Неподалеку от Самары в поселке «Дачи» стоял домик члена Самарского Учредительного собрания Кононыкина. Дочь Кононыкина Оля, или Оля-огонек, как ее звали в редакции газеты «Солдат, рабочий и крестьянин», жила здесь вместе со своей старенькой няней, когда белочехи захватили Самару.
Сюда однажды вечером явился человек, выглядевший несколько странно. Одежда ветхая, на ногах старые, стоптанные башмаки. Когда Оля открыла дверь, он встретил ее тихим, беззаботным смешком.
— А где моя дорогая бабушка? — спросил посетитель, мило улыбаясь, — я страшно хочу облобызать ее при всем честном народе.
— Дементьевна! — позвала Оля.
На порог выбежала няня. Гость звонко чмокнул ее и, так же тихо, радостно хихикая, вошел в дом.
Оля узнала в нем красного комиссара, чеха Ярослава Гашека, с которым познакомилась в редакции. Ее заранее предупредили, что у них будет прятаться коммунист, выдающий себя за сына немецкого колониста из Туркестана, идиота от рождения, который потерял родных и бродит по свету. Только Оля никак не ждала, что человеком этим окажется Гашек. Едва гость расположился, а Оля-огопек собралась в погреб за сметаной, как во двор вошел патруль белочехов: офицер и два солдата.
— Что вам угодно, господа? — спросила Оля, стараясь казаться спокойной.
— Контрола документу,— на ломаном русском разъяснил офицер.
— Господа, это правительственная дача, Вы не имеете права.
— Кто есть в дому? — не слушая ее, продолжал офицер.
— Я, моя нянька и ее полоумный внук.
— Желаю знакомиться,— выговорил обер-лейте- нант. Но не успел он сделать и шагу, как дверь скрипнула. За спиной офицера захихикали солдаты. Оля оглянулась. На пороге стоял Гашек. Босой, в пижаме. Вытянувшись во фронт, он браво приложил руку к виску. Потом, приветливо улыбаясь, сказал:
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, чертовски трогательно, что вы так быстро нашли меня. Вы, конечно, от господ Чечека и Власака? Всего лишь сегодня утром я послал им рапорт о спасении доблестного чешского офицера. Осмелюсь спросить, какой награды меня удостоили и в какой батальон меня приказано зачислить?
Ошарашенный офицер молчал. Оля предложила ему войти в дом. Обер-лейтенант последовал за Гашеком, оставив солдат у дверей. А Гашек без умолку болтал.
— Всю жизнь я мечтал что-нибудь совершить, господин обер-лейтенант. Особенно мне хотелось стать солдатом. Уж я и к белым просился, не взяли, и к красным просился — не взяли. Ну теперь-то я повоюю с вами, жизни не пожалею. Вы еще меня узнаете.
— Что тебе нужно, идиот? — свирепо прорычал офицер.
— Так точно, господин обер-лейтенант,— радостно подхватил Гашек и засиял еще больше, — я как есть идиот от рождения. Но воевать я люблю, ох, как люблю.
— Что ему нужно? — обратился лейтенант на этот раз к Оле. Та пожала плечами. А Гашек вдохновенно продолжал.
— Значит так. Сижу я на станции Батраки. Гляжу — идет чешский офицер, еле на ногах держится — и прямиком в сортир, из которого я только что вышел. А я и думаю себе: «Потолкую-ка я с этим господином, может, возьмет меня к себе в роту солдатиком». Сел я, значит, под дверью сортира и жду, пока он выйдет. Сижу, сижу — не выходит мой офицер. «Э-э, — думаю я, — тут какая-то беда». Сорвал дверь, — а офицер-то, бог ты мой, провалился. Доски там гнилые были. Ну я и спас его. Между прочим, когда я господина офицера вытащил, он вел себя очень хорошо, Так, будто завтра же станет генералом. А стал я у коменданта бумагу просить, что офицера спас, — он гонит меня. Ну спасибо, что вы пришли. Помнят, значит, господа Чечек и Власак про меня, — закончил умильно Гашек и вдруг снова встал во фронт. — Осмелюсь спросить, господин обер-лейтенант, в какой батальон меня зачислили и когда выступать?
— Оставайся дома, кретин! — рявкнул лейтенант и поспешил к двери. Но Гашек не отставал.
— Как же так, господин обер-лейтенант! Я готов служить вам до растерзания тела. Я немедленно иду с вами.
— Уберите его, — обратился офицер к Оле. Та взяла Гашека за руку, но он по-прежнему тянулся за офицером и хныкал. Оля почти насильно втащила его в комнату.

На рассвете Ярослав Гашек ушел с Кононыкиной дачи. Блуждания его продолжались еще долго. Чешские патрули, встречаясь с бродягой-идиотом, насмеявшись вдоволь, отпускали его.
Однажды на дороге от Самары к Большой Каменке с ним поравнялся и поехал рядом мордвин на телеге.
— Куда идешь, душа любезный? — спросил мордвин, попыхивая трубкой,
— Прогуливаюсь.
— Ну-ну. Хорошее дело. Прогуливайся. В Самаре казаки народ режут.
Потом мордвин спросил, не от белых ли он убегает, и, получив утвердительный ответ, успокоил:
— Ничего, ничего, садись на воз, приедем ко мне, переоденешься мордвином, никто не узнает.
И действительно, в дальнейший путь Гашек отправился в лаптях и в мордовском национальном костюме. За одной из деревень его нагнал татарин, быстро спросил:
— Бежишь? Беги, беги, — и сунул в руку краюху хлеба.
Через некоторое время догнал второй татарин.
— Куда идешь, шоссе казака есть, не ходи шоссе, берег ходи.
Расставаясь, татарин подарил ему пачку махорки и листок газеты на цигарки.
В Большой Каменке Гашек некоторое время скрывался у коммуниста Я. Ф. Дорогойченкова.

Где был Гашек после Большой Каменки, неизвестно. Но в конце концов он добрался до Симбирска. Здесь он пробыл недолго. Вместе с коммунистом С. М. Бирюковым, с которым он не виделся после отъезда из Москвы, навестил дом, где прошли детские годы Владимира Ильича Ленина. Тогда домик еще не был музеем, но после освобождения Симбирска от белых, когда была опубликована телеграмма В. И. Ленина к бойцам, освободившим город, в дом Ленина началось настоящее паломничество.
В Симбирске Гашек явился в политический отдел Революционного военного совета Восточного фронта и попросил направить его на работу. 16 октября 1918 года ему было выдано удостоверение, свидетельствующее, что «т. Гашек делегируется в качестве организатора в г. Бугульму в распоряжение т. Широкова».

Комендант Бугульмы Широков встретил его приветливо. А 25 декабря политруком 5-й армии Гашек назначается помощником коменданта города.
В освобожденной Бугульме работать приходилось много и напряженно. Широков с Гашеком и помощниками регистрировали бывших офицеров царской армии, священников. Была организована сдача оружия, преследовались довольно распространенные в городе азартные игры. Эта работа требовала не только времени, но и твердости характера, решительности, организационного таланта. Первое время Гашек был гораздо более снисходителен к контрреволюционным элементам, чем Широков. Но впоследствии он сделал правильные выводы из общего положения, понял, что, если на жесточайший белый террор отвечать мягкостью, всепрощением, революция может погибнуть. В суровых условиях прифронтового города необходимо было быть хладнокровным, рассудительным и беспощадным к врагам.
Помощнику коменданта приходилось выступать на митингах, бороться со спекуляцией, с обнаглевшими торгашами.

В комендатуру стали поступать сведения о купце Телегине, который не только торговал ворованными товарами, но и драл с покупателей за них три шкуры. Правда, сведения сведениями, но улик никаких не было. Тем не менее Широков направил двух своих заместителей, Таранова и Гашека, в магазин к Телегину с обыском. Пришли. Гурыч, так звали Телегина покупатели, держался с напускным спокойствием. Ничего особенного при первом поверхностном обыске ре нашли. Тогда Таранов с помощниками приступили к допросу купца. А Гашек тем временем, побродив по лавке, пристроился к приказчику. Разговорились. Заместитель коменданта рассказал, что он чех, очень скучает по родине, но уехать не может, потому что разные негодяи, вроде Телегина, не дают спокойно жить республике, а он всецело и душой, и разумом сочувствует русским большевикам, бедноте, мелким служащим, таким, как приказчик, которых нещадно эксплуатируют буржуи. Рассказал несколько анекдотов, посмеялись вместе. Подобревший приказчик почувствовал симпатию к красному чеху и слово за слово рассказал о всех махинациях хозяина и обо всех его тайниках, где укрыто краденое.
Телегин был арестован.

Гашек пробыл в Бугульме около двух с половиной месяцев. За это время он проделал огромную работу. Кроме больших, неотложных дел ему приходилось заниматься и мелкими, повседневными, но не менее важными делами.

После бегства из города белогвардейцы оставили во всех административных зданиях, в том числе и в помещении банка, где разместился штаб 5-й армии, страшную грязь. Рабочих рук не хватало. Навести порядок было некому. И Гашек нашел выход. Он пишет письмо № 548 от имени военной комендатуры города Бугульмы настоятельнице местного монастыря я предлагает прислать «тридцать монашек для уборки помещений штаба армии».
В монастыре поднялся план. Через некоторое время раздался звон колоколов городских церквей. К Гашеку явилась делегация духовенства. Они упрашивали и увещевали Гашека не вызывать монахинь.
— Помните,— сказал один из «святых отцов»,— над нами бог.
— Над нами потолок,— спокойно ответствовал Гашек.— А вы мешаете службе делу революции. Поэтому я налагаю на каждого из вас контрибуцию: три фунта свечек, дюжину яиц и фунт масла.
Духовенство ушло ни с чем.
Когда монашки собрались, Гашек произнес речь, в которой напомнил им одно из основных правил человеческого общества: «Кто не работает, тот не ест».
После речи монашки отправились в штаб, и скоро там все засверкало чистотой.
Сам Гашек после возвращения в Прагу описал Бугульму в рассказах «Комендантом Бугульмы». Правда, комендантом он не был и кое-что преувеличил в юморесках, но сами факты в большинстве своем, несомненно, правдивы.
Рассказ о монахинях Гашек заканчивает утверждением, что после возвращения всех «сестер божьих» в монастырь игуменья прислала к нему молоденькую монашку с иконой, на которой было написано «Молюсь за вас».
«Я сплю спокойно,— заключает писатель,— потому что знаю, что по сие время за старым сосновым бором Бугульмы стоит монастырь божьей матери, в котором старая настоятельница молится за меня, никчемного».

Конечно, приходилось иметь дело не только с «божьими овечками». Среди духовенства были и злобные враги Советской власти, ярые контрреволюционеры. С ними необходимо было быть беспощадными.