Из дневника наивной девушки

… Очень забавно это вышло. Он только что начал рассказывать о гражданине Скрбенском¹, как за нами погнался полицейский — этому блюстителю порядка не понравилось, что мы сиганули через решетку; впрочем, не знаю, куда он глядел — мы спрятались за деревья, а он пролетел мимо, и мы целых полчаса смотрели, как нас разыскивает правосудие, жалко, не было у нас аппарата, вышел бы превосходный снимок: глазищи из орбит вылезают, пасть открыта — гончий пес, ни дать ни взять. Только мы совсем забыли о гражданине Скрбенском. Вообще-то я совсем не понимаю, связано это с политикой или нет (мой знакомый как раз и собирался ввести меня в курс политической жизни). Скрбенский — он ведь деятель церкви, значит, политика его занимает так же мало, как и меня; впрочем, как знать — позавчера наша кухарка, вернувшись из костела, разглагольствовала, что человек он весьма достойный, что готовится какое-то шествие с иллюминацией. Наверное, мой приятель как раз и собирался рассказать мне об этой иллюминации. Этот мой знакомый так странно говорит. Иногда даже кажется, будто он надо мной шутки шутит. Сегодня, например, проверял меня по географии. Должна признаться, вопросов было задано гораздо больше, чем получено ответов. И когда я уже в двадцатый раз призналась, что понятия не имею о названном городе, он спросил: «Но о Лурде-то² вы слыхали, наверное?» (Как хоть это пишется, «Лурды» или «Лурд»?) Я, конечно, ничего о них не слыхала, но мне уж сделалось неловко, и я сказала, что география мне опротивела, а он тут вдруг и говорит: «Ну бог с ней, с географией, тут вы ни в чем не разбираетесь. А вот в обморок упасть вы смогли бы?» — «Зачем это мне падать в обморок?» — «Ну, знаете, как там, в Лурде, дело было? С какой-то девицей сделалось дурно, и явилась ей дева Мария, вот и стал Лурд Лурдом. К примеру, если бы в Гребовце вы свалились в обморок и тоже свершилось бы чудо — ну, явилась бы дева Мария (тут он снял шляпу, выходит, он все-таки набожный, а я-то опасалась, что христианин он никудышный), а на месте виллы Греба сделали бы монастырь, к нам ходили бы паломники, и наш родной город разбогател бы; да-да, вера помогает людям стать на ноги, об этом свидетельствует и цитата из Библии: «Вера твоя тебя исцелила». Все это он проговорил таким странным голосом — впрочем, какие глупости, неужели и вправду на Виноградах³ могло произойти чудо? Да если бы я была господом богом, так Винограды были бы у меня бельмом на глазу — ну может ли город допустить такое богохульство и поставить театр напротив костела? Ладно, если бы они давали пьесы на богоугодные темы либо такие, когда можно всласть поплакать — к примеру, «Мельник и его дитя»⁴. Или же в актеры выбирали одних только чистых душою людей — ну, скажем, священнослужителей, — нет, это тоже не годится; в одном представлении я видела (это была вообще-то приличная, нравственная пьеса), как один хозяин обнял кухарку,— а ведь это, разумеется, исключалось бы, если бы хозяина играл священник.

Недавно я попросила, чтобы мой знакомый растолковал мне про политические партии Чехии. Он отвечал, что на это нужно много времени. Я сказала, что мне бы хотелось иметь о них хотя бы слабенькое представление, просто чтоб знать, как к какой партии относиться. Он остановился и начал загибать пальцы. «Что это вы считаете?» — «Считаю, сколько в чешском языке найдется крепких ругательств». — «Уж лучше бы вы пересчитали политические партии, а ругательства — на что они?» — «Сей момент, барышня. Я должен был убедиться, найдется ли у нас столько ругательств, сколько политических партий. Нет, чешский язык на самом деле очень богат и разнообразен — ругательств в нем и бранных слов много-много больше, чем наших групп и партий. Итак, начнем учиться политике. А поскольку я не желал бы навязывать вам свои убеждения, вы будете вырабатывать их самостоятельно. Значит, в первую очередь — старочехи⁵. Вы знаете, что такое старочех, барышня?»
Я молчала (не могла же я признаться, что в моем представлении это седовласый пожилой господин советник?).
— Ну, смелей, употребите любое из расхожих чешских ругательств — только достаточно сильных.
— Вроде «старый осел»?
— Ну вот, видите, не такое уж политика страшное дело. Теперь примемся за младочехов⁶. Выскажитесь-ка о младочехах, барышня.
Свое представление о младочехах я высказала довольно-таки выразительно. Действительно, не такое уж это сложное дело — учиться политике.
Когда мы подобрались чуть ли не к пятнадцатой партии и я не смогла вспомнить ни одного приличного животного, у меня с языка вдруг сорвалось: «поросята». Тут я покраснела (хотя дома не краснею никогда), а он сказал, что я никак не должна смущаться, поскольку это совершенно естественное влияние политики, и что от волнения можно брякнуть все что угодно, но вообще-то политика не женское занятие, поскольку не терпит слабонервных. Вообще, в депутатском сейме слово «свинья» будто бы весьма лестное. А депутат — это, мол, человек вконец испорченный. Очень я его умоляла не выдвигать свою кандидатуру в депутаты, и он мне это торжественно обещал.
Нынче нам повстречалась повозка с сеном. Я обрадовалась — это к счастью, хорошая примета.
— Ну, значит, всему нашему народу потому так и везет, что у нас много сена, — заметил он, снял шляпу и шлепнул себя по затылку.
Вообще-то он — противный тип. Написал о какой-то вшивой истории⁷ и сказал, что мог бы посвятить ее мне, если бы я этого пожелала. Но мне про этих вшей и подумать противно. Интеллигентный человек об этом не посмел бы даже вслух заговорить, а не то что написать.

«Нова Омладина —11.01.1907

Примечания

1. Гражданин Скрбенский – С. Лев (1863-1938) – в начале века пражский архиепископ.
2. Место паломничества католиков.
3. Винограды — фешенебельный район Праги, где было много богатых вилл, район имел собственное самоуправление.
4. «Мельник и его дитя»— пьеса немецкого драматурга Арношта Раураха.
5. Старочехи — крупная, к началу двадцатого века уже ставшая реакционной чешская партия.
6. Младочехи — крупная, к началу двадцатого века уже ставшая реакционной чешская партия.
7. См. рассказ Я.Гашека «Вшивая история» (1906).