Денщик поручика Лукаша

Денщик поручика Лукаша.

По единодушному мнению исследователей[1], в творческой истории образа Швейка несомненно сыграло роль и знакомство Гашека с денщиком поручика Лукаша Франтишеком Страшлипкой (1890-1949), с которым Гашека свела судьба во время мировой войны. Они служили в одном, девяносто первом полку. Вместе со Страшлипкой Гашек и сдался в плен на русском фронте 24 сентября 1915 года, близ селения Хорупаны - в полуторастах километрах к северо-востоку от Львова, в районе Луцка и Дубно. При этом Страшлипка прихватил с собой и чемодан с провиантом поручика Лукаша. Может быть, как раз этот эпизод и подсказал Гашеку строки в его романе: «Если случалось, что офицер, чтобы не попасть в плен, спасался бегством, а денщик попадал в плен, то последний никогда не забывал захватить с собой и офицерские вещи, которые отныне становились его собственностью и которые он берег как зеницу ока» (6, 389).

Лукаш, избежавший плена, написал вскоре родственникам Страшлипки, жившим в Гостивицах под Прагой, письмо, в котором сообщал об исчезновении денщика, вещей и провизии. Родственники Страшлипки оказались настолько совестливыми, что сочли себя обязанными возместить ущерб, причиненный пану лейтенанту, и стали носить родителям Лукаша в Прагу молоко, которое в голодное военное время ценилось на вес золота[2].

Дальнейшая судьба Страшлипки сложилась иначе, чем у Гашека, и пути их разошлись. Страшлипка не служил подобно Гашеку в чехословацких добровольческих частях. Из лагерей военнопленных он попал на работы в деревню, состоял машинистом при молотилке, косил сено, заготовлял дрова. В апреле 1918 года он оказался среди тех австрийских солдат, которых обменяли на русских пленных (к лету 1918 г. в Австро-Венгрии насчитывалось свыше полумиллиона бывших военнопленных, вернувшихся домой в соответствии с условиями Брестского мира). Однако насладиться домашним уютом ему не пришлось: его вновь мобилизовали и отправили на фронт - теперь уже итальянский, где военные действия продолжались и после того, как Россия вышла из войны и заключила мир. Некоторое время он продержался истопником на «вшебойке», как называли тогда санитарные пункты, но затем после случайной ссоры с неким кадетом, которому он дал оплеуху, дезертировал и с немалыми приключениями, когда нужно было проявлять смекалку и изворотливость, добрался до Праги (раз он, например, прятался в уборной на станции, пока поезд не ушел, а затем сказал, что отстал от поезда и т. д.). Дома вместе с братом Яном они обзавелись фальшивыми документами и приняли поистине швейковское решение - пробираться на русскую границу, чтобы снова вернуться в плен. Им удалось благополучно достичь района Львова; там их задержали, но они сумели бежать, устроив пролом в помещении, куда их посадили. В конце концов братья действительно очутились где-то в пограничье и нанялись батрачить у местных крестьян {Франтишек Страшлипка помогал по хозяйству некоей вдове, у которой была куча ребятишек). Так они дождались окончания войны. Только в ноябре 1918 года, после того, как Австро-Венгрия распалась и возникло самостоятельное чехословацкое государство, они возвратились домой. Позднее бывший однополчанин Гашека работал каменщиком (отец его тоже был рабочим в каменоломне), кочегаром паровоза, одно время содержал маленький трактир, но прогорел. В Гостивицах его до сих пор вспоминают добрым словом как одного из организаторов строительства Дома рабочих, открытого в 1927 году.

Все приведенные сведения почерпнуты от ближайших родственников Страшлипки и друзей его семьи, прежде всего от его сестры Барбары, которая в шутку называла себя «сестрой Швейка». Их рассказы были записаны Зденеком Матоушеком в июне 1966 года.

Родственники Страшлипки уверяли, что после Первой мировой войны он встречался в Праге с Лукашем, а в Кралупах под Прагой со старшим писарем Ванеком, который вернулся к своей прежней работе аптекаря. Встречался якобы и с Гашеком. Но насколько последнее достоверно, судить трудно.

Внешне Страшлипка отличался от того облика Швейка, к какому мы привыкли по роману Гашека и иллюстрациям Йозефа Лады. Он был высокого роста. У него отнюдь не лунообразная физиономия, но те же невинные синие глаза. Он не лишен был чувства юмора и замашек комика (после войны он даже играл в любительских спектаклях, в одном из представлений исполнял, например, роль немого кузнеца). Бросается в глаза проворство, с каким он умел выходить из трудных положений. Иными словами, кое в чем он был похож на Швейка. Сильным доводом в пользу того, что Гашек взял что-то от Страшлипки для образа своего главного героя, может служить то обстоятельство, что Страшлипка не фигурирует в романе, хотя изображено (по большей части с сохранением подлинных имен) все окружение Лукаша, включая не только офицеров, но и денщиков, и писаря, и телеграфиста, и повара и т. д. Создается впечатление, что какие-то черточки Страшлипки действительно вобрал в себя образ Швейка, благодаря чему и не было надобности изображать еще и самого Страшлипку (под его собственным или другим именем).

И все же образ Швейка не был слепком и с денщика Лукаша. Ведь Швейк и появился в творчестве Гашека еще задолго до его знакомства со Страшлипкой. Впечатления от Страшлипки могли лишь добавить какие-то мазки, пополнить и обогатить этот образ. Впрочем, есть одна особенность не только образа Швейка, но и романа в целом, которая почти наверняка восходит именно к Страшлипке. Речь идет о рассказах Швейка «к слову», которыми изобилует роман. Лукаш вспоминал, что Страшлипка имел обыкновение по всякому поводу рассказывать анекдоты, которые обычно он начинал словами: «Знал я одного...». У Гашека есть даже фронтовое стихотворение, в котором он также упоминает об этих анекдотах:

Но самый страшный бич резервной роты

Страшлипковы седые анекдоты.

(пер. О. Малевича) (XIII-XIV, 138)

Как мы видим, побасенки Страшлипки не вызывали восторга у Гашека. По воспоминаниям современников, он вообще не любил анекдотов. Его интересовали прежде всего не «готовые» формы народной комики, бытующие в традиции и отлившиеся в клише, а само живое творчество, сама живая реакция на происходящее. В произведениях Гашека практически нет заимствований из расхожего фольклорного репертуара. Если он и использует «подслушанные» комические истории и остроты, то, как правило, свежие и незатертые, в которых бьется живая жилка творчества, которые представляют собой новые находки, а не повторение стереотипов. Но если ему и не нравились анекдоты Страшлипки, то сам тип солдата-балагура, который все время разглагольствует и комментирует происходящее рассказами о всевозможных историях, впоследствии очень пригодился ему. Очевидно, знакомство с таким типом не только помогло Гашеку найти один из принципов построения образа Швейка, но и подсказало одновременно способ введения в роман материала, не связанного с основным действием. Благодаря этому в роман хлынула целая полноводная река комики, неисчерпаемые запасы которой хранились в памяти Гашека. Характерно, что раньше этот способ не применялся Гашеком не только в его рассказах о Швейке, но и в повести «Бравый солдат Швейк в плену», несмотря на то, что она была написана им уже после знакомства со Страшлипкой. По-видимому, воспоминания о Страшлипке «сработали» позднее, когда Гашек взялся за роман. Не помогла ли тут и новая встреча со Страшлипкой, которая по утверждению родственников состоялась в Праге в январе или феврале 1921 года, т. е. как раз перед самым началом работы Гашека над «Похождениями бравого солдата Швейка»? (Конечно, и в данном случае речь идет об импульсе, а не о том, что Гашек рисовал с натуры.)

Роль Страшлипки в формировании образа Швейка лишний раз подтверждает синтетичность этого образа, а одновременно и правдоподобность того, что в нем могли сказаться импульсы, полученные и от общения с другими реальными людьми и прежде всего с Йозефом Швейком с улицы Боиште в Праге[3].