В доме Гаммеля уже погасили семисвечник, стоявший на столе, и день покоя саббат, день субботний, склонился к концу. И все евреи, живущие в местечке Запустня, погасили свои семисвечники, ибо взошла и засияла вечерняя звезда.
Глава семьи, старый Ламех Гаммель, снял ритуальные одежды, овчинную шубу, снял с головы фамильную реликвию — ритуальную шапку, которая на жаргоне польских евреев называется коул, приказал своей черноокой дочери Саре принести ему маленькую круглую черную шапочку, трижды воскликнул «Эли!» — Боже! — в знак прощания с днем саббат и затем с необыкновенно серьезным видом велел своей наголо обритой жене принести из их лавки лучшую панскую, тминную, подлить керосину в лампу с цилиндрической горелкой — лампа всегда стояла на шкафу только как украшение — и, невзирая на удивление жены и дочери, сам зажег парадную лампу и высоко вытянул фитиль, нарушив все принципы экономии; но удивление женщин возросло, когда отец приказал Саре быстро порубить кошерное мясо и приготовить из него блюдо нитар.
Отдав все эти распоряжения, Ламех Гаммель намазал маслом поседевшие пейсы и сказал дочери, чтобы она надела корсаж, подарок дяди Тонды, который она носит только по большим праздникам, и шелковую юбку.
А жена пусть повяжет голову платком и нацепит к вороту брошь, которую заложил у них один крестьянин.
— Я жду гостей,
— Кого ты ждешь?
— Придут старый Рамот с сыном Соломоном и с ними Бесем, дядя Рамота.
— Зачем они придут, Ламех?
— Не спрашивай, старуха, увидишь. Не зря мы жжем керосин, жарим нитар, и не зря принесла ты из лавки панскую тминную. Лепешки к жаркому у тебя есть?
— Есть.
— Еще бы надо поджарить немного ячменя, его любят пожевать и Бесем, и старый Рамот. И Луковицу принеси, ту, маленькую, с просинью.... Придут с минуты на минуту.
Нитар, жаркое с чесноком, жарилось и шипело на плите, распространяя приятный аромат, Сара в шелковой юбке и красивом корсаже была очень мила, но пани Гаммель с возрастающим беспокойством взирала на мужа: не свихнулся ли.
Наконец пришли гости: старый Рамот, Соломон и дядя Бесем; они нгходились в приподнятом настроении, что было заметно по их лицам и по запаху водки, распространившемуся по комнате, едва гости произнесли приветствие и по обычаю осведомились о здоровье главы семьи.
— Еле-еле уговорил, — шепнул Рамот на ухо Гамме- лю. — Мы-таки поработали, пока затащили сюда Соломона, красу мою. Пришлось его подпоить.
Соломон был заметно навеселе. Он заглянул в сковороду и принялся рассказывать, как у раввина разболелись зубы и староста Ясь, пан Ясь Швяцкий из их местечка, из Запустни, посоветовал раввину перекреститься, тогда, мол, зубы перестанут болеть, так раввин до того разозлился на безбожную речь, что зубная боль у него мигом прошла, но он поклялся просить всех единоверцев ничего не давать в долг пану Швяцкому, так что пускай это знает и она, Сара Гаммель, если пан староста пришлет к ним в лавку за чем-нибудь в кредит.
Все сели за стол. Ламех налил в чарки лучшую свою тминную водку, и згвязалась беседа, очень принужденная со стороны стариков, зато весьма развязная со стороны молодого Соломона Рамота.
— Никогда я не женюсь! — весело кричал он. — На что мне жена? Одно несчастье...
Старики грустно переглянулись.
Тем временем внесли нитар, луковицу, лепешки и жареный ячмень, Сара с матерью подсели к столу, и разговор прервался — все усердно жевали.
Соломон же продолжал развлекаться, бросая жареный ячмень своему дяде в подливку, а тот спокойно грыз ячменные зерна, не показывая ни малейшего раздражения.
Пани Гаммель с удивлением наблюдала за странными взглядами, которыми обменивались Ламех, старый Бесем и Рамот всякий раз, как Соломон залпом осушал чарку; с неменьшим удивлением уловила она негромкое замечание Бесема:
— Он еще не в том настроении, надо ему подлить.
Когда остатки еды убрали со стола, оставив только
чарки перед каждым, в том числе и перед женщинами, амот, Бесем и Аамех опять многозначительно переглянулись, после чего Ламех приступилк делу:
— А скажи-ка, друг Рамот, уважаемый мною, и ты, друг Бесем, мною чтимый: какова причина вашего посещения, назначенного сегодня в синагоге на день саббат, счастливый день?
Старый Рамот с важностью потянул себя за длинную черную бороду и проговорил, указывая на Соломона:
— Вот Соломон, краса моя, хочет просить руки твоей прекрасной дочери Сары.
— Это я-то? — заплетающимся языком промямлил Соломон. — Это я-то хочу? Нет, я не хочу жениться!..
— Он смущен, — перебил его Бесем. — Молод еще, неискушен, страшно ему. Он нам говорил...
— Ничего я не говорил! — возразил перепуганный Соломон. — Мне жениться?! Никогда, довольно у нас примеров, я и дома вижу...
— Робеет, — подхватил старый Рамот. — А дочь твою милую он любит...
— Когда христианский пророк Иисус висел на кресте, — пролепетал Соломон, — он вздохнул: «Эли, лама забахтани», что значит: «Боже, зачем ты оставил меня».
Соломон порывисто осушил чарку и выкрикнул:
— Эли, лама забахтани!
Тут что-то зашипело, стекло на лампе лопнуло и разлетелось, свет погас...
— Халуте! — вскричал Соломон, выговорив слово, означающее страх, дурное предзнаменование, несчастье.
— Зловещий знак! — повторил за ним Бесем, и все подхватили:
— Халуте! Халуте!..
— Сам Иегова не желает этого брака, — благоговейно произнес в темноте Ламех.
Когда зажгли маленькую керосиновую лампочку, все со смущенной душой допили тминную и разошлись в мистической задумчивости.

*

Вскоре после этого Сара Гаммель взяла в мужья молодого сапожника Иосию Барема и, как известно было всей еврейской общине в Запустне, обращалась с ним очень скверно. До женитьбы были у Иосии Барема красивые густые пейсы, но после свадьбы они начали редеть и укорачиваться по мере того, как Сара их выдирала.
Раз как-то, когда об этом зашла речь у входа в синагогу, Соломон Рамот обратился к раввину:
— Раби, — таинственно сказал он, — теперь я был бы уже мужем Сары, если б не то халуте. Раби, христиане смеются над нами за то, что мы плюемся от страха, но если б я тогда не плюнул на ламповое стекло, где были бы мои пейсы? Халуте, раби, счастливое халуте!
И Соломон улыбнулся с довольным видом.

Заметки к публикации: 

Юмористический ежемесячный журнал «Весела Прага» № 1, 1907 г.

 

Издатель журнала Карел Лочак так высоко ценил юмористический талант Гашека, что направлял его юморески в типографию без какого бы то ни было предварительного просмотра. Некоторые номера «Веселой Праги» Гашек под разными псевдонимами полностью заполнял один.