Отношение Гашека к миру перед войной проявляется в его богемном образе жизни. Шутовская маска клоуна позволяет ему обнаружить не только абсурд эпохи, но и истинный смысл исторических событий. Личность просто-таки фатально отверженная — а именно таким человеком был Гашек — не может удовольствоваться лишь прорывом в реальность; он сознает также и иллюзорность бунта, не способного выйти за рамки осознания происходящего. Он стремится вырваться в реальный мир, бороться за реальность, за перемены в этом реальном мире. Такой момент наступает в эпоху военной разрухи и хаоса, когда старый мир был ввергнут в катастрофу и неудержимо катился к гибели, когда рождался мир, еще не познанный и новый. Именно эти перемены объясняют рождение революционера из прежнего представителя богемы.
Полярность личности Гашека долго представлялась неразрешимой загадкой. Исследования биографов (см.: Пытлик Р. Гашек. М., 1977) доказывают, однако, что именно благодаря гибкости и глубине критического восприятия действительности Гашек смог в хаосе эпохи найти ориентиры для определения верной мировоззренческой позиции.
Уже в самом начале его участия в движении антиавстрийского сопротивления предвоенная репутация Гашека оказалась причиной ряда недоразумений. В редакции журнала «Чехослован», куда Гашек попал прямо из лагеря для военнопленных, сначала не поверили в серьезность его намерений. Но быстро убедились в обратном. Гашек обрушивается на нерешительность и чрезмерную осторожность бывших военнопленных с необычайной отвагой и последовательностью. Импульсивность его натуры проявляется в безоглядной непримиримости, что производит на чехов неприятное впечатление. Статья Гашека под названием «Дело угнетенных», где он заявил, что не задумываясь казнил бы и родного брата, если бы тот проявил австрофильский образ мыслей, вызвала, по отзывам, серьезное возмущение.
Однако радикализм, конечно, обусловленный предвоенными анархистскими взглядами писателя, позволяет ему пробить себе дорогу и в темном царстве чешской эмиграции. После февральской революции у него возникает крупный конфликт с буржуазным руководством филиала Чехословацкого национального совета в России; после публикации сатирического фельетона «Клуб чешских Пиквиков» это руководство отсылает его на передовую. Гашек участвует в сражении под Зборовом. Вся его деятельность в это время направлена на реализацию единственной цели — цели создания самостоятельного чешско-словацкого войска.
Осенью 1917 года, когда под влиянием социалистического переворота в России юго-западный фронт развалился, а в частях легионеров возобладал хаос, радикализм Гашека тоже испытывает кризис. Гашек склонен осуществить фантастический план — пробиться с корпусом через Кавказ и Персию в Австро- Венгрию и там продолжать борьбу против Габсбургов, совершая террористические акции и диверсии. В феврале 1918 года, критическом для общей ориентации чехословацких легионов, когда немецко-австрийские войска захватывают Украину, а чехословацким легионерам предлагается перебраться во Францию, Гашек расходится с руководством филиала Чехословацкого национального совета в России. Вместе с левыми социал-демократами он набрасывает план создания Чехословацкого революционного совета рабочих и солдат и пытается привлечь корпус на сторону революции, к участию в борьбе против вторжения немцев на Украину. Однако организатор движения сопротивления чехов за границей, профессор Масарик, кому Совет полностью доверял, переходит на сторону реакции, Гашек покидает легионы и уезжает в Москву, где становится сотрудником журнала «Прокопник» («Пионер») и членом партии большевиков. Молниеносное развитие исторических событий, таким образом, привело писателя к переходу от сознательного участия в движении сопротивления на позиции социальной революции.
Вскоре Гашека из Москвы переводят в Самару (ныне Куйбышев) для организации красноармейских отрядов из числа чехов и словаков. В это время чехословацкие легионеры начинают выступать против Советской власти. После взятия Самары легионерами Гашек, прикинувшись «слабоумным сыном немецкого колониста из Туркестана», пробивается на северо- восток. В местности, которую без конца прочесывали патрули легионеров, каждый неверный шаг грозил Гашеку гибелью. Пробираясь через татарские и мордовские села, он дошел до Симбирска. Он снова бродяга, но теперь постигает бескрайность русских просторов и вникает в образ мышления населяющих их простых людей. Отражение этих наблюдений мы найдем как в послевоенных рассказах, так и в «Похождениях бравого солдата Швейка». С той поры Гашек окончательно расстался с иллюзиями о революционной миссии чехословацких легионов в России и принял решение вести борьбу непосредственно в рядах Красной Армии.
Сначала он был послан с ответственным заданием в город Бугульму. Таким образом, пребывание в Бугульме, отраженное в упоминавшемся цикле фельетонов, носит вполне реальный автобиографический характер. У коменданта города Широкова было два помощника из Мелекесса (ныне Димитровград), где он работал прежде. Когда в качестве зама к нему прибыл иностранец, чех и бывший легионер, он, естественно, подверг его проверке. Полное доверие Гашек завоевал лишь после того, как вместе с 26-й дивизией 5-й армии, действовавшей в районе Бугульмы, дошел до города Уфы. Тогда же он был вполне оценен и как журналист, и как организатор; там он стал руководителем войсковой типографии и начальником интернационального отдела. Успехи его в Уфе были велики и многообразны, свою весьма ответственную работу он выполнял в обстановке полного доверия.
Исторические документы и свидетельства говорят о том, что свою деятельность Гашек расценивал как последовательное продолжение борьбы за самостоятельность чехов и словаков. Однако возвращаться домой он не спешил, и, как оказалось, был нрав. После его возвращения на родину обстоятельства сложились для него чрезвычайно тяжело, породив глубокий кризис взглядов писателя, кризис, затронувший глубинные слои его характера и темперамента. Однако именно эти обстоятельства в значительной мере и породили революционный характер его бессмертного произведения.
Гигантский перелом в творчестве Гашека, вызванный историческим опытом войны и революции, нас интересует прежде всего с точки зрения тех существенных перемен, которые мы ощущаем в стиле писателя, в его послевоенном творчестве. Коротко можно отметить, что кроме новых средств художественного изображения, кроме эпичности, к анализу которых мы вернемся в более подробном разборе «Похождений бравого солдата Швейка», мы обнаруживаем еще более последовательное использование автобиографического материала. С этой точки зрения весьма примечательны сатиры и фельетоны, опубликованные в легионерском «Чехословане», где продолжается юмористическая линия предвоенного творчества Гашека, Одновременно она выражает и его увлеченность пафосом и энтузиазмом эпохи. В роман о Швейке из этих работ проникает немногое — лишь отдельные детали и мотивы (к примеру, рассказ о портрете императора Франца-Иосифа I). Более выразительно ощутим в романе опыт Гашека-публициста, служившего в Красной Армии, правда, скорее в плане идеологии и мировоззрения, нежели стиля. Репертуар сатирических средств в беспокойную революционную пору был существенно ограничен. В своих статьях и фельетонах, опубликованных в красноармейской печати, Гашек затрагивает проблемы международного положения и стратегической ситуации на фронтах, высмеивает корыстолюбие и трусость церковных сановников и купчиков. Его работы носят, однако, характер агитки, памфлета и редко когда достигают высот художественности («Из дневника уфимского буржуа»). Самостоятельную главу в исследовании могли бы составить рассыпанные по тексту русизмы, что проявляется как в «Швейке», так и в послевоенных произведениях на советскую тему. Наиболее серьезным созданием военного периода явилась, однако, дальнейшая разработка типа Швейка в цикле «Бравый солдат Швейк в плену». Этот сборник Гашек выпустил в Киеве в 1917 году.
«Швейк в плену» был написан с целью пробудить в бывших австрийских военнопленных национальное самосознание и подвигнуть их вступить в чешско-словацкие войска. Уже 16 февраля 1927 года на редакционном совещании в журнале «Чехослован» Гашек читает начало фельетона, книга под таким же названием вышла весной 1917 года. (Большую часть ее он написал по всей вероятности в тюрьме Борисполь, где сидел под арестом из-за какого-то конфликта с царской полицией. Возможно, что первый набросок «Швейка в плену» был сделан уже в 1916 году в лагере для военнопленных, поскольку известно, что он высказывал намерение писать историю 1-го полка магистра Яна Гуса.)
По своему духу «Швейк в плену» близок антивоенным фельетонам, которые Гашек напечатал перед войной в журнале «Мир», и многочисленным статьям и очеркам, опубликованным в легионерской печати, они рождались в той же атмосфере, что и «Швейк в плену». (Имеются в виду сатиры: «Карел Воудера из Шкврнева и Ф.И. I», повествующая о простодушном солдате, который из патриотизма проглатывает эмблему «Ф.И. I», чтобы уберечь ее от осквернения и поношений; «У кого сколько на шее», где описывается случай домашнего обыска, произведенного у автора полицейскими Климой и Славчиком — здесь Сливой и Клабичком; в очерке «Боже, покарай Англию!», впервые появляется пес капитана Адамички по кличке «Мурза», такую же кличку будет носить и пес прапорщика Дауэрлинга в «Швейке в плену».)
Журналистский характер работы проявляется в стремлении называть вещи их именами, в заострении деталей при обрисовке ситуаций и характеров, а также в развязке повествования (Швейк стреляет в своего офицера и сдается в плен), что для гротескной характеристики Швейка оказывается довольно неорганичным. Уже из этих примеров видно, что и вся работа в целом довольно схематична и носит переходной характер. По сравнению с предвоенным вариантом здесь разработаны прежде всего сюжетные мотивы, насыщенные автобиографическими впечатлениями и переживаниями (допрос Швейка в полицейском отделении; отправка на фронт и приступ ревматизма; пребывание в психиатрической клинике, мотив доставки любовного письма, мотив кражи собаки и т. д.). По-журналистски написаны и рассуждения о характере офицерских денщиков, об институте армейских священников, пассажи о судебных лекарях и бюрократическом аппарате старой Австрии, иллюстрирующие страдания чешского народа во время войны. Убедительное выражение находит эта тенденция и в пародийном комментарии и намеках, в иронии, достигаемой с помощью лапидарных народных выражений. (Австрийский орел напоминает «облезлую курицу, которую кухарка гоняет по двору», «чины... страшно вращали глазами, словно убогий пес, который с жадностью проглотил гриб, обмакнутый в масло, и не может выпихнуть его из глотки» и т. д.) Сатирические заметки такого рода явным образом соотносятся с некоторыми чертами стиля послевоенного «Швейка».
В раскрытии и толковании характера Швейка автор остается на позициях предвоенного гротеска. Некоторые черты этого характера определяются как известными элементами сюжета (здесь уже приводились примеры мотивов из предвоенного «Швейка», изречения фельдкурата Клейншродта и т. д.), так и основными свойствами его гротескной и пародийной маски. (Швейк по-прежнему вечно улыбается; он доволен своей судьбой, желает служить императору «до последнего вздоха» и т. д.) Любопытно, однако, что в этой версии лояльные выступления Швейка обретают явно иронический характер.
Некоторые черты гротескной маски Швейка, которая в предвоенные годы была более глухой, здесь пародийно прояснены и оценены иронически. Сказывается отсутствие австрийской цензуры, а также и тенденциозный характер по-журналистски написанного произведения. Так, например, лозунг: «На Белград!», который Швейк выкрикивает в порыве патриотического восторга при совершенно неподходящих условиях, когда его, калеку, везут на колясочке, может быть истолкован как своеобразный символ Австро-Венгерской монархии.
Переходный характер «Швейка в плену» еще выразительнее проявляется при сравнении с послевоенными «Похождениями». Высветление некоторых мотивов и смысловых соответствий послевоенного романа без учета этой военной версии не представляется возможным.
Действие «Швейка в плену» разворачивается по двум кругам, разделенным во времени четырьмя годами.
В первой части Швейк, изгнанный за идиотизм с военной службы, снова пытается вернуться в казармы. Он попадает в полицейское отделение, а затем предстает перед военным трибуналом. Однако и тут он признан душевнобольным и негодным к службе; он посещает трактирчик напротив казарм, ночью перед казармами валяется в снегу и распевает солдатские песни. Следующий круг начинается после объявления войны, той сценой, когда, сидя в коляске, на которой возят ревматических больных, Швейк выкрикивает патриотические лозунги, воспринятые всеми как прямая насмешка. Швейк осужден военным судом на Градчанах, послан в военно-полевую тюрьму в Штирию, а после переобследования в Венской психиатрической клинике — в дом для умалишенных в Галле, откуда вместе с прочими душевнобольными уходит на фронт.
В «Похождениях» эти два круга соединены в один. Роман Гашека построен как хроника и поэтому при введении отдельных мотивов и тем автор руководствуется временной последовательностью. Между временем объявления войны и моментом призыва Швейка в армию проходит приблизительно полгода, что в некотором смысле отражает и прежнее, двухчастное построение «Швейка в плену». Эти композиционные ходы, выдаваемые автором за импровизацию, помогают Гашеку справиться с автобиографическим и историческим фоном, что способствует достоверности изображения похождений Швейка. Отправляя Швейка в армию не в самом начале войны (как это случилось и с самим автором), Гашек достигает того, что путь героя в Будейовице, в Брук-на-Лейте и маршбросок на галицийский фронт происходит на фоне значительных исторических событий той эпохи. Несмотря на мелкие отклонения, в концепции гашековского романа обнаруживается стремление к исторической точности и автобиографической верности подачи материала.
Сравнение «Швейка в плену» с послевоенными «Похождениями» существенно и с точки зрения языка и стиля. Любопытно отметить, как картина войны конкретизируется, как Гашек освобождается от элементов журналистского стиля, агитационных лозунгов, как его повествование обрастает пластическими деталями и подробностями. Эта тенденция идет рука об руку с многозначностью и амбивалентностью гротескной маски Швейка. В «Похождениях» Гашек не прочерчивает поступки Швейка реальными психологическими чертами, он оставляет стереотипные признаки идиота: усмешливое спокойствие, невинный взгляд голубых глаз, обезоруживающе довольный вид в любой ситуации. Эти элементы, сохранившиеся от парадоксального замысла «идиота на действительной» и первого воплощения довоенного Швейка, теперь включены в куда более сложные содержательные связи. И хотя элементы экспрессивные и схематические здесь сознательно приглушены (Швейк уже не кричит в экзальтации «Желаю служить государю императору до последнего вздоха», а только с улыбкой возвещает: «Да здравствует, господа, император Франц Иосиф I»), яркость и сила гротеска Швейка этим не ослабляется. То есть, теперь в изречения Швейка автор не вкладывает прямую тенденцию, а позволяет иронии непроизвольно выявиться из общей ситуации. Таким образом, гротескность образа Швейка вырастает из всего простора романа, а не только из одних комических высказываний и диалогов.
Сравнение обеих версий показывает, что в «Похождениях» Гашек сохранял импровизационный характер текста и при обработке ранее написанных кусков не чурался творческой вольности. К дословным цитатам из ранних работ (таким, например, как рассказ вольноопределяющегося Марека о «Мире животных») он прибегает лишь в моменты отсутствия творческого вдохновения, как это случилось в пору переезда в местечко Липнице, когда он, оторванный от животворной богемной среды, еще не нащупал новой почвы для творчества. (Упомянутое выше повествование вольноопределяющегося включено в третью тетрадь второй части, оно датировано пребыванием в Липнице. Почти установлено, что Гашек имел в распоряжении полный текст военного издания.)
Установив генезис романа и предпосылки его эволюции, мы можем приступить к анализу содержания и стиля «Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны».
Элементы абсурда, которые в новелле «Швейк в плену» обнаруживаются только на уровне экспрессивной иронии, в «Похождениях» рассыпаны по всем широко разветвленным жизненным зарисовкам. Наибольшее различие этих двух структур мы ощущаем в авторской речи и в монологах Швейка, которые создают в «Похождениях» свой эпический простор, контрастирующий с картиной военных событий. В этом эпическом образовании, как мы покажем, гротескная маска соседствует с элементами иронии и пародии при обрисовке общей картины жизни. Эпика подчеркивает смысловой акцент, вырастающий из гротесковой раскованности Швейка, из его независимости и безразличия перед лицом угрожающей опасности; так парадоксальная «героическая» неуязвимость обретает реальное измерение жизни. В «Швейке в плену» это равнодушие по отношению к происходящему есть не что иное, как уничтожающая пародия на австрийский милитаризм, а в послевоенных «Похождениях» оно обретает еще и новый философский и эстетический смысл, характеризуя положение современного человека в мире.
