Я контрабанду везу в голове,
Не опасаясь таможен.
Генрих Гейне

 

Чем успешнее работал Гашек в Советской России, тем популярнее становился он у себя на родине. Чехословацкие делегаты Второго конгресса Коминтерна, прибывшие в Москву, обратились в ЦК РКП (б) с просьбой отправить Ярослава Гашека в Чехословакию на «партийный фронт» — в город Кладно, где рабочие создали свою красную республику.
Ярослав Салат-Петрлик, близко познакомившийся с Гашеком-лектором на омских политических курсах, считал, что писатель подходит для работы в Кладно. Он написал Гашеку теплое письмо и вложил в него письмо кладненцев-делегатов Второго конгресса Коммунистического Интернационала Антонина Запотоцкого и Бржетислава Гулы. Кладненды писали Гашеку о политической ситуации в республике. Письма были искренние и трогательные, но Гашек читал еще и между строк. Кладненцы верили ему, признавали его революционные заслуги, но хорошо понимали, что в условиях разгула реакции ему будет трудно проявить себя в роли политического деятеля. Реакционеры станут мстить Гашеку за то, что он смеялся над ними в довоенных юморесках.
Гашеку было жаль расставаться с Россией, в которой он стал по-настоящему счастлив, с товарищами, к которым он привык, со своей работой, ради которой не жалел ни сил, ни ума, ни души.
После долгих размышлений он решил вернуться домой и написал ответ Ярославу Салату-Петрлику.
«Дорогой товарищ Салат!
Письмо порадовало меня тем, что Вы не смотрите на меня как на неустойчивого человека. От своей неустойчивости я избавился в течение тридцати месяцев беспрерывной работы в коммунистической партии и на фронте, если не считать маленького приключения "в 18-м году, когда «братья» захватили Самару, и мне пришлось на протяжении двух месяцев играть в Самарской губернии, пока я не добрался до Симбирска, печальную роль сына немецкого колониста из Туркестана, идиота от рождения, сбежавшего в детстве из дома и бродящего по миру, чему верили даже хитроумные патрули чешских войск, проходившие по краю.
От Симбирска до Иркутска я шел с армией, таща на своих плечах уйму разных серьезных партийных и административных обязанностей, — это лучшее опровержение болтовни чешской буржуазии, которая, как ты пишешь, уверяет, будто я примазался к большевикам. Сама буржуазия не может обойтись без идеологии, выражаемой словом «примазаться» — сначала она старалась примазаться к Австрии, потом к царю, позже «примазалась» к французскому и английскому капиталу и к «тов. Тусару».
Если б я пожелал рассказать и описать, какие «должности» (последнее слово Гашек написал по-русски) занимал я и что я переделал, то мне, признаться, не хватило бы для этого того небольшого запаса бумаги, который остался у нас в Иркутске...»
Гашек перечислил ряд поручений, которые он выполнял в Красной Армии, и продолжал;
«...Меня постоянно загружают работой и, когда я начинаю думать, что теперь уже больше никто не придумает мне нового задания, оно появляется, и обстоятельства вынуждают меня работать еще и еще. Я не ропщу — все это нужно для революции. Ты прости меня, что я пишу обо всем этом, — я не хвастаюсь, а хочу только объяснить, как я «примазался» к коммунизму.
Если я поеду в Чехию, то не для того, чтобы посмотреть, что делается на опустевших улицах Праги или почитать, что еще пишут газеты о том, как я «примазался к коммунизму».
Я поеду туда для того, чтобы надавать по заднице всему славному чешскому правительству с такой энергией, которую я привык видеть и испытывать в борьбе нашей Пятой армии с сибирской реакцией покойного адмирала.
Я постараюсь выехать отсюда, но знаю, что одному мне ничего не удастся сделать, поскольку здесь никого нет, и я должен подписывать все бумаги за начальника политического отдела армии. Не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если сам ничего не делаю. Вы должны нажимать сами — об этом я и прошу Вас.
Ваш Ярослав Гашек».
Это письмо Гашек отправил с инструктором поарма Валоушеком, который уезжал в Москву. Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б) послало телеграмму в Иркутск, которой отзывало Гашека из Политотдела Пятой армии. Но иркутские власти не хотели отпускать писателя и задержали его.
Все это время Шура чувствовала, как волнуется Ярослав, спрашивала мужа, что его мучает, но он молчал. Только после второй телеграммы он окончательно решил ехать домой и оформил необходимые документы.
— Едем в Москву, — сказал он ей, показав командировочное предписание, в котором говорилось, что он и его жена Александра Гавриловна Львова направляются в г. Москву в распоряжение ПУРККА с разрешением остановиться в Уфе, у своих родственников.
— Чего это мы не видели в Москве? — спросила она.
Шура поняла, что эта перемена не сулит ей радости.
Жаль было расставаться с типографией — какой бы бродячей ни была жизнь Шуры и Ярослава, типография всегда оставалась для них родным домом...
— Меня отзывают в Чехословакию. Теперь ты посмотришь и Москву, и Прагу...
— Отказаться-то не мог? — спросила Шура.
— Не мог, — ответил Гашек.
В Москве Гашек явился в Чехословацкое центральное бюро агитации и пропаганды. Его принял член бюро Вацлав Петрас, с которым Гашек незадолго до отъезда встречался в Иркутске.
— Вслед за тобой и мне пора бы на родину, да пока остаюсь здесь, — сказал Петрас, подавая Гашеку анкетный лист чехословацкого коммуниста, члена РКП (б), и попросил: — Заполни это.
Гашек быстро заполнил анкету. На вопрос «В какое место Чехословакии хотите ехать?» он, не задумываясь, ответил: «Куда требуют».
Через неделю Петрас положил перед Гашеком паспорт на имя умершего австрийского военнопленного Йозефа Штайдла. Сюда была вписана Шура. Петрас подал Гашеку второе письмо кладненцев, содержащее сведения о положении в Кладно.
Вернув письмо Петрасу, Гашек мысленно повторил все, чтобы не забыть наказа кладненцев. Петрас протянул ему узкую карточку с адресом Ярослава Гандлиржа.
Гандлирж? Гашек нахмурился. Он вспомнил, что этот функционер подписал ответ на запрос, который посылала Пятая армия в Москву, чехословацким коммунистам. Теперь это дело прошлое, а тогда «человеку с того берега», каким был он, ответ Гандлиржа мог оказать медвежью услугу. Интересно, как он встретит его в Праге...
Петрас продолжал:
— В кассе получишь советские деньги на проезд по РСФСР и тысячу пятьсот немецких марок на остальную часть дороги. Поедешь окольным путем — не через Польшу, а через Эстонию, морем и через Германию. Желаю тебе удачи.
И Петрас пожал Гашеку руку.
До Иван-города ехали долго. За окнами ползли поля и леса, кое-где припорошенные первым снегом. На остановках шла меновая торговля. Но репатриантам нечего было предложить для обмена — они сидели на сухом пайке, бегали с чайниками за кипятком.
Граница между РСФСР и Эстонией шла по реке Нарве. Переходя из Иван-города в город Нарву, Гашек с грустью думал о том, что навсегда покидает страну, за которую сражался с оружием в руках. Сердце защемило. Он невольно подумал о Шуре — ей еще тяжелее. Даже Москва казалась Шуре чужой в сравнении с Уфой и Иркутском...
Первое, что увидели репатрианты на эстонской стороне, был полосатый пограничный столб и несколько рядов колючей проволоки. Рядом виднелись ворота лагеря. Входя в них, какой-то немец сказал:
— Здорово отгородилась Эстония от Советской России!
В Нарве репатрианты просидели несколько дней. Гашек сумел вырваться за колючую ограду и поброди 1ь по городу. Среди всяких бумажек и воззваний он увидел объявление, в котором эстонское правительство обещало за выдачу большевистского комиссара Гашека пятьдесят тысяч эстонских марок. Такие объявления легионеров он уже не раз видел на Волге и в Сибири. Писатель мог сравнивать, как дорого ценится его голова. Впрочем, какое дело военнопленному Йозефу Штайдлу до какого-то Ярослава Гашека? Кроме того, в Эстонии свирепствует инфляция, и никому не удалось бы наесться досыта на паршивые бумажки.
Меж тем какой-то прилично одетый господин сверлил Гашека взглядом. Писатель пожалел, что не сможет прикинуться сыном немецкого колониста. Незнакомец заговорил с Гашеком по-немецки и по-русски, предложил обменять советские рубли на эстонские марки, ругал Эстонию и хвалил Россию.
«Сыщик, — безошибочно определил Гашек. — Грубая работа».
Перед отъездом Гашек просмотрел чехословацкую буржуазную газету «Народни политика» и теперь, разговаривая с этим субъектом, добросовестно пересказал ее содержание, добавив кое-какие глупости.
Сыщик решил, что нарвался на помешанного и поспешил ретироваться.
Перед отъездом из Нарвы все репатрианты должны были пройти санитарную обработку. Гашек хорошо помылся. С вещами получилось хуже: когда их принесли из дезинфекционной камеры, он увидел, что ботинки почти невозможно надеть — они ссохлись и съежились. Брюки изменили цвет, а жилетка, единственная довоенная вещь, совершенно истлела.
— Чертова вошебойка! — собирая расползшиеся лоскутки, ругался Гашек. — Из-за нее не состоится свидание моей жилетки с пражским костюмом!
Проторчав четыре дня в карантине, репатрианты отправились в Таллин. Туда добрались за двое суток. Голодные, они сидели возле нетопленных железных печек и на чем свет стоит ругали правительство Эстонии и Красный Крест, служащие которого бесплатно навязывали библии и спекулировали при обмене денег. Особенно шумели румыны и венгры. На одной станции они окружили представителя Красного Креста и, угрожая ему, стали требовать хлеба. Венгерский инженер Иожек, заслонив собою чиновника, успокаивал расшумевшихся репатриантов:
— Господа, будьте рассудительны! Ведь мы находимся за границей! Каждая такая ссора глубоко роняет нас в глазах эстонцев!
В этот момент мадьяры и румыны принялись размахивать кулаками перед носом представителя Красного Креста.
— Не прибегайте к насилию! — закричал инженер. — Подумайте о маленьких эстонцах. Они идут в школу и смотрят на нас!
Пока репатрианты спорили, представитель Красного Креста улизнул, оставив своего защитника им на растерзание.
— Не волнуйтесь, господа! Все уладится! — мужественно защищался инженер. — Если нас накормят в Таллине, мы будем сыты...
— Если ты не заткнешься, мы бросим тебя в котел, сварим и сожрем, — прервал тощий венгр своего земляка.
— ...и будем сыты! — издевательски заржал, засучивая рукава, здоровенный румын.
Вся эта сцена неожиданно рассмешила голодного Гашека. Она напомнила ему старый анекдот о попугае трактирщика, который удрал от своего хозяина и очутился в лесу, в птичьем царстве. Птицы кружились возле него, выщипывали перья, клевали попугая, а он истерически орал: «Не все сразу, господа! По очереди, пожалуйста!»
Инженер притих, но ненадолго. Когда на одной стоянке репатрианты притащили несколько поленьев, и в печке загудело пламя, он снова ожил:
— Если мы забираем чужую вещь, то это называется кражей, а тот, кто ее совершает, — вором. Обогреваясь крадеными дровами, мы становимся соучастниками кражи.
Бедный инженер! Его моралистские рассуждения были совершенно неуместны: сам он не принес ни одной щепки для печки. Это взбесило его спутников. Они взяли инженера под руки и стремительно вытолкали из вагона.
Воспитательная мера принесла свои плоды. Инженер вернулся в вагон с большим поленом и сокрушенно сказал:
— Я взял чужую вещь. Следовательно, я — вор.
Его пустили погреться.
Под Таллином поезд неожиданно повернул и пошел вдоль берега. Все равнодушно смотрели на море. Поезд остановился у небольшого мола. К нему пришвартовался «Кипрос». пароход германской пароходной компании.
Команда быстро принялась за погрузку. Матросы перебрасывали пассажиров, словно арбузы. Репатрианты в одно мгновение оказались в трюме. Построив по Десяткам, матросы погнали их на другой конец парохода и выдали им хлеб, мясные консервы, ложки, миски и чайники. Через полчаса все были сыты.
Немного освоившись, Гашек вышел на палубу. Возле капитанского мостика он остановился — здесь висели объявления и правила для пассажиров. Гашек стал читать их.
«Если заметишь пожар, сообщи старшему офицеру».
«Пассажирам входить на капитанский мостик строго воспрещается».
«Ключ от склада спасательных поясов находится у младшего офицера — ему следует сообщать о каждом несчастном случае».
Гашеку показалось, что эти правила придуманы единомышленником инженера Йожека. Он вынул карандаш и приписал: «Если пароход потонет, сообщи капитану».
Спускаться в трюм не хотелось. Гашек бродил по палубе. «Кипрос» шел мимо меловых скал острова Сильгит и сигналил встречному пароходу. На палубе этого судна стояли русские военнопленные. Они подняли красный флаг, и он гордо реял :.о ветру. И те, и другие репатрианты столпились на палубах, махали руками, кричали «ура!». Гашек оглянулся на своих спутников. Многие из них плакали, не скрывая слез. Он тоже махал рукой, прощаясь с русскими, потом увидел Шуру — та, не отрываясь, с тоской смотрела вслед своим землякам, пока они не скрылись из виду.
Над «Кипросом» кружились чайки. Они то падали в волны, то взлетали над водой. Скоро и чайки исчезли. Шура и Гашек долго молча стояли на палубе, вспоминая Россию и думая о том, что ждет их в Золотой Праге.