Наперекор всему.
Дополнительный свет на характер замысла романа Гашека, на его общую направленность отчасти проливает более близкое знакомство с той обстановкой, в которой рождалось это произведение. Надо сказать, что сочинение Гашека во многом было неожиданным. Казалось бы, к созданию такой книги не располагали ни литературная атмосфера первых послевоенных лет, ни личные обстоятельства жизни Гашека. В пору, когда в Европе один за другим выходили романы писателей «потерянного поколения», запечатлевших весь трагизм и ужас только что пережитой войны, вдруг появляется роман, о котором первый же его рецензент, уже упоминавшийся чешский прозаик Иван Ольбрахт, написал: «Если хотите отменно посмеяться, читайте “Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны”»[1]. Военная эпопея Гашека оказалась произведением ярко выраженного комического жанра! И хотя в романе немало и трагических страниц (на это справедливо обращали внимание в своих работах С. И. Востокова и В. И. Шевчук), господствует в нем стихия заразительно веселого смеха. Ольбрахт не скрывал своего изумления: «Когда мы писали, всех нас война била дубиной по голове, она сидела у нас на загривке, заставляя пригибать голову, а если нам и удавалось иногда распрямиться, то делалось это с напряжением всех сил и воли. Гашеку не нужно было преодолевать войну. Он стоял над ней с самого начала. Он смеялся над ней, осмеивал ее в целом и в частностях, словно это была пьяная драка в жижковской корчме».
Все это тем более поразительно, что и возникал роман в необыкновенно тяжелой для Гашека ситуации. Уже из России он уезжал, когда перспектива «мировой революции» и возникновения «красной Европы», захватившая и его, стала меркнуть и обнаруживать свою иллюзорность. Трудно было придумать и менее подходящее время для его возвращения на родину. Он появился в Праге как раз в момент разгрома революционного движения и разгона уличных демонстраций. Тринадцать человек было, убито, около трех тысяч брошено в тюрьмы. За решеткой оказались и те партийные руководители, к которым он непосредственно должен был обратиться. Другие были наслышаны о нем только как о довоенном богемном гуляке и не доверяли ему. Одновременно ему угрожали судом за измену родине. Нависал и судебный процесс за двоеженство (его брак с Ярмилой, хотя они и разошлись, официально не был расторгнут). А новая встреча с первой женой и уже девятилетним сыном всколыхнула прежние чувства. Ко всему прочему не было средств к существованию и негде было жить.
Нетрудно вообразить, какие усилия надо было сделать над собой, чтобы в этой обстановке пытаться что-то писать и печатать, выступать с импровизациями на кабаретной сцене, обманывая ожидания публики, жаждавшей сенсационных и экзотических рассказов о России. Есть свидетельства очевидцев, рисующих Гашека в состоянии, близком к отчаянию. Один из его знакомых вспоминал, как увидел его в театре во время репетиции и подарил ему книжку своих стихов. «Гашек не уделил стихам ни малейшего внимания. С отсутствующим видом он полистал тоненькую книжку. В его облике ощущалась какая-то напряженность, лицо было неподвижно. Положил книжку рядом с бутылкой содовой и сказал негромко, даже не взглянув в мою сторону: “Ага, стишки... хотят тут превратить меня в балаганного шута <...> - Он медленно провел рукой по лицу, словно стирая заблудшую капельку пота <...> - Сволочи!” <...> Когда я минут через двадцать проходил вновь мимо ложи, Гашек сидел там, опираясь локтями на барьер и закрыв лицо ладонями. Спал? Плакал? Не знаю. Но явно не хотел ничего ни видеть, ни слышать»[2]. В других случаях он взрывался от негодования, столкнувшись с вялой мещанской психологией, такой далекой от кипения страстей, какие бушевали в России.
Ничего не оставалось, как превозмочь себя и вновь прикрыться на какое-то время личиной странного чудака, о котором трудно сказать что-либо определенное. Можно понять, что он стал искать отрады и в алкоголе, к которому не притрагивался уже в течение нескольких лет.
Однако, продержавшись в самый критический момент, когда в Праге вновь привыкли к его присутствию, Гашек опять обретает активность. В запасе у него оставался талант сатирика и юмориста, оставалось сознание силы и власти смеха. Всего через несколько недель после его приезда, в психологически неимоверно трудных условиях начинается создание одного из самых веселых произведений нашего века, да и мировой литературы вообще. И такая тональность романа, конечно, не случайна. Работа над ним была не погружением в себя, как это иногда изображалось в литературе о Гашеке, и не обороной, а глубоко задуманным наступлением. «Посмеюсь над всеми глупцами, а заодно покажу, что такое наш (т. е. чешский. - С. Н.) характер и на что он способен»[3], - заявлял он, приступая к работе над романом. Как надо понимать эти слова? Вероятно, имелась в виду в числе прочего и борьба чешского народа за независимость против иноземного гнета, о которой он писал еще в своих корреспонденциях с фронта для журнала «Чехослован» в 1916-1917 годах: «Из тяжкого порабощения, из трехсотлетнего рабства рождается новый народ, отважный и смелый, с несгибаемым позвоночником, с героическим блеском в глазах, с душой пламенной и самоотверженной» (XIII-XIV, 41). Или: «Она (война. - С. Н.)была национальным жизненным испытанием, в котором чешский человек, когда ему грозили австрийские виселицы, сохранил твердый, непреклонный характер и не склонился перед Австрией» (XIII-XIV, 244). Какие-то стороны этой темы, несомненно, были бы затронуты и в соответствующих главах романа. По-видимому, имелось также в виду и противостояние чехов и простого народа вообще милитаризму и насилию, составляющее главный предмет изображения в сатирической эпопее. Наверное, проявлением стойкости характера было в глазах Гашека и собственное его намерение во что бы то ни стало заклеймить зло и покарать его смехом.
Работа над романом продвигалась необыкновенно быстро. Комическая эпопея, насчитывающая сорок с лишним авторских листов, т. е. более семисот книжных страниц, была написала за год и девять месяцев. Одновременно Гашек не прекращал работы над рассказами и фельетонами. О том и другом надо специально сказать, так как в жизнеописаниях Гашека, черпающих сведения из «живых свидетельств», нередко повторяются анекдоты о якобы некоей «лености» писателя, который будто бы недостаточно напряженно трудился над романом. Припоминают, что тогда-то и тогда-то он не сидел над рукописью, а бражничал с друзьями и задержал подготовку очередных кусков текста для издательства и т. д. Между тем удивляться следует не отдельным перерывам в работе, а тому, как много было сделано за такой короткий срок. На поверку выходит, что в 1921-1922 годах Гашек едва ли не самый плодовитый чешский писатель. И это при том, что неуклонно ухудшалось его здоровье, подорванное тяготами военной жизни и дважды перенесенным тифом. Сохранялась и сложность психологической ситуации. Даже в небольшом местечке, каким была Липнице, где он провел последние полтора года своей жизни, за ним продолжалась слежка. О нравственном уровне тайных осведомителей можно судить по их донесениям, в которых они с ликованием сообщали, что «состояние здоровья Г[ашека] отрадно ухудшается»,что «скоро всё кончится» и что «дело выиграно»[4].
Работа над романом оборвалась, когда Гашек успел довести Швейка до прифронтовой полосы на театре военных действий с Россией. Впереди его герою предстояли тысячи и тысячи километров пути на восток. Благодаря сохранившимся сведениям мы представляем себе теперь в общих чертах этот путь - вплоть до Китая...
