Выражает ли гашековский юмор мироощущение человека двадцатого столетия? Мы говорили, что его игра в богему — это мужественное, отважное проникновение во внелитературную реальность, открытие творческих потенций плебейской, периферийной среды. Формы критицизма и комического в представлениях этой среды иные; у обычного, безымянного человека иное и отношение к современности. Гашеку было на роду написано открыть новый облик народности. Своеобразным выражением его богемной клоунской маски стал бравый солдат Швейк. Эта фигура возникла по внезапному наитию, в то же время — как порождение эпохи. По счастливому стечению обстоятельств появление первого наброска отметила его жена Ярмила Гашекова: «Однажды майским вечером 1911 года Гашек вернулся домой весьма навеселе, но у него достало силы воли в нескольких словах записать идею, которая его преследовала. Утром, едва проснувшись, он начал искать обрывок бумаги, на которой, как он утверждал, была занесена гениальная идея; к ужасу своему он осознал, что теперь он уже ее не помнит. Между тем клок бумаги я уже бросила в мусорный ящик. Гашек кинулся искать бумажку, и был безмерно счастлив, найдя скомканный и смятый листочек. Он осторожно расправил его, перечитал, смял снова и выбросил. Я эту бумажку подняла и сохранила. На четвертушке листа отчетливыми буквами было написано и подчеркнуто название: «Идиот на действительной». И под этим названием фраза, которую можно было разобрать: «Я сам напросился, чтобы меня проверили, выйдет ли из меня приличный солдат».— Следующие слова разобрать было нельзя».
Идея создания типа «лояльного идиота» продолжает линию нескольких антимилитаристских фигур в творчестве Гашека. Предшественником этого типа можно считать едва намеченную, но по значению своему далеко превосходящую гротески анархистского периода сатиру о славном шведском солдате. Этот солдат несет караульную службу на трескучем морозе и опирается о ветхий забор. Постепенно у него отваливаются руки и ноги, а он лишь радуется возможности умереть за бога, родину и короля, и в конце концов, замерзнув, достигает желаемого. Гротесковое обесчеловечивание и оцепенение куклы есть, собственно, параллель к механизму милитаристской системы. В то же время это иронический образ абсурда, подменяющего естественную мысль и чувство. И тем самым эта гротесковая фигура означает переоценку стихийного протеста и пафоса. Этот гротесковый, гиперболический образ выступает у Гашека как такое отражение принципа субординации, когда оно достигает степени внутреннего помрачения. (Сходный сюжет мы обнаруживаем в сатирическом рассказе И. Ольбрахта «История Фердинанда У меченого» (1911).
Отражением стихийного'бунта того времени является и герой рассказа «Der verfluchte Ruthene» (1914), где повествуется о мучениях молодого солда- та-русина, из которого армейские начальники задались целью «сделать человека», применяя побои, пинки, нестерпимое унижение. Мотив человеческой естественности, утраченной и задавленной враждебным ей миром милитаризма, раскрывается в цикле мистерий (несчастного Онуферку пугают тем, что на небе война пострашнее здешней), сюжетная линия доведена до момента решительного, радикального бунта. Но несмотря на это, тут тоже обнаруживается безысходность стихийного протеста.
Антивоенная тема присутствует во многих очерках и сатирических рассказах Гашека. Он обличает в них милитаристскую направленность австрийской международной политики, выступает против захвата Боснии и Герцеговины, подготовки так называемых «процессов государственных изменников», в них пародируется военный бюрократизм и объектом сатиры становится «ветеранская ностальгия». (Ср., например, «Боснийская ослиная история», «Фуражка пехотинца Трунца», «У оставленной уборной».) Частое обращение к антивоенной теме объясняется влиянием тогдашней эпохи.
Во времена Австро-Венгерской монархии милитаризм был одной из самых острых черт классового, национального и социального угнетения. В духе правительственного лозунга «Разделяй и властвуй» руководство армии посылает славянские полки для проведения военных действий против Югославии. Однако чехи не желают отдавать свои жизни за великодержавные интересы своей «более обширной родины».
В период застоя чешской политики антимилитаристские настроения становятся и средством выражения национальной борьбы. Государственным языком в ту пору был немецкий, и подданные славянских национальностей грубо преследовались. Именно это приводило к подъему сопротивления. Группы радикально настроенной молодежи не поддерживают политику своих правительств. Из этой раздробленности извлекают для себя пользу анархисты, выражающие свое неприятие армии и государства в пламенных радикальных лозунгах. Вершиной, пиком антимилитаристского движения в Чехии явились два процесса «государственных изменников». В ходе первого разбиралось дело нескольких молодых энтузиастов-фанатиков, участвовавших в национально-освободительном и социальном движении (этот процесс имел место в 1909 г.). Тогда было осуждено 44 человека, среди них и близкие приятели Гашека — Эмиль Шпатный и Алоиз Гатина. Движение сопротивления молодых анархистов было подавлено австро-венгерским правительством в ходе другого судебного процесса, организованного в мае 1911 года. Главной фигурой на этом процессе был еще один приятель Гашека, журналист анархистского толка, позднее ставший коммунистом, Властимил Борек. В Прагу к началу процесса он был доставлен в кандалах из порта Пулье. Данные полицейского архива подтверждают тот факт, что Гашек активно интересовался этим процессом. «В 1910 году Гашека доставили в полицейское управление, поскольку в Альбрехт - ских казармах он расспрашивал об известном анархисте Бореке, вольноопределяющемся матросе, который по доносу был передан из порта Пулье гарнизонному суду. 11 декабря 1911 года у него дома был проведен обыск, не давший каких-либо результатов». Ярмила Гашекова в фельетоне «Домашний обыск» вспоминает, что сказал Гашек по этому поводу: «Меня водили по казармам и устраивали очную ставку с солдатами».
Участие Гашека в антимилитаристском движении подтверждается и фактом личных контактов со многими хорватскими студентами. Все это, а также обострение ситуации в 1911 году (когда мог вспыхнуть турецко-итальянский конфликт из-за Триполи) и породило первые наброски образа бравого солдата Швейка.
До сих пор еще не выяснено, был ли Гашек призван в австро-венгерскую армию, служил ли он в ней хотя бы самое короткое время. По некоторым сведениям, его призывали в Триенте, но признали негодным. Приятель Гашека, поэт Йозеф Мах, служивший в Триенте, эти сведения опровергает. Послужной военный лист Гашека тоже может в данном случае служить доказательством, что в императорско-королевское ополчение Гашек был призван только во время войны. Остается лишь предположить, что военную терминологию и солдатскую речь он освоил просто со слуха, прежде всего из рассказов своего приятеля Йозефа Маха. Известно также, что Гашек с большим интересом слушал рассказы ветеранов австро-венгерской армии о походах в Боснию и Герцеговину и вместе с ними распевал старинные военные песни. В 1911 году, в период организации партии умеренного прогресса в рамках закона, все эти детали и впечатления способствуют созданию Швейка.
Неизвестно, откуда Гашек взял это имя. Кое-кто утверждает, что это фамилия некоего землевладельца и старосты, которого якобы тоже звали Йозеф Швейк, в ту пору он выступал депутатом от партии аграриев в Кутной Горе. Другая версия, пожалуй, более правдоподобна. Гашек с детства дружил с неким паном Швейком, жившим на углу Сокольской улицы и улицы На боиште, в том же доме, что и Гашек. Позже он стал дворником в доме номер десять, где помещался трактир «У калиха» («У чаши»), поблизости от публичного дома. Гашек несколько раз посещал этот трактир и встречался с паном Швейком, который даже приглашал его к себе домой. Там он познакомился со старшим сыном пана Швейка Йозефом и быстро подружился с ним. Это произошло в пору зарождения замысла «идиота на действительной».
Весьма смутны и свидетельства, приоткрывающие литературные источники этого героя. Листая старые газеты, можно, по-видимому, проследить генеалогию парадоксального «наития». В «Дельницке бесидке» (в приложении к газете «Право лиду») от 16.4.1905 года мы можем обнаружить перевод юморески «Воинская честь», которую в журнале «Симплициссимус» поместил Корфиц Голен. Там действует некий сельский простачок и хитрец, под маской которого скрывается коварство и насмешка. Разумеется, мало вероятно, что фигура сельского «болвана на действительной» задержалась у Гашека в памяти. Легче предположить, что тип Швейка просто «носился в воздухе».
«Идиот на действительной» — это пародийное определение свойств характера покорного австро-венгерского солдата: «Я сам напросился, чтобы проверили, выйдет ли из меня приличный солдат». Ироническая метаморфоза совершается благодаря тому, что этот «приличный солдат» охарактеризован «идиотом».
Образ Швейка также основан на этом парадоксе. С одной стороны, Швейк желает служить, что называется, «до последнего издыхания», однако от такой ретивости армия на самом деле разлагается. Гашек пародирует не только принцип субординации, но создает гротескно-гиперболический образ милитаризма. Такое намерение выражено уже в той характеристике, которая дается этому образу в первой части цикла «Швейк выступает против Италии». «Швейк отправился на войну с легким сердцем. Ему хотелось выкинуть на фронте какую-нибудь шутку, это ему и впрямь удалось — он привел в изумление весь гарнизон Триеста, включая главнокомандующего. Швейк все время улыбался, был приветлив в обращении и наверное поэтому постоянно находился под арестом» (Бравый солдат Швейк накануне войны. Прага, 1957, с. 107).
Представление о настоящем бравом солдате (цикл имеет подзаголовок «Любопытные похождения бравого солдата») реализовано в абсурдном действии, которое является иллюстрацией к словам австрийской воинской присяги, обязывающей солдат верно служить своему императору равно как на земле, так и на море и в воздухе. Швейк превосходит сам себя в рвении, с каким собирается служить императору «до последнего издыхания», но результат его усилий всегда оказывается прямо противоположным исходному намерению: из-за него взлетает на воздух арсенал, падает на землю самолет и т. д. Нелепый абсурд воинского послушания он доводит до мистерии. Слова «Летите вы ко всем чертям!» Швейк понимает буквально, как приказ, и поднимается в воздух на самолете вместе с любознательным румынским майором.
Гашек разворачивает действие в непрерывной цепи пародийных парадоксов: Швейк имеет право уйти в отставку, поскольку он идиот, но, для того чтобы служить государю-императору, предпочитает дезертировать. Иронический смысл этой идеи очевиден. Абсурд раскрывается опять-таки через абсурд.
Гиперболическим образом Швейка снижается пафос официальных австро-венгерских мифов. Но суть идеи Гашека состоит не только в пародии, айв гротесковой конструкции, позволяющей ввести в книгу множество различных событийных вариаций, парадоксов и поворотов. Некоторые комические положения доводятся до высот иронического осмеяния. Когда, к примеру, санитар Бочковский ставит Швейку клистир, в нашем восприятии это выглядит пародией на солдатский героизм.
По цензурным соображениям насмешка, ироническая издевка и карикатура на милитаризм прикрыты маской гротеска. Характеризуя Швейка, автор постоянно отмечает стереотипные черты: «улыбающееся лицо», «простодушное выражение», «теплый, искренний, детски-ясный взгляд голубых глаз» и т. д. К основным свойствам гротескной маски Швейка относится производимое им впечатление радости и веселья, равнодушия к опасности и превратностям судьбы: благодаря всему этому Швейк как бы исключается из реальных связей. Гротескная раскованность Швейка, его независимость от окружения производят в известном смысле впечатление «героизма», поскольку не поддаются моральной оценке, однако в то же время воспринимаются и как автопародия на воинский героизм.
Кое-что — весьма существенное — переходит из этого гротескно-гиперболического замысла в созданные после войны «Похождения бравого солдата Швейка». Это, например, мотив оказания медицинской помощи клистиром (вероятно, тут отразилось пребывание Гашека в доме умалишенных в 1911 году), рассуждение о различиях между гражданским и военным духовенством, эпизод с полевым богослужением и другие.
В «Похождениях» мы обнаружим и элементы знакомой сюжетной линии (служба Швейка у фельдкурата, встреча с лейтенантом Кноблохом, которого охватила дрожь при виде добродушного лица бравого солдата, и т. д.). Все эти черты складываются в окончательный вариант романа «Похождения», который без знакомства с предвоенным прототипом его главного героя может быть недостаточно понятным и осмысленным.
Однако было бы ошибкой считать, что в «Похождениях» Гашек только заимствует и развивает идею своего предвоенного гротеска. «Швейку накануне войны» существенно недостает эпического начала, благодаря которому в позднейшей разработке все сатирические, карикатурные гиперболы включаются в широкое, развернутое полотно событий жизни.
Эпический элемент здесь лишь обозначен в нескольких диалогических репликах, в швейковской развязности, которая характеризует его идиотическую несмышленость и невежество.
Звеном, соединяющим гротескную раскованность предвоенного «Швейка» с позднейшей эпичностью «Похождения», можно считать несколько австрийских военных песен, которые за редкими исключениями переходят и в текст романа. Это прежде всего любимые: «Марширует Греневиль», «Перстенек, что ты дала...», «Генерал Виндишгрец...» и т. д. В романе отсутствует текст лишь одной песни «Кто хочет быть великим, должен кнедлики любить».
Автор вводит песни в кульминационные (чаще всего в катастрофические) моменты развития сюжета, они призваны подчеркнуть бесстрашие Швейка и его независимость в оценке той или иной ситуации. Из этого следует сделать только тот вывод, что именно эти песни, соединяющие элемент карикатурный и пародический с ностальгической эйфорией ветеранов австро-венгерской армии, и возмещают недостаток эпического элемента.
Гашек сразу почувствовал значительность своей выдумки о Швейке. Выпустив три главы в журнале «Карикатуры» Лады, он отнес продолжение в конкурирующий с ним журнал «Добра копа» («Шутник»). Сторонники и друзья Лады сделали попытку «убить» Швейка и под прозрачным псевдонимом «Ярослав Ашек» опубликовали окончание «Швейка», озаглавив его «Слава и смерть воина Швейка». Осуществить их замысел не позволила цензура, вымарав весь текст, кроме первого абзаца.
Каковы же художественные ценности предвоенного создания Гашека? Прежде всего необходимо установить, в чем различие метафоры и гротеска. Суть метафоры — в соединении реально несовместимых смыслов на более высоком психологическом и смысловом уровне с помощью поэтической или философской ассоциации. Напротив, основу гротеска составляет соединение несоединимых элементов уже в их конкретном, материальном подобии.
Таким образом, основу гротескового видения составляют как карикатурная гипербола, высвобождающая вещи и явления из привычных связей, так и их мозаичная контрастность и несовместимость. Не поняв специфики принципа гротесковой образности, мы не оценим и парадоксальности образа Швейка.
Пародия и мистификация в этом типе как бы нечаянно объединяются с естественным простодушием глупца и идиота. Такое допустимо только в рамках гротескного восприятия. Швейк — не реальный тип, хотя его создатель продолжает традиции образов народного хитреца, мрачно-иронических образов воров и убийц. Но созидательные потенции этого типа далеко не исчерпываются этим общим наброском. Собственно, в нем содержится лишь первая попытка в гиперболическом образе, связанном с ярким изображением действительности, передать абсурд жизни и одновременно преобладание в ней непосредственности, свежего и жизненного комизма.
Своим Швейком Гашек показал, что абсурд даже не нужно выдумывать, поскольку он рассеян в самой реальности, более того, он ближе действительности, чем любой иной, тенденциозно приписываемый ей смысл. Швейк — это следствие и результат обостренного артистического чутья писателя и его пристального вглядывания в эпоху. В ту пору еще у всех на памяти был случай с «капитаном из Кёпеника», обнаживший абсурд культа армейской формы и субординации. (Сапожник Фойгт из берлинского предместья Кёпеник, присвоив форму капитана, при содействии воинского подразделения завладел общественной казной.)
Швейк, однако, наглядно изображает не только магию «послушания» и субординации, но и крушение идеологических и этических ценностей; мировая катастрофа уже «носилась в воздухе».