Вторжение варвара в литературу

 

Внутреннюю последовательность Гашек проявляет и в своем отношении к политической жизни. Однажды решив сражаться против ненавистного государственного устройства, он отдался этому делу без остатка.

В результате печального балканского опыта Гашек утратил веру в действенность анархистских методов. Понял, что без участия масс радикальные фразы, выстрелы и бомбы террористов – всего лишь пустая детская игра. Как талантливый публицист он посвящает себя прежде всего пропаганде революционных идей. Это не значит, что Гашек склоняется к просветительскому социализму. Он по‑прежнему видит возможность освобождения лишь в насильственном общественном перевороте. Его критический взгляд, доходящий до всеотрицания, проникает в самую суть политики и общественной жизни.

Полицейские протоколы свидетельствуют об эксцентрических выходках, которыми Гашек провоцирует блюстителей порядка, олицетворявших в его глазах власть и государственный произвол. После одной из них постовой Вацлав Матоушек с участка Горжейши Нове Место доставил его в полицейскую управу. Рапорт Матоушека небеспристрастен, ибо по дороге, а именно на Индржишской улице, Гашек оказал сопротивление и пытался нанести стражу порядка удар тростью, угрожая выбить зубы. В критический момент Матоушек успел отскочить в сторону, а Гашек, размахнувшись и потеряв равновесие, упал на землю. Полицейский Готлиб Губены, несший постовую службу на Индржишской улице, помог его арестовать. Все доставленные в участок нарушители порядка, в том числе и Гашек, были заключены в камеру.

«При себе Гашек имел 2 кроны 46 геллеров, кошелек, разбитые часы с никелевой цепочкой, начатую пачку сигарет, в которой оставалось всего три сигареты, три спички, одну пару новых запонок, щеточку для разглаживания усов, английский пластырь, листки бумаги, исписанные его почерком, и повестку в суд на 17 мая 1906 года».

После того как Гашека отпустили, пражская полиция некоторое время не могла установить места его жительства (по всей видимости, он ночевал у кого‑нибудь из своих друзей), а затем какой‑то полицейский благодетель сдал дело в архив.

Обычно в полицейских протоколах указывается, что в карманах у задержанного обнаружены кое‑какие мелкие вещи и несколько геллеров, то есть что почти всегда он без средств. Не углубляясь в подробности, можно с уверенностью сказать: за гашековской бунтарской эксцентриадой стояла нужда, материальный недостаток, неуверенность в завтрашнем дне, омрачавшие в то время жизнь всей его семьи. В архиве банка «Славия» сохранилось письмо, адресованное какому‑то «глубокоуважаемому» пану, очевидно покровителю семьи Гашеков, в котором говорится: «Заходила к нам пани Гашекова, близкая к полному отчаянию. Сын целыми днями бегает по объявлениям и ничего не может найти». Это письмо, содержавшее ходатайство за младшего брата писателя – Богуслава, – датировано 17 марта 1907 года.

Нужно отметить, что всякого рода хмельные выходки и проделки воспринимались австрийской полицией с добродушной снисходительностью. Их почитали незначительными эпизодами, и соответствующие протоколы пришивались к делу. Полицейские власти проявляли большую терпимость и оставляли мелкие проступки без последствий, когда были уверены, что это не вызовет неудовольствия начальства. Австрийская бюрократия систематически и весьма основательно занималась бумажным делопроизводством, но действовала вяло, записи велись пассивно, в простой хронологической последовательности, чиновники занимались лишь регистрацией нарушений порядка и не злоупотребляли домыслами в своем стремлении вскрыть более глубокие взаимосвязи и создать общее представление о человеке.

Совсем иначе относилась полиция к поступкам, в которых можно было усмотреть антигосударственную провокацию, особенно так называемые «анархистские происки». Здесь фантазия расцветала пышным цветом. В одном из рапортов Гашек назван сотрудником анархистского журнала «Нова Омладина», выходившего в пражском рабочем районе Жижкове. Он публикует здесь несколько сатирических фельетонов, в которых содержатся иронические намеки на австрийский режим и правящую династию. Поэтому уже 17 апреля настороженная пражская полиция докладывает: «Я. Гашек, родивш…, роботающий в редакциях журналов „Комуна“ („Коммуна“) и „Худяс“ („Бедняк“) на Жижкове, Таборитская улица, придерживается анархистских взглядов. Опись примет заполнена и передана государственной полиции. К сведению пана участкового инспектора Небесного, дабы он установил за оным систематическую слежку и наблюдение». (Это указание, очевидно, является результатом рапорта полицейского агента‑провокатора Машека, появление которого в редакции «Комуны» Гашек остроумно описал в рассказе «По стопам тайной государственной полиции».) На другой же день ревностный полицейский комиссар Хлум в донесении, адресованном в Вену императорско‑королевскому центру по наблюдению за анархистами, сообщает:

«В последнее время своими статьями в анархистском печатном органе „Комуна“ обращает на себя внимание некий Ярослав Гашек. Он непрестанно встречается со здешними анархистами и, очевидно, работает в редакции „Комуны“. Рядом другой рукой приписано: „Принято к сведению, дело заведено, наблюдение установлено“.

Итак, Гашек еще раз оказался участником анархистского движения. На его решение повлияли исторические события.

1905 год, год русской революции, а в Чехии – год бурных декабрьских демонстраций с требованием всеобщего избирательного права, способствовал значительному оживлению анархистских идей, одновременно это был год начала раскола в чешском анархистском движении. Постепенно в нем оформляются два крыла. Первое имеет интеллектуальный характер, участвуют в нем главным образом литераторы, интеллигенты, знатоки анархистской теории. Позднее это направление вырабатывает программу так называемого этического анархизма, которую исповедуют все представители предвоенного поэтического поколения во главе с С.К. Нейманом. Они группируются вокруг журналов «Новы культ», («Новый культ»), «Шибенички» («Шутки висельников»), «Праце» («Труд») и др.

Второе крыло чешского анархизма стремится придать движению массовость, воздействует скорее практическими аргументами. У этого направления сильные позиции на чешском севере. Признанным вождем его становится Карел Вогрызек[1], опытный оратор и демагог. Вместе с Ладиславом Кнотеком Вогрызек основывает на Жижкове журнал «Нова Омладина», после цензурного запрета получивший название «Комуна». К работе в этом журнале Гашек относится весьма серьезно. Часто подолгу просиживает в типографии над корректурой. Почти в каждом номере публикует фельетоны или сатирические рассказы. Выступает на анархистских собраниях в различных районах и пригородах Праги: Высочанах, Глоубетине, Кбелях, Чаковицах и Писеке. Особенно значительным было собрание в трактире Банзетов в Нуслях, где выступили три ведущих анархистских оратора, в том числе Ярослав Гашек.

В накаленной атмосфере общественного подъема ораторы призывали бойкотировать выборы в парламент и обличали – австрийский государственный деспотизм. Боевым духом дышит и сообщение журнала «Нова Омладина» об анархистских собраниях в Усти‑над‑Орлицей и в селе Длоуга Тршебова, где Гашек вместе с несколькими товарищами сорвал предвыборное выступление кандидата от клерикальной партии Вацлава Мысливца. В одном из писем он воистину красочно изобразил эту экспедицию:

«Сегодня примерно с тремя сотнями наших ребят отправляюсь в село Длоуга Тршебова срывать собрание клерикалов. Я имею здесь большой успех, и по моему совету все мы будем руководствоваться лозунгом „Насилие – за насилие“. Государство – это насилие… пардон, видите, в пылу красноречия я ораторствую даже на бумаге. Заранее радуюсь встрече с клерикалом Мысливцем. Неподалеку протекает река Орлица, и я еще не решил, следует ли нам сбросить в нее этого типа до собрания или оставить это на потом. Я, как и другие, думаю, что этого клерикального молодчика надо бы первым делом как следует вздуть. Ребята давно порываются и только ждут моего указания. Пишу эти строчки и размышляю, позволить или нет. Это будет собрание, какого на моравских границах никто не помнит. У нас здесь очень сильные боевые организации, которым я в данный момент рекомендую революционную тактику. Первого мая собираемся поджечь Усти‑над‑Орлицей. Как видите, весьма приятный городок. Край великолепный, бесконечные леса, было бы очень мило с Вашей стороны, если бы Вы сюда приехали. Я показал бы Вам реку Орлицу, которая шумит среди Орлицких холмов и несет свои воды, зеленые, как надежда, что мы намылим Мысливцу шею. Я – словами, а ребята тем, что окажется под рукой. Там будет и священник. Этого слугу божьего они тоже поколотят. Одного клерикального учителя хотят привязать за ногу к стулу и под угрозой взбучки заставить шесть часов кряду повторять „Отче наш“ и „Аве Мария“. Может, это ему в конце концов осточертеет».

Первого мая 1907 года, когда анархистская агитация за бойкотирование выборов достигла апогея, в саду ресторана «На Слованех» состоялся большой митинг. Первым оратором был анархист Вогрызек. Далее цитируем «Комуну»: «Около часа пополудни группа участников митинга человек в 40 двинулась вверх по Ечной улице, распевая разные революционные песни, в том числе „Красное знамя“, „Солдаты, солдаты“, „Красные цветы“ и др.». (В этом месте сообщение было прервано вмешательством цензуры. Далее пусть говорит полицейский протокол.) «Инспектор полиции Гергет, проходивший мимо, призвал демонстрантов к порядку, но те его не послушались. С Карловой площади на помощь Гергету подоспел полицейский Шнирдль и также предложил демонстрантам разойтись. Арестованный (Ярослав Гашек) при этом воскликнул: „Бей!“ – и в тот же миг кто‑то (другой рукой в протоколе приписано: неизвестно кто) нанес Шнирдлю удар палкой по голове, в результате чего он получил легкое ранение. Свидетельствовать в пользу Гашека и против полиции вызвались: жена портного Мария Мюллерова с Жижкова (подруга Кахи. – Р. П.), редактор Михаэл Каха[2], Бедржих Калина, подмастерье столяра Йозеф Роубичек, Франтишек Вильдман – счетовод из Вршовиц, все – участники митинга. Перед полицейским отделением старший полицейский Фр. Ворачек арестовал еще и редактора Каху, поскольку тот не подчинялся приказам полицейских чинов, но после установления личности вышеназванный был отпущен».

На допросе Гашек заявил, будто кричал не «Бей!», а «Гей!» и соответственно не является «вдохновителем преступления», как это утверждает прокурор. Но словесная игра ему не помогла, и составом суда под председательством д‑ра Ульриха он был приговорен к месяцу тюремного заключения за нанесения тяжкого увечья (пар. 5, статья 153 уложения о наказаниях) и за призыв к нападению на стража порядка. Пребывание под следствием затянулось до 14 мая. Но исполнение приговора по неизвестным причинам откладывалось. Свой срок Гашек отсидел в тюрьме под новоместской башней на Карловой площади с 18 августа по 16 сентября 1907 года.

Над мучной похлебкой, над гороховой или ячневой кашей у него была возможность задним числом поразмыслить, сколь зыбки основы анархистского бунтарства. Он еще раз убедился в противоречии между привлекательными идеями уничтожения государства и гнетущим бессилием тех, кто оказывался в конфликте с государственной властью.

Тюремный опыт открывал глаза на многое. Мы не знаем всех причин, по которым Гашек прервал сотрудничество с анархистской печатью. Сам он в позднейших автобиографических воспоминаниях изобразил свой разрыв с анархизмом в тонах примиряющей самоиронии. После рокового инцидента его якобы вызвал к себе в полицейский комиссариат советник Петрасек, с сыном которого Гашек был хорошо знаком еще с ученических лет, и по‑отечески предупредил: «Друг мой, помните следующее: венская тайная государственная полиция внесла вас в список анархистов. – Позвольте, пан советник, может быть, пражская? – И пражская, и венская, милый друг. – А брненская, пан советник? – Там нет управления тайной государственной полиции, милый друг. – Тогда я переселюсь в Брно. – В Брно вы не переселитесь, вы останетесь на Виноградах, точно так же как остаюсь на Виноградах я. – Позвольте, пан советник, разве человеку нельзя быть анархистом? – Почему нельзя, – ответствовал пан полицейский советник, – только его сразу же ожидают неприятности. Вы молоды, и мне вас, право, было бы жаль. Когда‑то я тоже все это пережил. И я был горяч. Однажды я сказал своему начальнику: „Позвольте!“ – и хлопнул дверью. Я не хотел хлопать дверью, просто у меня карман сюртука зацепился за дверную ручку, когда я пулей вылетел из его кабинета. Но, вернувшись в свою комнатушку в старой полицейской управе, я пожалел о случившемся. Пошел к шефу, попросил прощения, и все мои анархистские настроения как рукой сняло. Сейчас вы в „Комуне“, молодой друг, – он встал и погладил меня по голове. – Послушайтесь моего совета, уйдите оттуда. Ваша мать – порядочная женщина, ваш брат ожидает места в банке „Славия“, идите к младочехам[3]. Выбросьте из головы керосин и динамит, ведь это не делает вам чести. Коли уж вы так непременно хотите быть в какой‑нибудь партии, которая много кричит, станьте национальным социалистом, а если у вас революционные убеждения, отправляйтесь к социал‑демократам. Они требуют всеобщего избирательного права, но мы им все равно его не дадим. Однако в тюрьму мы вас за это не посадим. Только выбросьте из головы бомбы».

Подействовали ли на Гашека добродушные увещевания советника Петрасека – никто теперь не скажет. Тем не менее на оборотной стороне акта, содержащего приговор, по которому Ярослав Гашек был присужден к месячному тюремному заключению, каллиграфическим почерком выведено: «Оставил редакции „Худяса“ и „Комуны“, будет искать место в других изданиях». Однако несомненно, что решающее значение имело разочарование Гашека в анархизме и его возможностях.

После выхода из тюрьмы Гашек стал еще независимее в своем отношении к чешской политической и общественной жизни. Весь предшествующий жизненный опыт, принесший ему столько разочарований, служил благодатной почвой для стихийного скептицизма. Не связанный никакими обязательствами, он беспощадно раздает удары направо и налево.

Рассказывают, что однажды Гашек написал для национально‑социалистической газеты «Ческе слово» («Чешское слово») сатиру на социал‑демократов, но, поскольку гонорар его не удовлетворил, опубликовал ту же вещь в социал‑демократической газете «Право лиду», лишь заменив имена персонажей. Согласно другому преданию в газетах обеих соперничающих партий он вел энергичную полемику… с самим собой.

В фельетонах, публиковавшихся в журнале «Нова Омладина», ирония Гашека была направлена против литературных «молодых течений». Он высмеивает наигранный духовный разлад современной лирики: «Были времена, когда молодой поэт писал о проститутках; позднее проститутки как‑то ассоциировались в его сознании с природой, и поэт стал писать о продажных женщинах „на фоне зеленой листвы“. До сих пор существуют поэты, которые считают, будто делают нечто возвышенное, оставляя сборники своих стихотворений на тумбочках домов терпимости. Бывают же такие странные увлечения! Стихотворцы заставляют себя грустить в поэзии, поскольку в жизни пользуются всеми земными благами. Все это вымученные, заученные фразы, которые они повторяют как попугаи».

В том же духе он выступает и против плаксивых произведений с «социальной» тематикой. Немало подобной продукции печаталось тогда в социал‑демократических газетах, в семейных календарях для рабочих и т. п. Чаще всего Гашек пародирует революционный фидеизм этой литературы: социальный переворот изображается в ней как чудо, как обманчивая иллюзия, как будущее, окутанное дымкой фантастики. Пролетариат здесь только и делает, что сетует, терпит лишения и стонет, но при этом бездействует. Перед ним нет никакой революционной перспективы. Авторы рассказов, публикуемых в календарях для рабочих, тоскуют о «зорях, предвещающих бурю»: «Сплошные тяготы жизни, сплошные слезы, сплошное хныканье – и это читается преимущественно рабочими! Такая литература воспитывает из них плаксивых баб, единственное утешение которых – воспоминания, слабая надежда на то, что когда‑нибудь все же настанет какая‑то заря. А покамест их жены, по словам тех же поэтов, „дают миру новых рабов…“.

Требование агитационности, которое молодой Гашек предъявляет литературе, несет на себе печать некоторой наивной прямолинейности. Слова его обретают подлинную силу лишь там, где он прибегает к насмешке и пародии: «Когда наконец мы услышим песни без пустых фраз, когда наконец прочтем социальный рассказ без вечного хныканья и увидим на наших сценах настоящую социальную пьесу – пьесу о победоносном восстании, песню мятежа, гимн побеждающего пролетариата, а не смехотворную дребедень, вроде социального стихотворения в жалком майском номере газеты социал‑демократов – «Сон павшего героя 48‑го года (намек на буржуазную революцию 1848 года. – Р. П.) о всеобщем избирательном праве».

Критическое отрицание литературной традиции подготавливает кардинальный поворот в эволюции творчества Гашека. Молодое поколение – и этим оно резко отличается от индивидуалистических мизантропов девяностых годов – обращается к темам общественной жизни. Гашек тоже целиком и полностью предан реальному миру. Он удивляет своей безмерной смелостью, не щадит никого и даже самого себя, хотя и пожинает за это недоброжелательство и непонимание.

Глазами обездоленного бродяги писатель наблюдает жизнь окраины большого города. Его привлекают затхлые и зловонные пражские трущобы, ночные заведения и кабачки печально известного и позднее снесенного по санитарным соображениям пятого округа, постоянными посетителями которых наряду со всякими подозрительными личностями были и агенты полиции. Благодаря своей ненасытной любознательности Гашек открывает фантастический мир пражского дна – мир кутил, бродяг, воров, проституток, мир дневных и ночных трактиров, распивочных, пивных, баров, танцевальных залов, шантанов, кафе, винных погребков, староместских притонов, вертепов, ночлежек, в которых ютились пражские люмпены. Этот мир любит циническую, дерзкую насмешку, столь же грубую, как он сам. Здесь были и свои гротескные типы, вроде пресловутого «князя Исфагани с Подола» или известного декламатора Кунеша из трактира на Штупартской улице и т. п. Один из куплетов Кунеша – наивная, банальная параллель к лозунгам партии умеренного прогресса. Текст этого куплета таков: «В петлю лезьте – только вместе! Слева, справа – чехам слава!»

Гашек не стремился рисовать колоритные фигуры всякого рода чудаков или вызывать ностальгические воспоминания об исчезнувшей «старой златой Праге», как это делали писатели, занимавшиеся коллекционированием местных курьезов. У него была иная цель – постичь и художественно воплотить жизненные принципы новой социальной среды. Городская окраина была для него понятием не только реальным, но и «символическим», местом, где природа встречается с цивилизацией, наивная стихийность с продуманной организованностью, следовательно, была областью пограничной, межевой, которая привлекает не застывшей формой, а неустоявшейся изменчивостью, процессом постоянного возникновения и исчезновения, удивительным, мимолетным сосуществованием неоднородных и противоречивых элементов. «Эти места, – написал один чешский критик, – имеют свою грусть, свою сентиментальность, негу и драматизм».

То, что было сказано о предместье как пограничной зоне города, относится к нему и как к социальной среде. Гашек по своему психическому складу был словно бы создан, чтобы открывать социальное пограничье большого города, чтобы запечатлеть его драму и грустную «негу». Своим дерзким, ошарашивающим изображением этой среды он вскрывает ее обличье в жестоких контрастах, в карикатурном преувеличении.

Типичной для него литературной манерой становится гротеск, мотивированный настойчивой жизненной необходимостью.

Истоки этой жестокой комики – в его пристрастии к крайностям, в плебейской любви к юмору. Ее социальный фон – склонность простого люда к юмору, смачным словечкам, уличной песенке, кафешантанному куплету, анекдоту, балаганным зрелищам. В своих сатирах Гашек использует метафоричность анекдота, гиперболизм сленга и просторечия.

Этот язык – адекватное выражение затаенного, стихийно оппозиционного умонастроения низов, их взглядов, весьма близких бродяжьему нигилизму. Запретные и отвергаемые элементы языка, нешаблонные стилистические построения и обороты, неприемлемые для «приличной» литературы мотивы – благодарный материал для смелых и неожиданных контрастов гашековских остросоциальных памфлетов, его антибуржуазной и антиклерикальной сатиры. Кто хочет быть искренним и правдивым, не должен бояться шокирующих ситуаций.

Художественное значение «варварского» стиля Гашека еще явственнее выступает на фоне литературы того времени. Молодые радикалы стремятся приблизиться к широкой публике. В связи с этим на первый план выдвигаются сатира и юмор – жанры, ранее бывшие в загоне. Они больше уже не считаются «скомпрометированной» литературной формой, пригодной лишь для журналистских полемик, в лучшем случае – для политического памфлета или фельетона. Теперь они становятся родом высокого искусства. С. К. Нейман основывает сатирический журнал «Шибенички», где «шутка и сатира используются как оружие, а юмор и смех понимаются как результат горького, возвышенного познания, ибо только в таком случае они могут быть плодотворными и своевременными». Под этим знаменем Нейман объединяет вокруг журнала талантливых литераторов и художников.

Но ориентация на сатиру была в чешской литературе лишь коротким эпизодом. В дальнейшем ее сменила новая волна лирического универсализма, вдохновлявшегося на этот раз современной цивилизацией и машинной техникой.

Гашек, стоящий в стороне от журнала Неймана, тяготеет к сатире всем характером своего видения действительности. Именно отверженным и изгоям в переломные моменты эпохи открываются источники художественного новаторства и находок. В искусстве, как и в жизни, ничто не дается даром: если хочешь приобрести, ты должен научиться терять, и только тот, кто умеет без сожаления нести потери, что‑то находит. Поставив себя как бы вне серьезной литературы, Гашек полнее отдается литературной периферии. В то время как в типографии Стивина на Мысликовой улице он редактирует анархистский орган «Нова Омладина», для которого пишет резкие социальные сатиры, в различнейших, часто весьма недолговечных развлекательных журнальчиках публикуются его поверхностные, но озорные юморески. Он пишет для журнала «Свитильна» («Светильник»), прекратившего существование после выхода всего нескольких номеров, так как «авторы забрали гонорар вперед вплоть до шестого поколения». Печатает забавные безделушки в журнале «Новы Неруда», а также в юмористических сборниках для простонародья.

Чаще всего вещи Гашека появляются в журнале Карела Лочака «Весела Прага», ставшем вскоре основным пристанищем писателя. После публикации успешного юмористического цикла «Невзгоды пана Тенкрата» Гашек под разными псевдонимами заполняет целые номера этого двухнедельника.

В журнале «Весела Прага», кроме рассказов, печатались анекдоты, куплеты, отрывки из программ пражских кабаре. Здесь освещались все виды массовых развлечений и ночной жизни, что явствует уже из названий отдельных приложений: «Прага днем и ночью», «Из всех уголков Праги» и т. д. Предприимчивый владелец журнала, почувствовав в Гашеке большой талант прирожденного юмориста, стремится сделать из него перворазрядную литературную звезду: дает размножить фотографию писателя и рассылает ее своим подписчикам.

Тут Гашек достиг полного признания. Лочак предоставлял ему разные льготы, не читая, выплачивал задаток, ибо хорошо знал, что написанное им всегда в точности соответствует духу журнала. В журнале «Весела Прага» зачастую печатаются небрежно набросанные, малозначительные юморески Гашека, сочиненные наскоро где‑нибудь в трактире, но именно среди них как бы чудом появляются мастерские образцы современного гротеска.

В анархистских органах, так же как и в тривиальном юмористическом журнале, читатели которого в основном принадлежали к народным слоям, Гашек оказывался в атмосфере, близкой бульварной журналистике. Нельзя сказать, чтобы это пошло ему во вред. Наоборот. Именно здесь его талант, ничем не связанный, находит свободу. В стороне от высокой литературы, вне всякой зависимости от нее, кристаллизуется сатирическая манера, не имеющая у нас аналогий. Некоторыми своими чертами она, возможно, родственна стилю мюнхенского сатирического журнала «Симплициссимус», который Гашек знал (номер этого журнала был тогда в каждом кафе) и в котором, вероятно, сам печатался.

На фоне традиционной чешской юмористической продукции саркастический лаконичный стиль Гашека выглядит как вторжение варвара. В журнале «Нова Омладина» он опубликовал, например, сатиру «Вшивая история» – довольно избитую, несколько сентиментальную историю из жизни сирот, направленную против буржуазной филантропии. Каково значение этой вещи в тогдашнем литературном контексте? Первая же фраза такова: «Во время заседания выборных городской голова подвергся грубому оскорблению. Один из членов оппозиции встал, сплюнул, зевнул, утер нос и звучным голосом воскликнул: „Господа, я объявляю, что наш голова – вшивая падаль“.

Задача этого отрывка – эпатировать читателя. Значительную роль здесь играет вступительный пассаж: «сплюнул, зевнул, утер нос». Автор избирает слова общеупотребительные, разговорные, означающие самые прозаические факты и обстоятельства повседневной действительности. На фоне литературы, которая традиционно выбирала для себя лишь «поэтическую» сторону жизни и избегала будничной реальности, всего неприятного, несуразного, отвратительного, эта откровенность выражения должна была пробудить читателя от спячки, вывести из равновесия, вызвать отрицательные эмоции, раздражение. С помощью «варварского» стиля сатирик обнажает область общественных табу, прикрываемую утонченной, лживой и лицемерной моралью.

Для достижения шокового эффекта Гашек сталкивает эту фальшивую общепринятую мораль с беспощадно правдивой, нелитературной традицией юмора городской окраины.

Техника комического контраста большей частью исходит из насмешки над окаменевшим чиновничьим слогом, над журналистской фразой, над словесными клише и «затасканными» символами, которые здесь оказываются в соседстве с лапидарными, свежими, разговорными выражениями.

Хотя Гашек касается в сатирах проблем своего времени, он не утрачивает склонности к фантастике, к вызывающей комический эффект нарочитой игре словами.

В анархистский период максимальное выражение получает демаскирующая сторона гашековской сатиры. Автор преступает границы комизма и трагизма, приходит к юмору так называемых крайних ситуаций в жизни человека, к тому типу юмора, который именуют «черным», или «юмором висельника».

О его «варварском» вдохновении можно сказать словами Шальды[4]: «Идите в гущу простого народа, как говорится, в низы. Для своего поэтического становления вы приобретете там больше, чем от чтения двадцати журналов самого различного толка. Научитесь ненавидеть болтовню и использовать и любить слово как взрыв жизненной силы, как эквивалент поступка. Вы поймете, что из дикого, поистине „черного“ юмора разных оборванцев и изгоев рождается новая метафора, вы ощутите, какая настойчивая жизненная необходимость заставляет ее появиться на свет. В ней, словно в сгустке, воплотилась вся парадоксальная ситуация такого индивидуума, нигде не находящего себе места; это соломинка, за которую хватается утопающий. Послушайте‑ка часок‑другой, и вы будете излечены от пустой декоративности, от всякого грима, помад, духов и прочего лживого смрада».

 


[1] Вогрызек Карел – один из лидеров чешских анархистов, авантюрист и демагог; пропагандировал индивидуальный террор и контрабанду в качестве средств разрушения буржуазного государства; впоследствии был разоблачен как полицейский провокатор; после 1918 года эмигрировал в Бразилию.

 

[2] Каха Михаэл (1874–1940) – рабочий издатель и журналист, редактор ряда анархистских журналов, позднее сочувствовал Компартии Чехословакии.

 

[3] Младочехи (официальное название – «Свободомыслящая партия») – чешская буржуазно‑либеральная политическая партия, существовавшая с 1847 по 1917 год; добивалась политически‑правового уравнения Чехии о Австрией и Венгрией и превращения Габсбургской империи в триединую монархию; опиралась на среднюю и мелкую буржуазию и кулачество, вела ожесточенную борьбу против марксизма и проповедовала теорию общности интересов чешской буржуазии и чешского рабочего класса.

 

[4] Шальда Франтишек Ксавер (1867–1937) – выдающийся чешский критик, идейный глашатай литературного поколения 90‑х годов; впоследствии поддерживал коммунистических писателей, в момент цензурного преследования печатных органов КПЧ передал Ю. Фучику свой журнал «Творба».