Прага есть Прага

Жатва закончилась. На токах раздавались удары цепов. В деревне пахло свежей соломой. Стайки воробьев, громко чирикая, перелетали от риги к риге и лакомились рассыпанным зерном.

Приближался вечер.
Солнце опускалось все ниже и ниже, на небосводе уже появился серп луны.
Старый Гобзик, возвращаясь с поля, остановился перед своей ригой и с удовольствием прислушался, как в такт глухим ударам цепов поют молотильщики.
Его Вацлав так любил эти песни. С какой охотой брал он в руки цеп, молотил и пел.
Сейчас Вацлав где-то в Праге, вытягивает из горна куски железа, бьет по ним молотом, делает ключи.
Не мог он навеки остаться в деревне, подумал отец, глядя на ригу, видневшуюся в сумерках; что ему было здесь делать? Ведь тут у него старший брат да еще две сестры, и, если 6ы все они взяли свою долю, хозяйство развалилось 6ы.
Вот почему Вацлава послали в Прагу учиться слесарному делу. Он просил, плакал, да чем тут поможешь!
Кем бы он стал в деревне – батраком! А в городе хоть возможностей побольше да и будущее получше.
Отец отогнал от себя воспоминания.
– Хватит на сегодня, пора ужинать... – крикнул он молотильщикам и вместе с ними зашагал к дому.
Ужинал, а сам все думал. Вацлав все не шел у него из головы.
Он стоял у него перед глазами, и старик слышал, как сын говорит: «Папенька, Христом богом прошу, не делайте этого, пропаду я там».
Отец не мог избавиться от какого-то тягостного чувства.
– Послушай, мать, – обратился он к жене – не кажется ли тебе, что от Вацлава уж больно давно нет писем.
– Правда твоя отец, не пишет мальчик, видно времени нет.
– Знаешь что, – продолжал Гобзик, – урожай у нас, слава богу, убран, можно и навестить парнишку. Мастеру прихвачу гуся и завтра же поеду в Прагу.
– Как знаешь, – ответила жена, и на этом разговор оборвался, лишь немного погодя она тихо добавила: – И что ему от мальчонки панадобилось, целый год о нем не вспоминал...
Отец улегся в постель, но долго не мог уснуть, все размышлял о своем любимце, о Вацлаве, а когда задремал, то видел его во сне, все ему грезилось, как удивится сын, как обрадуется встрече.
Рано утром Гобзик уехал в Прагу.
Адрес мастера он вытвердил наизусть и всю дорогу а поездец повторял его.
После долгого пути, показавшегося ему бесконечным, он доехал до Праги. И после долгих поисков наконец отыскал мастерскую, где его Ващтав был в учении.
Мастер вышел к нему навстречу и поздоровался.
Но поздоровался как-то холодно...
– Хорошо, что пришли, – сказал слесарь пану Гобзику, – а я собирался было отписать, чтобы вы приехали.
– О господи, неужто с Вацлавом что случилось? Не заболел ли? – встревожился отец.
– Да нет, здоров, только плохо вы его воспитали, – пробурчал мастер. – В другой раз осмотрительнее буду выбирать учеников. Такой срам! Идемте в полицейский комиссариат, там расскажут, что случалось.
Пока шли в полицию, у отца от страха подкашивались ноги, он все пытался узнать у мастера что да как, но тот твердил одно:
– Такой срам, расскажут все в полиции.
В комиссариате мастер представил его: «Отец Гобзика».
– Хорошо, что прибыли, – заявил комиссар. – Довожу до вашего сведения, что ваш сын находится в предварительном заключении. Пo собственному его признанию, всему причиной жизнь большого города. Парень пил, болтался по кабакам, а деньги добывал нечестным путем. Изготовил отмычку, он ведь слесарь, и со своими дружками обчистил квартиру фабриканта Веселого в Карлине¹. После предварительного заключения его отправит и тюрьму, авось образумится. Все это – последствия дурного воспитания, – заключил комиссар и махнул рукой, можете, мол, идти.
Когда они вышли на улицу и свежий воздух повеял в лицо Габзику, он наконец осознал, что еше жив.
Голова у него шла кругом, дома, люди, трамваи – все сливалось в одно, и слезы ручьем хлынули из глаз.
Его Вацлав, его любимец, ограбил чью-то квартиру, чтобы добыть деньги и жить на них, как живут в большом городе. А ведь какой послушный. добрый был мальчик...
– Не стану вас задерживать. И не убивайтесь из-за этакого негодяя... Ведь Прага есть Прага. Прощайте! – проговорил слесарь сурово и быстро ушел.
Гобзик не помнил, как очутился в поезде, не понимал даже, что едет домой.
Сидел в вагоне и все твердил: «Прага есть Прага!»
Только когда кондуктор объявил: «Дашице», он сообразил, что это его остановка.
Он машинально вышел из вагона и побрел домой.
Что им сказать? Что сказать о своем любимце? Всей деревне? Домашним? Что сказать о мальчике, когда-то таком послушном?
Гобзик добрался до деревни.
Шел молча, не отвечая на приветствии людей.
– Что это со старым Гобзиком? – удивлялись односельчане.
Старик остановился перед своей ригой.
Те же удары цепов, то же пение, как и вчера, как и год назад, когда он стоял здесь за день до отъезда Вацлава и тот со слезами на глазах просил его: «Папенька, Христом богом прошу, не делайте этого, пропаду я там».
Вдруг старый Гобзик схватился за голов, страшно захохотал и диким хриплым голосом крикнул: «Вацлав, Пpara есть Прага!».
Воробьи, клевавшие зерна, рассыпанные на земле, испуганно взвились в воздух.
Сбежавшиеся люди поняли, что старый Гобзик сошел с ума.

Примечания

1. В начале века – пригород Праги.