Человек помоги себе сам!
И. В. Гете
В июне 1921 года состоялся учредительный съезд Коммунистической партии Чехословакии. Партия объединила коммунистов всех национальностей республики, порвала с оппортунизмом и ревизионизмом социал-демократов, приняла платформу Коммунистического Интернационала и стала марксистско-ленинской.
Гашек опубликовал в «Руде право» и его вечернем приложении несколько острых фельетонов и памфлетов, в которых высмеивал захолустную антантовскую и антирабочую политику чехословацкой буржуазии. Руководство молодой Коммунистической партии Чехословакии было довольно активным участием писателя в коммунистической печати.
Гашек больше не искал службу. Он взялся за перо, полагая, что теперь ему поможет его старый знакомый — бравый солдат Йозеф Швейк. Убедившись, что работа над задуманным романом пойдет успешно, он пал подыскивать издателя. Выбор Гашека пал на Зауэра.
— Франта, — сказал писатель Зауэру, — я начал писать большой роман. До сих пор ты был моим верным слугой Санчо Пансой, а теперь будешь управляющим моими делами, издателем моего романа.
— Если бы ты, Ярда, предложил мне какую-нибудь слесарную работу, я охотно взялся бы за нее. Сам знаешь, на что я способен. В издательском деле я ни бум- бум!
— Это-то как раз мне и надо, — не унимался Гашек. — Я сам буду вести издательское дело. Ты только не мешай мне...
— Предпринимательство — не моя стихия, — продолжал отказываться Зауэр. — Взялся я за торговлю и скоро стану банкротом. Терплю одни убытки и не знаю, как избавиться от своей лавчонки. Поручишь мне свое дело — я разорюсь сам и тебя разорю.
— Не болтай чепуху! — оборвал его Гашек. — Достань деньги, а я научу тебя торговать. Разве я напрасно окончил Торговую академию?
Зауэр пошел на попятную и пообещал:
— Немного достану.
Друзья стали определять тираж еще не написанного романа. Предложение Гашека постепенно увлекло Зауэра.
— В республике и за ее пределами живет около семи миллионов чехов, — подсчитывал Зауэр. — Из ник около двух миллионов взрослых, половина будет читать роман. Тираж — один миллион экземпляров! Где взять столько бумаги?
— Не пугайся! Ты неправильно определил число и читателей, и покупателей. На два миллиона взрослых наберется не более ста тысяч читателей, а покупателей будет еще меньше.
— А если я не найду денег и на сто тысяч экземпляров? Могу я взять еще одного пайщика? — спросил
Зауэр.
— Конечно! Ты можешь создать акционерное издательское общество. Но нужны деньги!
— Надо издавать роман тетрадями в два печатных листа, — предложил Зауэр, вытащив из кармана пальто очередной выпуск сенсационного многосерийного романа «Тарзан». — Посмотри, как это делает Антонин Свьеценый, директор Центрального рабочего книгоиздательства и книготорговли.
— Ты — настоящий издатель! — похвалил Гашек Зауэра, просмотрев тетрадку «Тарзана». — Я не ошибся в тебе.
— Будем издавать по две тетради в месяц, — предложил новоявленный издатель.
— Тетрадь в неделю! Ты металлист и знаешь, что железо надо ковать, пока оно горячо. Беги в типографию и договорись о смете. Проси формат в одну восьмую листа и хороший, четкий шрифт.
Прежде чем идти в типографию, Зауэр должен был раздобыть денег. Он срочно продал по дешевке часть канифаса, потеряв на каждом метре три кроны. Денег не хватало. Тогда он решил продать весь канифас по двадцать крон за метр. Сестры Франты едва не обезумели — они теряли почти две тысячи крон и становились банкротами. Но Зауэр был неумолим. Вместе с ним его сестры волей-неволей стали пайщицами акционерного издательского объединения. Всей выручки за канифас не хватало даже на издание одной тетради. Тогда Зауэр вовлек в акционерное объединение еще двух пайщиков — брата Арношта, жестянщика, и Вацлава Чермака, фотохудожника. Было решено, что официальными издателями-акционерами будут Арношт Зауэр и Вацлав Чермак, а Франта Зауэр и его сестры — пайщиками, имеющими право на доход от реализации романа на справедливых условиях.
Карликовое акционерное издательское общество было официально оформлено на собрании пайщиков. Создание этого общества приветствовал автор будущего романа Ярослав Гашек. Речь писателя по этому поводу напоминала его выступления в годы деятельности ПУПРЗ.
— Господа! — обратился он к членам издательского общества. — Сегодня мы совершили великое дело — основали издательское общество, о котором скоро узнает весь мир. Я далек от того, чтобы преувеличивать значение этого общества. Скоро вы сами убедитесь, что активное сотрудничество с таким автором, как я, доставит вам много радости и удовольствия и сделает ваше предприятие популярным и прибыльным. Мы превратимся в ту ось, вокруг которой будет вращаться наша бедненькая чешская литература! Роман станет настольной книгой, а я и вы — богатыми людьми! Желаю успеха вашему предприятию!
Гашек шутил, хотя причин для этого было слишком мало. Первые главы романа можно было печатать, но управляющий типографией Нойберта и фактор опасались, что цензура запретит роман из-за необычного стиля, который считался в светском обществе неприличным. Зауэр не хотел рисковать и просил Гашека убрать из романа отдельные выражения и слова или заменить их точками, но автор и слышать не хотел об этом.
Франта Зауэр с жаром принялся за рекламу романа.
Текст рекламного объявления составил сам Гашек — он напичкал его смесью правды и вымысла, забавно спародировав шедевры рекламного обмана эпохи свободного предпринимательства. Плакат был весьма эффектно отпечатан: черные буквы резко выделялись на ядовито-желтом фоне, вызывая зловещие воспоминания о недавнем черно-желтом кошмаре господства Габсбургов.
Плакаты были расклеены по всей Праге — со стендов, заборов, киосков, со стен трактиров и книжных лавок он не просто призывал, а кричал:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИМПЕРАТОР ФРАНЦ ИОСИФ II провозгласил
БРАВЫЙ СОЛДАТ ШВЕЙК, похождения которого во время мировой войны описывает ЯРОСЛАВ ГАШЕК в своей книге:
ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ, ЗДЕСЬ И В РОССИИ.
Одновременно с чешским изданием на правах оригинала книга выходит в переводе во Франции, Англии, Америке.
Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористическо-сатирическая книга мировой литературы!
!Победа чешской книги за рубежом!
Чешский оригинал выходит в издании А.Зауэра и В.Чермака на Жижкове, площадь Коллара, 22, еженедельно, тетрадями (32 стр.), по цене — 2 кроны. Самая дешевая чешская книга!
ПЕРВЫЙ ТИРАЖ — 100.000 ЭКЗЕМПЛЯРОВ! Требуйте книгу во всех книжных лавках или прямо у издателей.
А. ЗАУЭРА и В. ЧЕРМАКА на ЖИЖКОВЕ, площадь КОЛЛАРА, 22.
Гашек пришел в восторг от этого произведения типографского искусства. Он повесил плакат в пивной «У Панека» прямо над головой трактирщика и говорил своим друзьям:
— Мы еще покажем чешским издателям, как делается настоящая реклама!
Сильнее всего эта реклама подействовала на Антонина Свьеценого. Совсем недавно Свьеценый выплатил писателю аванс за роман, который Гашек обещал опубликовать в его издательстве.
— Как вы смеете издавать роман, не имея на то ни права, ни знаний, ни опыта? Кто вы такие? Один — жестянщик, другой — фотограф, третий — слесарь1 Я покажу вам, как соваться в чужие дела!
От такого нагоняя Зауэр опешил. Он ничего не понимал и только пожимал плечами. Свьеценый подал ему расписку Гашека:
«Подтверждаю, что я получил 700 крон в качестве аванса за свой роман, который я напишу и назову «Бравый солдат Швейк у большевиков» для издательства А. Свьеценого. С почтением
Ярослав Гашек, писатель
Прага, 9.02.1921».
Зауэр все понял. Расписка Гашека — самая обычная выходка его друга. Но она полностью вышибает из его рук право на издание романа, и он скоро еще раз станет банкротом. На лице Зауэра изобразилось такое безысходное отчаяние, что Свьеценый переменил тон и заговорил с ним отечески-мягко:
— Не огорчайтесь. Дело можно поправить. Послушайте меня. Я — стреляный воробей и отлично знаю, что среди писателей, как и среди простых смертных, попадаются обманщики. Писателям не следует доверять. Ваш друг — не обычный автор. Не будем раздувать его дело. Скажите, он уже закончил этот роман?
— Нет, еще не закончил, — ответил Зауэр.
— Вот и отлично. Я предлагаю вам передать свои права на печатание следующих тетрадей мне. Я выплачу вам те деньги, которые вы уже вложили в издание первой тетради. Только не проболтайтесь Гашеку!
Зауэру не осталось ничего другого, как принять предложение Свьеценого. Зато теперь Зауэр был готов к любым сюрпризам.
Как выяснилось, Гашек брал авансы и у других издателей. Он сбывал «Швейка» под разными именами, как тот сказочный герой, который всем продавал своего коня, уверенный, что конь все равно вернется к нему, Тишек получил некоторую сумму у редактора «Чешского слова» Алоиса Гатины, пообещав ему повесть «Прогулка бравого солдата Швейка в святую Русь», «Трибуна» заплатила ему за еще не написанного «Бравого солдата Швейка в Бугульме».
«Как только ни изворачивается человек, чтобы не умереть с голоду! — философски размышлял Зауэр. — Бедняку трудно написать большой роман — надо каждый день думать о куске хлеба...»
Встретившись с писателем, Зауэр захотел узнать, что скажет он, когда узнает, что ему, Зауэру, известно о его проделках со «Швейком».
— Ярда, у тебя появился какой-то двойник, — озабоченно сказал он. — Этот двойник собирается публиковать роман о Швейке и в издательстве Свьеценого, и в газете «Чешское слово», и в «Трибуне», и еще где-то. Издатели вывесили даже свои рекламные плакаты о выходе в свет какого-то «Швейка». Этот подражатель может сильно подорвать наши позиции.
— Не знаю, как насчет рекламы у подражателя, а с нашей рекламой я, кажется, уже влип. Мы послали плакаты в провинцию. На них наткнулся пан Сватек, чешскобудейовицкий издатель. Вот, полюбуйся на эту бомбу замедленного действия! — и Гашек извлек из кармана письмо. — Шесть лет назад, в апреле 1915 года, я имел глупость взять у него аванс и обязался писать только ему военные юморески в течение десяти лет.
Зауэр прочел письмо Сватека и засмеялся:
— Подумать только, какое великодушие! «Поскольку вы ушли на фронт и попали в плен, то, разумеется, не могли писать и посылать мне юморески. Теперь же я настаиваю на выполнении договора. В случае Вашего отказа я передам дело в суд, чтобы он наложил арест на вашу книгу».
— Как видишь, Франта, в нашей собственной республике все еще действуют австро-венгерские законы, И я могу поплатиться за те несчастные пятьдесят крон, которые получил от Сватека в Чешских Будейовицах, когда служил вольноопределяющимся в 91-м пехотном полку. Я вернул ему долг, поблагодарил его, а он этих денег не принял и прислал мне полторы тысячи крон в качестве нового аванса, требуя от меня выполнения договора. Даже Фауст не был в таком дурацком положении, когда продал душу Мефистофелю. Пану Сватеку совсем не нужна моя душа, он — делец, а тут и святая вода бессильна.
Гашек немного помолчал, а потом продолжал:
— Семь лет я мечтал отомстить своим издателям за то, что они обкрадывали меня, платили жалкие гроши. Я мстил за себя и за своих товарищей, которые голодали, живя на нищенские гонорары. Я ничего не украл у них, я только вернул свое.
И Гашек пропел народную песенку, немного измени и ее слова:
Десять лет панам служил я,
Что они мне дали?
Только ложку чечевицы
И над той дрожали.
Писатель попросил Зауэра заказать художнику Йозефу Ладе обложку тетради.
Несколько дней спустя маленькая тетрадь романа о Швейке появилась в книжных лавках и киосках. На желтой обложке черными линиями был нарисован улыбающийся солдат в австрийском мундире. Он стоит, спокойно закуривая трубку, а рядом рвутся снаряды и гранаты. Солдат держит карабин прикладом под мышкой, дулом к земле. Под фигурой солдата жирными буквами значится:
ЯРОСЛАВ ГАШЕК.
ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОИНЫ.
Еще ниже — подпись старого друга: И. Лада.
Как и следовало ожидать, книгу встретили по-разному: и враждебно, и дружески. Масариковская республика — штатские, военные и клерикальные чиновники — осудили книгу как подрывную, грубую, безбожную, безнравственную.
— Нам нужны не Швейки, а Ян Гус и Петр Хельчицкий! — вопили попы, педагоги, моралисты.
— Не Швейк, а Жижка! — рычали только что воспрянувшие легионеры и милитаристы.
Гашек отвечал всем этим горе-критикам:
— Жизнь — это не школа для обучения светским манерам. Наш роман — не пособие для салонных шаркунов. Эта книга представляет собой историческую картину определенной эпохи. Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности. Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Лаудова, доктор Гут, пани Ольга Фастрова. Эти господа охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, в котором культивируется утонченная мораль, а под прикрытием этой морали салонные львы предаются самому гадкому и противоестественному разврату.
Рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенты, особенно участники войны и свидетели крушения империи Габсбургов, читали «Швейка» везде — дома, в трамвае, в трактире. Они весело хохотали над чудовищными призраками ушедшей эпохи — над дряхлым монархом, сыщиком Бретшнейдером, офицерами, генералами, фельдкуратом. И больше всех читателям нравился бравый солдат Швейк.
Отто Кац прочел о себе в немецкой газете — она поместила перевод той главы «Швейка», где речь шла о фельдкурате. По мере чтения Отто Кац все больше свирепел, а затем написал письмо Гашеку.
Получив послание Каца и улыбнувшись угрозам своего героя, Гашек решил уладить дело в личной беседе. В качестве парламентера он прихватил бутылку сливовицы.
Вначале разговор не клеился. С самого порога Кац принялся осыпать Гашека ругательствами и угрозами, однако позвал в дом — очевидно, чтобы продолжить ругань. Гашек молчал, уверенный, что Кац когда-нибудь устанет.
— Пан Кац, разве я сказал о вас что-нибудь не так, неправильно описал вас? — поинтересовался Гашек.
Кац стукнул кулаком по столу:
— Там все... правильно! Но это ведь и ужасно! Литература должна показывать идеал, а вы показываете меня... Теперь я всем известен с дурной стороны.
— Я нанес ущерб вашему духовному сану, — покаянно произнес Гашек. — Я скомпрометировал вас перед католической общиной...
— Плевал я на духовный сан и на католическую общину! — взъярился Кац и сразу стал похож на самого себя в романе Гашека. — Я — не фельдкурат, не духовный пастырь. Я вообще уже давно оставил лоно католической церкви.
— Что же вы делаете теперь?
— Служу. Я — доверенное лицо на фабрике бронзы и красок. А вам-то какое до этого дело?
— Я хотел бы, пан Кац, выпить за ваши успехи на новом поприще! — спокойно ответил Гашек, доставая бутылку.
Эта волшебная бутылка превратила рычащего Каца в мурлыкающего котенка. Он поставил на стол стаканы, кое-какую закуску, и остаток вечера прошел очень весело. У Каца тоже нашлась бутылка. К двум часам ночи он уже не стоял на ногах, зато пытался проповедовать — вспомнил, что когда-то в самом деле был фельдкурантом: — А теперь я... несомненно начну проповедь... Эй вы, гипсовые головы!
Один Гашек казался ему по меньшей мере ротой солдат.
Дело с фельдкуратом было улажено.
Другой герой книги, трактирщик Паливец, пересидел войну в тюрьме. Тюрьма нисколько не изменила его — каким он был во время приключения с портретом императора Франца-Иосифа, таким и остался. Прочитав о себе в романе, он сам явился к Гашеку. Паливец не мог ни есть, ни пить — ему не терпелось поскорее рассказать Гашеку, как он доволен, что писатель изобразил его грубияном.
— Меня, пан Гашек, уже никто не переделает. Я всю жизнь выражался грубо, говорил то, что думал, и буду говорить так до самой смерти. Неужели я должен закрывать глотку из-за какого-нибудь осла? Благодаря вашей книге я стал знаменитым человеком!
— Пан Паливец, — сказал Гашек, — я очень рад, что вы не обиделись на меня. Поверьте мне, я давно полюбил вас за то, что вы, как настоящий чех, выразили на свой лад презрение и к императору, и ко всякому низкопоклонству.
Гашек достал книгу о Швейке и хотел было подарить ему экземпляр с надписью, но Паливец запротестовал:
— Что вы, пан Гашек! Вам самому нужны деньги. Вы разоритесь, если каждому герою романа подарите по книге. Лучше продайте мне двадцать пять экземпляров — я хочу подарить вашу книгу своим знакомым.
Гашек с удовольствием выполнил его желание.
Пан Паливец вовремя обратился к писателю: это было в те дни, когда Гашек ходил с Зауэром по трактирам и продавал там «Швейка» с автографом и без него. За определенное вознаграждение он писал шуточные дарственные надписи. Чем нежнее и проникновеннее была надпись, тем дороже она стоила: «Милому другу»; «Дорогому другу»; «В знак верной дружбы»; «Самому дорогому другу в знак самой верной дружбы». По разной цене продавались автографы, написанные карандашом, чернилами и несмывающейся тушью.
Однажды, оказавшись в трактире, где его не знали в лицо, Гашек услышал, что говорят о Швейке. Он вмешался в разговор и начал всячески поносить себя и своего героя.
— Напрасно вы ругаетесь, — попробовал урезонить его молодой человек. — Гашек — отличный писатель. Он сейчас печатает книгу. Это замечательная вещь.
— Грубая, безнравственная книга! — не унимался
Гашек.
— Не нравятся мне ваши разговорчики! — заметил пожилой господин. — Влезли в чужой разговор со своим мнением. Кто вас спрашивал? Мало того что влезли, так еще повторяете то, что говорят о «Швейке» легионеры. А их кровавые приключенческие романы о сибирском походе читать противно...
— Гашек — большевик. На его совести немало загубленных душ, — выложил последние козыри Гашек. — Такой человек ничего хорошего не напишет...
Посетители трактира молчали. Потом по столикам поползло ядовитое слово «провокатор», и все отсели подальше от писателя.
Гашек думал, что этим все и кончится, но к нему приблизился здоровенный детина с огромными кулаками:
— А ну, убирайся!
Гашек вздрогнул, поднялся, подозвал кельнера и, расплатившись, с показным недовольством поплелся к двери.
Эксперимент удался.
«Добрые чехи! — думал он, медленно идя по улице. — Вы скорее оставите меня без зубов и ребер, чем дадите в обиду!»
