Иркутский дневник.

 

В 1989 году мне впервые в жизни довелось побывать на Байкале, хотя манило в эти края давно - хотелось собственными глазами увидеть это озеро, с которым связано столько необыкновенного[1]. Даже в Иркутске, на расстоянии шестидесяти километров от Байкала приезжий постоянно думает о нем. Чем бы вы ни занимались, Байкал все время притягивает ваши мысли, словно магнит, и непрерывно присутствует в вашем сознании вместе с могучей Ангарой, которая вытекает из озера и на которой стоит этот город.

Но сведущего человека в Иркутске не покидают и мысли о Ярославе Гашеке. Многие места здесь хранят память о знаменитом чешском писателе, который провел когда-то в этом городе несколько месяцев. Бывал он и в окрестностях Байкала - например, на западном его побережье в городе Верхоленске (в верхнем течении реки Лены) и в Забайкалье - в городе Баргузине (на одноименной реке, давшей также название лучшему в мире соболю и воспетому в песнях знаменитому байкальскому ветру). Бывал в Верхнеудинске (нынешний Улан-Уде - центр Бурятской республики) и даже на границах Монголии, к югу от Байкала в районе Кяхты. Поездка состоялась, видимо, в сентябре или в первой половине октября 1920 года. 3. Штястны в своей книге сообщает, что, вернувшись в Иркутск, Гашек «с восторгом рассказывал» в штабе о Бурят-Монголии. В этот край его сопровождала Александра Гавриловна. Они познакомились с местами возле озера Байкал <...> добрались до границ Монголии. В здешних степях узнали простых людей, ведущих кочевой образ жизни. Уже раньше он слышал в редакции (газеты “Ур”. - С. Н.)от Тунуханова об этой удивительной земле, богатой различными травами и цветами, из которых местные жители приготовляют превосходные растительные лекарства против всех людских недугов. Так Гашек узнал степные места возле Улан-Уде, Баргузина и Кяхты. Но больше всего ему Понравилась езда на диких степных лошадях»[2]. Судя по тому, что длительных отлучек из Иркутска в сентябре-октябре у Гашека не было, по крайней мере часть пути они проделали поездом. Можно представить себе, как они ехали по железной дороге, огибающей с юга Байкал. В те времена она была чудом техники. Железнодорожный путь вился над озером по карнизу скал, поезд шел, то проносясь над пропастями, то срезая мысы в тоннелях и арках. Б. С. Санжиев упоминает, что Гашек выезжал также в Балабанск - город на Ангаре, на западном побережье Байкала, приблизительно на полпути между Иркутском и Братском[3].

 

На какое-то время с Иркутском оказалась связанной судьба не только Гашека, но и человека, ставшего прототипом его главного героя. За год до Гашека, в 1919 году, здесь находился Йозеф Швейк. Он числился здесь в обозной роте при штабе чехословацкого войска, а на самом деле служил в разведке. В Иркутске же он был признан медицинской комиссией непригодным к несению военной службы, что и было изложено в соответствующих документах (в том числе на русском языке), которые хранятся теперь в пражском Военно-историческом архиве, в Картотеке легионеров, в папке «Йозеф Швейк». Летом 1919 года Швейк был демобилизован и отправлен из Иркутска во Владивосток, а оттуда морским транспортом «Эфрон» в Европу.

Все это невольно всплывает в памяти, когда бродишь по улицам Иркутска и по берегу Байкала. Особенно не выходили из головы воспоминания Николаева и его утверждение о том, что Гашек давал ему в Иркутске читать свое сочинение «Швейк в стране большевиков». Вот как выглядит фрагмент беседы чешского корреспондента с Николаевым (в обратном переводе с чешского):

 

«Николаев.В Иркутске он также написал своего “Швейка в стране большевиков”.

Сейдлер. “Швейка в стране большевиков”? У нас не известно, что Гашек написал такое сочинение.

Николаев.Это было уже так давно, что я сам не помню подробностей. Но одно знаю точно - это был от руки написанный и с помощью примитивной техники размноженный текст, который я потом нигде больше не читал[4]. Жаль, что я не спрятал его тогда. Один экземпляр был у меня. Особенно интересны были “Приключения кадета Биглера”, которые я несколько раз с чувством перечитал.

Сейдлер. Это было написано по-русски?

Николаев.По-русски.

Сейдлер. Писал это по-русски Гашек сам, или кто-то перевел ему?

Николаев.Это я не берусь сказать. Но говорил он по-русски очень хорошо. Мы обо всем говорили с ним без труда. Запомнил я также, что кадет Биглер употреблял в этой книге некоторые очень неприличные выражения. Настолько неприличные, что меня это местами даже смущало.

Сейдлер. Как вы расстались с этим экземпляром? Куда он мог подеваться?

Николаев.Трудно сказать. Откровенно говоря, я совершенно не помню, взял ли его Гашек назад или же он остался в доме, где мы жили. Тогда уж время было такое. Мы переезжали с места на место и все оставляли. В 1917-1930 годах я несколько раз лишался всего, что у меня было»[5].

Речь шла, таким образом, о неизвестном до сих пор сочинении Ярослава Гашека. Подтвердится ли когда-нибудь его существование? Находки в архивах по прошествии семидесяти лет, по всей видимости, уже маловероятны, хотя и не исключены полностью. Оставалось лишь всесторонне обдумать сообщение Николаева, сопоставив его с другими фактами. Можно было также попытаться проверить, насколько достоверны и не лишены ли ошибок памяти его воспоминания в остальной их части.

Николаев помимо всего прочего назвал адрес Гашека в Иркутске, неизвестный до тех пор. Он рассказывал: «Сотрудники агитационного отделения, так же, как и командование, были размещены в гостинице “Модерн” или по соседству с ней. Гашек и я жили в домике пастора на углу Амурской и Большой улицы. Жили мы и работали в соседних комнатах. Это нас, естественно, еще больше сблизило. Я участвовал в пропаганде и агитации средствами изобразительного искусства. Гашек - прежде всего искусством слова, печатного и устного. Двери между нашими комнатами были постоянно открыты, так что мы часто разговаривали и во время работы».

Здание гостиницы «Модерн», превращенное позднее в «Дворец Труда», стоит в Иркутске и по сей день. Сейчас в нем размещены детский театр, некоторые учреждения и магазины. Своей фасадной стороной оно выходит на бывшую Большую, боковой - бывшую Амурскую. На фасаде после Второй мировой войны установлена мемориальная доска Гашека (улыбку вызывает, что она оказалась по соседству с вывеской парфюмерного магазина «Ландыш»). Если перевести взгляд с памятной доски на верхнюю часть трехэтажной центральной части здания, то на белом фронтоне и сейчас можно прочесть надпись «Дворец труда», сделанную характерным для 20-х годов шрифтом. Однако никакой церкви нигде поблизости не было и в помине. Между тем Я. С. Николаев набросал по памяти даже рисунок храма и жилища пастора рядом с ним, пометив стрелками окна комнат - своей и Гашека.

Еще предстояло заглянуть в библиотеку иркутского краеведческого музея и посмотреть старые планы города. Но едва оказавшись на углу бывшей Большой и Амурской, я не утерпел и стал спрашивать прохожих, выбирая тех, что постарше, не помнят ли они церковь, которая якобы стояла где-то здесь. Уже вторая или третья из женщин, ответила: «Как же, вот тут, где сквер, стояла лютеранская церковь. Как сейчас помню. Я еще девчонкой была...» Ага, значит, не православная церковь, а кирка... Вот почему Николаев и говорит о домике пастора, а не священника.

Мы беседовали неподалеку от «Дворца Труда», близ двухэтажного особняка с башенкой, увенчанной вытянутым вверх фигурным куполом. Судя по вывеске, сейчас этот дом занимала 2-я поликлиника Кировского района города Иркутска. Мне пришло в голову, что в регистратуре, наверное, сидит какая-нибудь пожилая женщина и у нее тоже можно что-то узнать. Так оно и оказалось. Чтобы завязать разговор, я обратился для начала с вопросом, как раньше назывались ближние улицы. Женщина ответила и добавила: «Вон посмотрите у нас фотографии над лестницей». Красивая, широкая мраморная лестница вела на площадку, а затем раздваивалась и симметричными маршами поднималась вдоль стен на второй этаж. По стенам висели крупные застекленные фотографии - виды центральных улиц Иркутска, и, как оказалось, не современные. Уже на второй фотографии я вдруг узнал церковь, нарисованную Николаевым. Вот он и домик пастора на небольшом удалении от церковного здания. При этом фотография сделана практически с той же точки, с которой по памяти рисовал кирку Николаев.

Не оставалось ничего другого, как тут же кинуться к заведующей поликлиникой за разрешением переснять фотографию. Но рабочий день уже кончился, и все, кто мог дать такое разрешение, ушли. Происходило это в пятницу, и теперь нужно было ждать до понедельника. К сожалению, это был уже последний день моего пребывания в Иркутске, а тем временем стало ясно, что и в библиотеку краеведческого музея, где также могли оказаться старые виды Иркутска, мне не удастся попасть: стояло лето, и фонды оказались временно закрытыми. Единственно, что удалось сделать за выходные дни, - заранее договориться в фотосалоне по соседству с поликлиникой о том, что у них для меня срочно изготовят копию фотографии, которую я принесу.

В понедельник рано утром я уже сидел в кабинете заведующей поликлиникой. Она с полным пониманием отнеслась к моей просьбе и тотчас попросила старшую сестру помочь мне. Но тут возникло совершенно непредвиденное препятствие. «А как вы ее снимете?» - спросила сестра. Я попытался заверить, что у меня полная договоренность с фотосалоном. Оказалось, однако, она имела в виду совсем другое. Мы поднялись на лестницу, и я убедился, что застекленные фотографии таинственным способом (по-видимому, с обратной стороны) были напрочно прикреплены - сразу по нескольку штук - к большим деревянным щитам, а те, в свою очередь, наглухо привинчены или приколочены к стене. Снять фотографии без риска повредить и снимки, и стены оказалось совершенно невозможным.

Снова пришлось отправиться в фотосалон, чтобы попросить мастера сделать пересъемку на месте. Однако, едва переступив порог ателье, я понял, что мастер никак не сможет отлучиться: его осаждала целая толпа бурятов, главным образом девушек. Они пришли сниматься на цветную пленку и по этому поводу были разряжены в ярких тонов зеленые и красные платья, которые очень шли к их черным до блеска волосам и бровям. Когда-то Ярослав Гашек для дедов и бабушек этих девчат печатал в армейской типографии на берегу Ангары бурятский букварь и грамматику, первую бурятскую газету. До этого своей письменности у них не существовало. Правда, уже в XIX веке православные миссионеры издавали на родном языке бурятов религиозные сочинения, используя русскую азбуку. Еще не так давно многие буряты вели кочевой образ жизни. Сейчас приятно было видеть, что девушки явно с образованием, скорее всего, студентки. Вспоминалась и первая картина Николаева, который в молодости был вдохновлен идеей развития народов Сибири. Она называлась «Бурят-Монголия». На ней были изображены и Байкал, и рыбаки, и овечьи отары, белеющие на склонах гор, и таежные охотники, промышляющие зверя, - целая живописная энциклопедия, не лишенная юношеской наивности и стремления изобразить все сразу.

Через некоторое время мне все же удалось прорваться к фотографу, и, стоя в полутемной комнате у штатива аппарата, накрытого черным покрывалом и освещенного нижним светом, я объяснил ситуацию. «Да, эти фотографии были отпечатаны к трехсотлетию Иркутска. Их делал мой сменщик, - задумчиво проговорил он и, помолчав, добавил: - Вот, кстати, одна из них». Я поднял глаза и увидел на стене ту самую церковь. Рано утром на следующий день, улетая в Москву, я увозил с собой негатив. Но до этого произошли еще два события.

Осматривая в очередной раз сквер и пытаясь представить себе, как была расположена кирка, я не мог отделаться от ощущения, что у меня все-таки не сходятся концы с концами. День был солнечный. Легко было определить страны света, но никак не получалось, чтобы церковное здание соответствовало фотографии и в то же время было ориентировано с запада на восток. А ведь храмы строятся именно так. Не оставалось ничего другого, как снова расспрашивать прохожих. И тут мне снова повезло. На соседней улице я повстречал интеллигентную женщину, которая оказалась реставратором по специальности и знатоком Иркутска. Надежда Георгиевна Леус любезно прошла со мной на сквер и показала, что вход в ограду и в храм находился на самом углу сквера, на пересечении Большой и Амурской напротив башенной части здания поликлиники - через улицу от этого здания. Моя собеседница рассказала также, что вдоль храма в свое время были посажены ели и отдельные из них еще сохранились, хотя и затерялись среди позднее высаженных, но обогнавших их в росте лиственниц. Одна из этих елей, росшая влево от входа в храм (если стоять к нему лицом), до сих пор зеленеет в углу сквера и даже запечатлена, как я обнаружил позже, на некоторых фотографиях этого уголка Иркутска (на них видна и часть здания гостиницы «Модерн» с красивыми балконами в стиле сецессиона)[6]. Симметрично ей, справа от входа росла будто бы другая ель. Они и «сторожили» вход в ограду. Две-три ели сохранились и в другом конце сквера. Правда, при Гашеке этих елей не было. Их посадили позднее, но по ним еще и сейчас можно восстановить по крайней мере часть контурных очертаний храма. В ответ на мой вопрос о странах света Надежда Георгиевна пояснила, что у лютеран допускается и иная ориентировка церковного здания.

От моей иркутской собеседницы я узнал также, что домик пастора стоял на месте торцовой части современного жилого дома-коробки № 20 по бывшей Большой улице, в первом этаже которого сейчас находится книжный магазин. Во дворе этого дома сохранилось небольшое каменное строение с закругленными в верхней части окнами и аркатурным поясом над ними (свисающие концы полукружий образуют в местах соединений нечто вроде крестообразного рисунка). По мнению Надежды Георгиевны, это было здание, связанное с погребальным обрядом. Она добавила, что строение некоторыми чертами напоминает архитектуру самого храма, выдержанного в стиле ранней готики. Красива была якобы и ограда из камня и металла, обрамлявшая кирку. Со временем евангелическая церковь была закрыта, а в здании храма разместили санэпидемстанцию. В середине 60-х годов, как удалось установить позднее, храм был снесен, так же, как на другой площади еще раньше были безжалостно снесены кафедральный собор и Тихвинская церковь, составлявшие вместе со Спасской церковью, Богоявленским собором и католическим костелом (к счастью уцелевшими) неповторимый силуэт центральной исторической части города. Между прочим, расположение и католического костела, и лютеранской церкви на самых видных местах в центре города (недаром на месте кирки был сооружен памятник Ленину, для чего она и была снесена) наводило на мысль, что неправославные религии не так уж притеснялись в старой России.

Некоторое время спустя по адресным книгам Иркутска удалось установить, что в 1915 году обитателем дома № 12 по Большой улице был пастор Георг Вольдемарович Сиббуль. Его сын Вольдемар Георгиевич Сиббуль также был священнослужителем (указан тот же адрес). Проживали ли они в доме при храме после прихода Красной Армии и находились ли вообще в это время в Иркутске, остались ли живы или погибли в урагане революции либо позднее, в годы репрессий против духовенства, сейчас уже трудно гадать. Н. Г. Леус сообщила мне позднее в письме, что домик возле кирки известен как жилище привратника церкви. Возможно, и в конце гражданской войны он назывался домиком пастора только по традиции.

Так удалось выяснить, где стоял дом, в котором жил в 1920 году Ярослав Гашек, занимая комнату по соседству с Николаевым. Отсюда он ходил в политотдел - в гостиницу «Модерн», до которой было две минуты ходьбы. Отсюда отправлялся на митинги на Александровский сквер (переименованный тогда в сквер Парижской коммуны) на берегу Ангары (пять минут ходьбы неторопливым шагом от домика пастора) и в типографию (семь минут ходьбы; сейчас дом 36 на берегу Ангары - на углу набережной и Тихвинской улицы). В этой типографии издавались газеты, которые редактировал Гашек, печатались листовки и воззвания. Здесь, по воспоминаниям сослуживцев, Гашек вел оживленные беседы с писателем Зазубриным. В этой же типографии, вероятно, было размножено на гектографе и сочинение Гашека «Швейк в стране большевиков», если оно действительно существовало.

 

Все вроде бы сходилось и совпадало. Смущало, однако, что был известен другой адрес Гашека в Иркутске. Еще в 1961 году его нашел сибирский историк В. П. Скороходов. В иркутском архиве им был обнаружен список чехов и словаков, в котором значилось: «Гашек Ярослав И. - Поарм 5 (т. е. Политотдел пятой армии. - С. Н.)- Дегтевская ул., № 4»[7]. Скороходов сообщал также в своей публикации, что фотография дома по Дегтевской 4 (позднее она стала называться Российской улицей) была послана Александре Львовой в Чехословакию, и та подтвердила, что они жили с Гашеком в этом доме. Признаться, в рассказе Я. С. Николаева вообще несколько настораживало, что он ни словом не обмолвился о жене Гашека. Между тем в Иркутске она была с ним и даже, кажется, не одна, а вместе со своей матерью. (Во всяком случае И. Частка, опубликовавший воспоминания А. Г. Львовой, записал с ее слов: «В августе (1919 г. - С. Н.)мы с типографией переезжаем (из Уфы - С. Н.) в только что взятый Челябинск. Мамашу берем с собой, весь сибирский путь она проделала с нами. С ней нам обоим было хорошо»[8].) Почему Николаев не упоминает об этом? Случайный пробел в памяти? Запомнилась ему только рабочая комната Гашека, которая находилась рядом с его комнатой? Или в доме пастора у Гашека было только что-то вроде рабочего кабинета, где он мог также отдыхать и в случае необходимости ночевать, а жена и теща жили постоянно в другом месте - там была семейная квартира? А может быть, Гашек вообще в разное время проживал в Иркутске по разным адресам? Глухое упоминание об этом есть вроде бы в книге Штястного: «В половине двадцатого года в Иркутске при губкоме РКП(б) во главе с Гашеком был создан Чешско-словацкий комитет пропаганды и агитации. Разместился он на одной из улиц в небольшом, впоследствии снесенном домике. Некоторое время проживал здесь и Гашек»[9]. Явно имелся в виду не дом на Дегтевской улице, ибо тот - как раз «большой» (Скороходов употребляет именно это слово), двухэтажный в отличие от одноэтажного домика пастора[10].

 


[1]Байкал - самое крупное хранилище пресной воды на нашей планете. В нем содержится пятая часть ее мировых запасов. Только «а триста дней непрерывного стока могли бы заполнить чашу.чтого озера все вместе взятые реки мира, не исключая таких исполинов, как Амазонка, Нил и Лена (которая, кстати, также берет свои истоки в окрестностях Байкала). Байкал и самое глубокое озеро мира. Толща воды, заполнившей обширный тектонический разлом, повышает местами 1600 метров, а средняя глубина его около 700 метров. Некоторые ученые считают Байкал зарождающимся океаном. Он лежат в рифтовой впадине, и здесь происходят те же процессы, что и в рифтовых разломах Атлантического океана или Мертвого и Красного морей; берега Байкала непрерывно раздвигаются — на два метра в столетие. Байкал - один из мировых центров интенсивного биологического видообразования. Здесь две с половиной тысячи видов животных и растений. И две трети из них не встречаются нигде больше в мире. Это так называемые эндемики. Сибирское озеро богаче ими, чем Новая Зеландия или Галапагосские острова. Словно какая-то неведомая сила действует здесь., пробуждая необыкновенную жизненную анергию. Возможно, сказываются особенности байкальской воды. Она самая чистая в мире, с самым высоким содержанием кислорода и самым низким минеральных солей. Полушутя говорят, что эту воду можно заливать в автомобильные аккумуляторы вместо дистиллированной. По прозрачности она не уступает воде Саргассова моря, рекордной в этом отношении (там и тут погруженный в пучину белый диск виден до глубины 65 метров). Под стать воде и воздух: в прибайкальских кедрачах он порой не менее стерилен (в буквальном смысле), чем в операционных залах. Добавьте к этому необыкновенную красоту этих мест - взломанной береговой линии, причудливых скал, заливов, все время меняющихся красок воды, представьте себе волны, высота которых в бурю достигает пяти метров и более, — и станет понятным ни с чем несравнимое впечатление от этого чуда природы.

[2]См.: 3. Штястны.Сражающийся Ярослав Гашек. Уфа, 1962, с. 92-93.

[3]Б. С. Санжиев.Ярослав Гашек в Восточной Сибири. Иркутск, 1961, с. 39.

[4]Присутствовавший во время беседы ленинградский богемист О. М. Малевич уточнял, что речь шла о копии, изготовленной на гектографе или жирографе (гектограф, кстати говоря, имелся в распоряжении интернационального отделения, которое возглавлял Гашек).

[5]J. Seydler. Napsal Hašek Švejka v zemi bolševiků?// Svět sovětů, 1967, 23.8, s. 14. Всюду дальше воспоминания Николаева цитируются по этому изданию без дополнительных отсылок.

[6]См. книгу: Иркутск. Восточносибирское книжное издательство. Иркутск, 1986, с. 5-6 (цветная фотография на развороте).

[7]В. П. Скороходов.Новое о пребывании Ярослава Гашека в Сибири//Исторический архив, 1961, № 2, с. 197-199.

[8][A. G. Lvová-Haškova].Můj život s Jaroslavem Haškem. Připr. Jiří Častka//Svět sovětů, 1965, č. 41, s. 14.

[9]З.Штястны.Сражающийся Ярослав Гашек..., с. 89.

[10]Фотографию дома № 4 по Дегтевской улице см. в кн.: Б. С. Санжиев. Ярослав Гашек в Восточной Сибири..., с. 35.