тотчас разлагается. Следовательно, жест Гашека-мистификатора — это выражение житейского и общественного динамизма, под действием которого абсурд распадается, дробится, обнажая свою пустоту и никчемность.
Эта черта творчества Гашека особенно наглядно видна в его журналистских- мистификациях, которыми он наводняет страницы сомнительного журнала «Мир животных». Позже он заполняет мистификациями газету «Чешское слово», выдумывая заметки и фиктивные хроники, которые в его исполнении являют собой образец искрящейся фантазии и могут быть названы «стихотворениями в прозе». Создавая эти мистификации, Гашек реализует свое представление о творчестве как об игре, обнаруживающей зародыши формы и фантастических действий в самой будничной действительности. Разумеется, такое оригинальное представление о творчестве отлично от характерного для того времени экспрессионизма и более поздних течений, основанных на исследовании сферы подсознательного. Эти решения по-новому освещают будничность, пронизывая ее ощущением ностальгии по быстротечному времени и внутренним трагизмом жизни индивидуума. Гашек, напротив, схватывает реальность в ее банальном обличье. Он не пытается ее возвысить ни выбором сюжета, ни способом его разработки. Иногда даже кажется, что его просто увлекает фантастичность будничных явлений, что он угадывает их трагикомизм, наслаждаясь разоблачением их мимикрии.
Необходимо подчеркнуть, что сама по себе абсурдная реальность уже содержит черты мистификации. Проявления бюрократизма и административного рвения, исходящие из представления о налаженном всюду «порядке» и «status quo»1 становятся выражением официального самообмана. Адекватным выражением этой мистификации является политическая и журналистская фразеология. Тут имеет место глубочайшее злоупотребление языком, поскольку слова, превращенные в некие символы, теряют свой смысл и значение. Пустая фраза, широким потоком устремляющаяся в область политики, экономики и морали, становится системой.
Борясь с этой пустопорожней журналистской фразой, Гашек в небывалой мере расширяет ассортимент своих сатирических средств. В газетной рубрике под названием «Как высказались бы различные газеты» он пародирует журналистский стиль, стиль парламентских выступлений, политических статей и передовиц, стиль полемик, судебных хроник и объявлений. Комизм здесь основан на контрасте различных языковых уровней и слоев; при их столкновении выявляется бессодержательность и ничтожность содержания. Банальность и языковые клише таким способом «поэтизируются», «отстраняются». Штампы некоторым образом актуализируются и обретают кое- какую содержательность, а это значит — становятся выражением всеобщего абсурда.
Пародия точно соответствует данной обстановке и проникает в самые разнообразные области реальной действительности. С помощью сведений о различных сферах человеческой деятельности (некоторые сатирические рассказы созданы по статьям Научного словаря Отто) Гашек напоминает о необозримом калейдоскопе научных деталей и знаний, о неугомонном потоке жизни. Писатель поражает не только способностью комбинировать факты, но и мгновенной, бравурной логикой, с помощью которой он реализует озарившую его идею в серии абсурдных «гагов»2. (Совсем не случайно чешскими критиками того времени Гашек был назван «нашим первым научным юмористом».)
При ассоциативном соединении противоположных содержательных сфер достигается стык двух словесных стихий — комизма и эпичности. Мистификация Гашека сохраняет масштаб многогранного и многостороннего аспекта изображения действительности; комические элементы (контраст, подмена, градация) рассыпаны в свободной, по-богемному легкой импровизации.
На уровне пародии и мистификации вырастает первый большой сборник Гашека «Политическая и экономическая история партии умеренного прогресса в рамках закона», который можно оценить как пародийное развенчивание определенной эпохи и ее фразеологической системы.
Импульсом, побудившим Гашека написать это произведение, послужило конкретное событие. Весной 1911 года были объявлены дополнительные выборы в одном избирательном округе на Виноградах. В те времена политические партии объединялись в избирательные картели; они посылали целые отряды агитаторов и подтасовывали голоса избирателей. Эту ситуацию использует и богемная компания Гашека, встречавшаяся в одном из кабачков, прозванном «Коровник». Там родилась идея провести пародийную мистификацию, создать партию умеренного прогресса в рамках закона. В качестве оратора и кандидата партии на выборах был, естественно, выдвинут Гашек.
Гашек разработал свою роль с основательностью и добросовестностью истинного оратора и кандидата на выборах. К своей роли он отнесся с величайшей серьезностью. Играя словами и значениями, он тщательно взвешивал, какое влияние они произведут на слушателей. Его выступления на выборах превратились в блестящую импровизацию, изобиловавшую остроумными находками, подсказанными настроением минуты, окружением, обстановкой. Гашек замечательно пользовался акцентами, паузами, жестом, составлял сложные периоды, которые, в конце концов, обрывал шуткой, выпадом или неожиданным намеком. Выступления его носили характер комических номеров и сцен для кабаре и отнюдь не случайно стали зародышем более поздних театров кабаре, таких как «Монмартр», «На Балканах» и других заведений подобного рода.
От выступлений Гашека в кабаре не столь уж далеко и его литературное творчество. Цикл памфлетов «Политическая и социальная история партии умеренного прогресса» (уже в самом названии пародируется тогдашняя «научная» позитивистская социология) Гашек начал писать сразу после окончания выборной кампании 1911 года и, объединяя отдельные памфлеты, создал из них обширный цикл — своего рода историю пражской предвоенной богемы.
В «Истории партии умеренного прогресса» пародии и мистификации, возникшие из противоречия между видимостью и реальностью, введены в разноцветную, пеструю картину жизни. Необозримый поток событий, фактов, ситуаций, где перемешано «существенное» с «пустяками», чем создаются неожиданные и непредвиденные контрасты и что подчеркивает автор, становится существенным, значимым компонентом его юмора. Картина эпохи, пронизанная мистификациями, подана необычайно жизненно и свежо. Взгляд, с феноменальной точностью обнажающий закулисную сторону тогдашней политики и общественной жизни, впервые обретает в этом цикле признаки несомненной эпики, предвосхищая, таким образом, стиль созданных после войны «Похождений бравого солдата Швейка».
Гашек не мирится с абсурдом, обращается к «сверхличным» взглядам на свободу в жизни и творчестве, истоки которых — в анонимном мире народа. Нет, однако, сомнений, что именно в «Истории партии умеренного прогресса в рамках закона» он приходит к созданию универсальной пародии и мистификации, к высотам разоблачительной иронии, сущность которой состоит в осмеянии эпохи ее собственными средствами.
Прежде не было обычаем сравнивать своеобразный и оригинальный способ выражения народного юмориста и писателя со структурными принципами современного романа и вообще литературы. Поэтому мы отсылаем читателя к вескому аргументу, о котором напоминает нам Франтишек Лангер. «Для того чтобы была оценена сюрреальность гашековского типа насмешек, гротеска и издевок, часто граничащих просто с вызывающей нелепостью, должны были пройти десятилетия. Должна была отойти пора футуризма и дадаизма (в особенности последнего), экспрессионизма и всяческих иных, более абстрактных течений. И конечно, между Гашеком и нами должен был возникнуть Швейк, где гашековская насмешка над миром и его безразличие к стилю достигли уровня монументальности — только после этого отпали прежние возражения» (Были и было, с. 55).
Гашек, как и все его поколение, пытается не только распознать и разоблачить абсурд, ему важно его преодолеть. Его отрицание, выходящее за пределы искусства и литературы, носит тотальный характер.
Маска богемы дает ему возможность обособиться, отдалиться и расслабиться, что необходимо для проницательного взгляда на действительность и ее понимания. В сфере разрушительной насмешки Гашека оказываются все области жизни — как внутренней, интимной, так и общественной. На одном полюсе его отрицания — экспрессивная деформация жизни и феноменальное видение, на другом — интерес к игре и элементы ассоциативности в области содержания. Его подход к творчеству является тотальным и универсальным.
В мире, где вещи перевернуты с ног на голову, где правда выдается за ложь, а ложь за истину, существует лишь одна форма свободы — дурачество. Гашековская маска связана с радикальной переменой отношения к действительности и с новой общественной функцией искусства. Именно в этом состоит тайна сфинкса, сидящего за трактирным столиком.

 

 

Примечания

 

1. Незыблемости (лат.).
2. Трюков, мгновенных комических эффектов (англ.).