Возвращение на родину явилось для Гашека резким переходом из одного мира в другой.
Из мира героической революционной борьбы, огромных дерзких свершений и мечтаний, из мира гордой и суровой бедности быта и необычайного богатства замыслов, надежд и стремлений, от боевых друзей и товарищей, веривших ему, любивших и уважавших его, он попал в тесный, тусклый мир буржуазного стяжательства и мелочно-суетливого политиканства, униженной нищеты и наглого обогащения, буднично-кропотливой и зачастую безнадежной борьбы за расценки, за пособия безработным и самодовольного благополучия, в гущу многочисленных ненавидящих, яростных врагов и недоверчивых или равнодушных, занятых своими заботами товарищей.
Вся реакционная, буржуазная и правая социал-демократическая пресса встретила Гашека потоками злобной клеветы, издевательской брани. Не было, пожалуй, таких преступлений, которых не приписывали бы ему, как «большевистскому агенту», «чекисту», «советскому шпиону».
В годы, когда Советская страна была еще блокирована империалистами и подвластными им ублюдочными «лимитрофными» буржуазными государствами и все виды связи и простое получение информации из России были неимоверно затруднены, беззастенчивые лжецы из буржуазной и социал-предательскай печати не знали никакого удержу, в своих «разоблачениях» Гашека. И даже в среде коммунистов, особенно некоторые сектантски настроенные партийные интеллигенты, относились к Гашеку настороженно, недоверчиво, припоминали его богемное прошлое, его идеологические ошибки в первые годы пребывания в России. Настоящих старых друзей довоенных лет осталось не так уж много, да они и принадлежали к иной среде и не могли защитить его от оскорбительного недоверия тех, в ком он, обновленный революцией, надеялся обрести боевых товарищей.
Молодая Чешская компартия в ту пору только возникла, только формировала свои еще немногочисленные и нестройные ряды под непрерывным жестоким огнем вражеской клеветы, под ударами полицейских репрессий. Прошло немногим более года после того, как в соседних странах — в Венгрии и в Баварии — были кроваво подавлены революционные выступления пролетариата. О них так же, как о Советской России, где еще продолжалась гражданская война, упорно распространяли самые дикие измышления буржуазные и социал-демократические газеты и «очевидцы» из числа контрреволюционных отщепенцев своих народов.
Одновременно газеты умильно расписывали радужные перспективы «чехословацкой демократии», сулили великие блага истомленному, еще не оправившемуся от недавно закончившейся войны народу.
Чехословацкая республика полностью унаследовала экономику, общественную структуру и государственный аппарат развалившейся империи. Оставались и благоденствовали почти все те же помещики, фабриканты, чиновники, полицейские. И только фамилии стали писать на чешский лад, да избегали говорить по-немецки в официальной обстановке. Изменились только флаги, гербы, мундиры и министры, да во дворах казарм зазвучала чешская команда, хотя ее и рявкали такие же, как некогда, ражие фельдфебели.
И в газетах и в журналах подвизались многие из заслуженных борзописцев монархии, только вместо престарелого императора они стали славословить «великого пана президента». И если раньше они обличали как изменников монархии славянофилов-чехов, то теперь еще более люто поносили коммунистов за «измену республике».
Гашек почти ничего не рассказывал о своей боевой работе в России; никаких документальных подтверждений он не мог представить и, конечно, сознавал, что ему могут не поверить, сочтут хвастуном — уж слишком резок был контраст между Гашеком — политработником Красной Армии и тем Гашеком, которого знала Прага.
Вернувшись на Родину, он — восторженный участник победоносной русской революции, не смог понять и ощутить героики повседневной будничной борьбы в условиях непобежденного еще буржуазного строя. Да к тому же и связей с настоящими пролетарскими кругами своей страны у него никогда не было прежде и он не смог их наладить в дальнейшем.
Так, переход из одного мира в другой оказался для него жестокой и во многом совершенно неожиданной; разительной переменой. Одно за другим следовали горькие разочарования.
Однако закалка, полученная в России, все же не была утрачена. Она сказалась в том, что Гашек ни на одно мгновенье не поколебался в своих взглядах по общим социально-политическим вопросам.
Угар националистической пропаганды, велеречивая демагогия буржуазных и правосоциалистических» апостолов демократии затуманили в ту пору многие головы. Коммунисты были в меньшинстве, а большинство земляков Гашека — и не только мелкие буржуа и интеллигенты, но и рабочие и крестьяне, — радуясь крушению австрийской тирании, переоценивали республиканские «свободы» нового государства, искренне верили в иллюзорные возможности мирного демократического развития Чехословакии.
Но Гашек правильно и трезво судил о положении в стране. Несмотря на то, что организационно он уже не был связан с партией, он оставался коммунистом в своем творчестве. Он печатал в центральном органе компартии «Руде право» фельетоны и сатирические памфлеты, разившие буржуазную реакцию и лицемерную предательскую политику социал-демократии.
Его фельетоны: «Заметки», «Какие я писал бы передовицы, если б был редактором правительственного органа», «Что я посоветовал бы коммунистам, будь я главным редактором правительственного органа «Чехословацкая республика» и др. — обнаруживали и неизменное изобретательное остроумие зоркого насмешника и новую политическую зрелость целеустремленного беспощадного сатирика.
Этими же чертами отличаются и три сборника, изданные им в эти годы: «Две дюжины рассказов», «Трое мужчин и акула и другие рассказы» (1921), «Мирная конференция и другие юморески» (1922). В те же годы он совместно с Э. Кишем написал пьесу «Вокруг Европы за 365 дней», обнаруженную впервые в 1957 году. Пьеса отличается теми же особенностями гашековской сатиры.

В 1921 году он начал публиковать «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны».
Эта книга явилась одним из первых литературных памятников войны. Взволнованный лирический монолог Барбюса «В огне» возникал непосредственно в грохочущем, воющем, чадном, кроваво-грязном кошмаре боев, в порыве гневного протеста художника-гуманиста, только еще становящегося революционером. Широкий и внешне такой спокойный сатирический эпос «Похождений Швейка» вырастал из воспоминаний писателя, который в течение трех лет сам участвовал в разрушении мира, породившего войну, познал его историческую обреченность и гнилость его мнимой мощи.
С огромной силой и революционной страстностью обрушился он на старое, на тот строй, который победно уничтожили у себя его русские друзья, но который все еще опутывал густой липучей и цепкой паутиной своих экономических и политических порядков, лживой идеологии и морали его родную страну и пять шестых земли.
И Гашек создал художественное произведение, суть которого он мог бы выразить подобно тому, как Маяковский определял суть своей предреволюционной поэмы в нескольких простых обращениях к врагам: «Долой вашу войну», «Долой вашу героику», «Долой вашу любовь», «Долой вашу религию», «Долой ваше искусство».
И, действительно, книга о Швейке отрицает не только социальные, политические, идеологические и нравственные основы современного буржуазного общества, но и его эстетические принципы, его литературные моды.
Роман Гашека отличается прежде всего простотой, подчеркнутой, даже нарочито грубоватой простотой и во всем развитии сюжета и в каждой отдельной частице.
Веселый прощелыга, промышлявший продажей собак, накануне войны попадает в полицию по доносу ревностного шпика, затем в сумасшедший дом, в «госпиталь для симулянтов» и снова в тюрьму, становится денщиком пьяницы фельдкурата (военного священника), потом денщиком поручика — командира роты. С ним отправляется на фронт, отстает от части, арестовывается по подозрению в шпионаже, снова возвращается в часть, продолжает продвигаться к фронту, переодевшись «из любопытства» в русский мундир, оказывается военнопленным, потом опять попадает в тюрьму. Ему грозит виселица за «переход к противнику», но он снова благополучно возвращается в свой маршевый батальон по пути к фронту...
Каждый из этих разделов короткой военной биографии Швейка включает множество эпизодов — всевозможных похождений самого героя и его приятелей, знакомых, начальников, случайных встречных, а также огромное количество «историй», рассказанных преимущественно тем же Швейком разным лицам и по разным поводам. Но из этих необычайно разнообразных — и по содержанию, и по объему, и по их значению для основной фабулы — отдельных частиц образуется целостная огромная мозаичная картина. Вокруг центрального образа, и как бы просвечивая сквозь него, развертывается панорама всей лоскутной Австро-Венгерской империи, с которой война срывает пестрые декоративные покровы, обнажая насквозь прогнившее нутро и смрадный хаос нарастающего разложения. В ярком свете «невинной» ухмылки Швейка становится очевидной безнадежная обреченность всего строя бюрократии и военщины, тупо бесчеловечного, жестокого и нелепого строя, основанного на корыстном стяжательстве и подлом карьеризме, на лжи и лицемерии.
С первой же страницы повествование развивается с такой естественной и непринужденной простотой, с такой стихийнопроизвольной силой, как будто бы совершенно случайной в своих отдельных проявлениях, точно весь роман — это только необычайно развернутое увеличение одной из тех историй, которые так щедро, кстати и некстати, рассказывает сам Швейк.
В этой простоте и незамысловатости композиции так же. как в стиле и языке и в средствах создания индивидуальных характеристик всех действующих лиц и эпизодических персонажей, в описаниях больших и малых событий, помимо воплощенного в них содержания, заключается и острая эстетическая полемика.
Гашек выступает против романтических, моралистических, психологических, бытописательных и «проблемных» романов с их претензиями на поучительность или самодовлеющую «чисто художественную» значимость. Гашек спорит и со всеми видами декадентского модернистского штукарства в искусстве с его субьективистским стремлением к уходу от действительности, к погружению в «сокровенные глубины» индивидуального сознания и «подсознания», к искусственной вычурной речи и нарочито сложному образному строю.
Вопреки всему этому, рассказывая о Швейке, Гашек обращается к простейшим, но вместе с тем и древнейшим традициям повествования, к народным бывалыцинам, побасенкам и анекдотам, к лубочным «книжкам приключений». И в то же время он свободно использует выразительные средства близких ему, — но совершенно неприемлемых для любых эстетов — «низменных» жанров, таких, как газетный фельетон, политический памфлет, сатирический плакат.
Уже в авторском послесловии к первой части романа, отвечая критикам из числа эстетствующих снобов, он прямо заявлял: «Эта книга представляет собой историческую картину определенной эпохи», — и поэтому все персонажи «...и солдаты и штатские будут говорить и поступать так, как они говорят и поступают в действительности».
Он с презрением отвергает все поползновения лицемерных моралистов, «которых коробит от сильных выражений», и говорит, что они «просто трусы, пугающиеся настоящей жизни и... наносят наибольший вред культуре и общественной морали Они хотели бы превратить весь чешский народ в сентиментальных людишек...»
Так, ополчаясь против самых основ буржуазной политики, идеологии и морали, Гашек с веселой яростью крушил ханжеское чистоплюйство и болезненную декадентскую изощренность буржуазной эстетики.
Беспощадно обличительное, остро полемическое содержание «Похождении Швейка» воплощалось в художественной форме, основные элементы которой сами по себе были выражениями боевой полемики. И в этом живом единстве формы и содержания повесть о бравом солдате Швейке воспринимается, как чистый воздух, которым дышат, не размышляя о его полезности, как свежая вода, которую пьют, не думая о ее химическом составе.
Гашек черпал материал для своей книги непосредственно из жизни, из своих наблюдений и своего личного опыта.
Многие действующие лица романа являются изображениями действительно существовавших людей. Подлинны не только отдельные характерные черты, но даже имена и звания — поручика Лукаша, фельдфебеля Ванека, капитана Сагнера, кадета Биглера и некоторых других персонажей. А денщик поручика Лукаша Вацлав Страшлипка — приятель Гашека, вместе с ним перешедший через фронт к русским войскам, так же как Швейк, отличался склонностью по всякому поводу рассказывать истории и анекдоты и, подобно самому Гашеку, умел от лично разыгрывать невинного болвана и с видом простодушного рвения издеваться над начальством.
Однако эта достоверность повествования, хотя и очень характерна для творческого метода Гашека, еще не определяет сущности идейно-эстетических достоинств романа.
Его основная тема — война.
Уже в первых главах — в нарочито нелепых, так сказать, вывороченных наизнанку военно-дипломатических рассуждениях Швейка по поводу убийства эрцгерцога, в том, как он простодушно сравнивает «августейших» лиц с незадачливыми торговцами и лесниками, во всех суждениях о войне и монархии всех людей вокруг него, так же как в «патриотической» деятельности полицейских, шпиков и военных врачей — происходит словно бы и неприметное, но последовательное и неотвратимое снижение, развенчание всех святынь милитаризма.
Швейк, казалось бы, с энтузиазмом и искренним воодушевлением возглашает победные лозунги и настойчиво стремится олицетворять патриотический воинский дух империи. Но именно это его рвение побуждает всех, кому надлежит представлять государство и армию — полицейских чиновников и военных врачей, — считать его идиотом или симулянтом.
Великолепна многоликая галерея генералов и офицеров всех звании. «Удивительный болван» полковник Фридрих Краус фон Циллергут с его манией «объяснять» очевидные вещи, набожностью и мечтой о «германской гегемонии», ради которой он требовал уничтожить всех пленных и все гражданское население вражеских стран; генерал-майор фон Цварцбург, любивший доводить офицеров до самоубийства и требовавший, чтобы они «не позволяли солдатам иметь собственные суждения и вообще думать»; жандармский ротмистр Кениг, «бюрократ до мозга костей», назойливо донимавший своих подчиненных; безымянный инспектирующий генерал-майор, который «столько внимания уделял отхожим местам, будто от них зависела победа»; капитан Тайрле, который сам «смеялся над собственной глупостью и идиотизмом»; полковник Шредер — «настоящий солдат», который ненавидел штатских и всех офицеров запаса и «ничего так не боялся, как попасть на фронт»; генерал Финк фон Финкельштейн с его маниакальной страстью судить и вешать; подпоручик Дуб — злобный тупица, склочник и доносчик, и еще более тупой, чем он, кадет Биглер — непревзойденный знаток всех уставов и предписаний, военный «теоретик» и законченный идиот. Почти все представители армейской аристократии — это скудоумные, развратные самодуры, казнокрады, обжоры и пьяницы.
Однако обличительная сила антивоенной сатиры Гашека проявляется не только в создании таких, очевидно отрицательных, часто гротескных образов. Он показывает и, так сказать, человекоподобных офицеров. Капитан Сагнер и поручик Лукаш отличаются от других некоторыми положительными чертами; они порядочны, жалеют солдат, не лицемерят, презирают доносчиков, скептически равнодушны ко всем казенным «идеалам». Но и они только безвольные частицы огромной громоздкой военной машины, их духовная жизнь так же предельно убога, и они так же пьянствуют и распутничают. как все вокруг них.
Не менее колоритны и образы многочисленных фельдфебелей, капралов, унтер-офицеров, ефрейторов, оболваненных и оскотиненных военной службой, утративших простейшие человеческие свойства во имя соблюдения воинских уставов и безропотного подчинения приказам.
Так все эти персонажи в разных оттенках воплощают бессмысленно жестокую природу военщины, которая в буржуазных государствах неизбежно вырождается в паразитическую касту, глубоко враждебную народу.
В целом ряде эпизодов и в высказываниях различных действующих лиц, а больше всего самого Швейка и его ближайшего приятеля вольноопределяющегося Марека, содержатся то шуточные, издевательские, скрытые в иронических притчах, то прямые плакатно-выразительные характеристики военных событий и определения смысла «великой» войны.
«Поскорей бы нам как следует наклали, что ли, чтобы Австрия успокоилась», — мечтает случайный собеседник Швейка, вестовой. «После войны... наступит свобода, не будет ни императорских дворов, ни самих императоров, и у князей отберут имения», — убеждены мужики в Скопицах.
Иронический хвалебный монолог о войне в стиле рекламы туристских фирм, который произносит вольноопределяющийся Марек, арестованный за то, что «поднял восстание, отказавшись чистить нужники на гауптвахте», выражает целую программу дезертирства.
Все проповеди воинственных фельдкуратов и все патриотические милитаристские разглагольствования генералов, офицеров, престарелых аристократов и юных ревнителей официальной идеологии так же, как описания гнусных будней армейского быта, — изложенные очень спокойно и тщательно, со швейковской простодушной добросовестностью, и встречающиеся словно невзначай по ходу повествования в полном и совершенном соответствии с характерами персонажей, — становятся таким убийственным разоблачением пресловутой военной «романтики», которого, пожалуй, нельзя было бы достичь никакими патетическими «лобовыми атаками».
Но не только против войны направлен сокрушительный сатирический поход бравого солдата.
В главах, посвященных фельдкуратам Отто Кацу, патеру Лещине и Мартинцу, в ряде эпизодов, связанных с духовными и светскими ханжами различных толков, беспощадно разоблачаются и внутренняя суть и внешние проявления религии.
И на всем протяжении пестрого чередования событий и лиц неумолимо обнажаются подлинные основы различных форм буржуазных отношений. Яростная национальная вражда, бездушная и лицемерная благотворительность, убогий разврат, откровенная и тайная проституция, шпионство, пресмыкательство и корыстная расчетливость во всем — в патриотизме, в любви, в дружбе, и множество иных бесчеловечных, до нелепости безрассудных, но органически неотъемлемых свойств современного буржуазного мира раскрывается в этой, казалось бы, бесхитростной и «однотемной» книге с убедительной наглядностью.
Художественные особенности всего многослойного сатирического эпоса определяются характерными чертами творческого метода Гашека.
Прежде всего, это своеобразный внутренний драматизм повествования. Недаром «Швейка» так часто успешно инсценировали в разных странах. Весь роман — это ряд живых сцен, наполненных движением, действием, сочными диалогами, мо нологами и броскими репликами. Собственно авторский текст занимает сравнительно мало места и является лишь соединительной тканью между драматическими эпизодами или ремарками, характеризующими конкретную обстановку или отдельных персонажей. Тексты «от автора» необычайно экономны, по-журналистски четки и выразительны.

В романе о Швейке, так же как и прежде в рассказах, либо вовсе нет пейзажа, либо он сводится к коротким характеристикам, непосредственно связанным с основным действием.
Столь же редки и немногословны описания внешности людей. Образ самого Швейка на протяжении книги характеризуется преимущественно общими и скорее шутливо «психологическими» определениями, чем физическими чертами: «честная», «открытая» физиономия, «невинное выражение лица», «добродушная улыбка», «добрые глаза» и т. д. Только в 14-й главе I части сообщается, что у него «коренастая фигура и мясистые ляжки», а во 2-й главе II части, что его «характеризовало круглое улыбающееся лицо и большие уши, торчащие из под нахлобученной фуражки». О других персонажах либо вообще ничего не говорится, либо коротко отмечено: «высокий», «толстый», «рыжий», «бородатый», «бледный» и т. п.
Гашек менее всего живописец, он преимущественно рассказчик и драматург; он художник-сатирик, который воплощает нелепое, смешное, уродливое в графически-четких зарисовках. И он расцвечивает их широкими мазками, яркими плакатными, даже лубочными, красками. Ему не нужны переходы, оттенки; он показывает только необходимые в данном конкретном случае детали; все лишнее просто остается за пределами повествования. Но зато нужные, «работающие» подробности гротескно подчеркиваются, настойчиво, многократно, как, например, пьянство фельдкурата Каца, злобная придирчивость подпоручика Дуба, обжорство Балоуна и т. д. И так же резко, обнаженно и откровенно раскрываются в действии и в живой речи столкновения контрастов, иронические противопоставления пышных слов и жалкой действительности, подчеркнуто будничного солдатского быта и значительных политических событий, претенциозных форм и убогой сущности австрийского государства, его армии, религии, полиции, суда.
Художник достигает этого разнообразными средствами, выработанными его творческим опытом сатирика-журналиста. который пишет так, чтобы воздействовать на мгновенное, нетерпеливое восприятие читателя газеты, чтобы быть понятным с первого же взгляда и произвести требуемое впечатление.
Вот он рассказывает о двух священниках: один, проповедуя в тюрьме, «набожно закатывал глаза и говорил арестантам о необходимости реформы закона о проститутках, а также реформы касательно незамужних матерей... Его проповеди носили чисто абстрактный характер и никак не были связаны с текущим моментом, то есть попросту были нудными».
А второй, вечно пьяный, потешает свою паству такими риторическими перлами: «Вам бы только слопать две порции мяса с бобовой кашей, нажраться, лечь на брюхо, ковырять в носу и не думать о господе боге. Займитесь, черт побери, исканием бога, а вшей будете искать дома».
Выразителями «воинского духа» чаще всего выступают два самых идиотических персонажа: подпоручик Дуб и кадет Биглер, разглагольствующие о величии и непобедимости империи. Именно они произносят те высокопарные сентенции, в которых воплощены все характерные признаки официальной идеологии. Но именно они постоянно становятся жертвами самых гадких приключений, их презирают, и над ними издеваются все солдаты и офицеры. О начальнике штаба полковнике Гербихе говорится: «Это был человек больших военных способностей, которые проявлялись у него в форме подагры».
Вступление в войну Италии занимает солдат главным образом в связи с вопросом, урежут ли из-за этого пайки, а из всех офицеров только один Дуб пускается по этому поводу в рассуждения на военно-политические темы, другие же говорят об опереточных актрисах.
Можно сказать, что вся история похождений Швейка рассказана в какой-то мере «по-швейковски» — нарочито простодушно, грубовато, с внезапными и как бы случайными отклонениями, с постоянной невинной усмешкой и в то же время с большим внутренним смыслом, определяемым сознанием и ощущением полнейшего презрения и непримиримой ненависти к миру, в котором живет Швейк.
Но в то же время «Похождения Швейка» не просто сатирический гротеск, а вместе с тем и реалистический исторический и социальный роман в подлинном смысле этих понятий.
Так, внешне простыми и тем более действенными способами Гашек создавал убийственную сатиру, которая становилась реалистически обобщенным отражением типичных свойств не только австро-венгерской действительности времен мировой войны, но и буржуазного общества вообще.

 

***

 

Ни одно буржуазное издательство не решилось выпустить «Швейка». С помощью приятеля Гашек наладил издание отдельных выпусков «Похождений бравого солдата» в небольшой типографии. Уже первые выпуски завоевали широкую читательскую аудиторию. Их расхватывали у продавцов, и, вопреки брюзгливой и злобной брани или нарочитому угрюмому молчанию буржуазных литературных критиков, «Швейк» находил все больше друзей.
Успех книги несколько облегчил трудное материальное положение Гашека. Это было тем более необходимо, что его здоровье, и без того основательно подорванное в годы войны, все больше расшатывалось в условиях беспорядочной жизни. Друзья заставили его купить дом в Липницах, чтобы жить на чистом воздухе подальше от суеты и соблазнов Праги.
Гашек приобрел небольшой дом, в котором жило несколько небогатых семей. Отремонтировав весь дом за свой счет, он, к радостному удивлению съемщиков, навсегда отменил квартирную плату. В Липницах он и провел последние месяцы жизни, писал «Швейка» и, вопреки суровым врачебным наказам и предписаниям, ел и пил все, что ему было по вкусу. Под конец ему уже трудно становилось писать, и он диктовал очередные главы — диктовал до самого последнего дня.
3 января 1923 года Ярослав Гашек умер, не дожив четырех месяцев до 40 лет. За его гробом шло несколько друзей и одиннадцатилетний сын. Большинство газет буржуазной Чехословакии даже не отметили кончины великого национального писателя.
Первыми, кто оценил его чудесное дарование, были десятки тысяч простых людей, и первыми, кто понял подлинное значение творчества Гашека, были представители передовой общественности — коммунисты.
«Похождения бравого солдата Швейка в мировой войне» — одна из лучших книг, когда-либо написанных в Чехии», — отмечал уже в 1921 году Иван Ольбрахт — выдающийся народный писатель, один из основоположников литературы социалистического реализма в Чехословакии. Книга о Швейке очень скоро шагнула через границы своей родины. Менее чем за двадцать лет, ко времени, когда началась вторая мировая война, она уже была переведена на десятки языков и многократно инсценирована в разных странах.
Но с тем большей яростью ополчились против нее реакционеры и буржуазные эстеты, фашисты и социал-предатели всех стран и прежде всего в самой Чехословакии.
Уже в 20-е годы в чехословацкой буржуазной печати шла «война со Швейком», как назвал эту кампанию Юлиус Фучик, решительно выступавший в защиту замечательной книги. И Фучик дал точное определение причин такой неистовой вражды к литературному произведению: «Швейк не только тип комический. Швейк тип критический и его отношение к современному обществу не очень нравится буржуазии... Все понятия буржуазного мира, его патриотизм, его справедливость и мораль — весь жизненный уклад — с таким совершенством высмеяны Швейком, что буржуазному обществу скорее должна быть свойственна тенденция воевать против него, чем приветствовать»1.
Швейк обладает необычайно конкретными чертами национального и социального характера, проявляющегося на коротком отрезке вполне определенного исторического периода. Он чех — солдат австро-венгерской армии 1914 — 1917 годов.
В нем воплотились и доныне живые традиции чехословацкого народа, который в течение трех столетий упорно и доблестно сопротивлялся гнету иноземного владычества и противопоставлял чванной самоуверенности своих врагов, вооруженных пушками и законами, золотом и полицейскими дубинками, наигранное простодушие, а по сути дерзкое и насмешливое презрение и умело скрываемую за притворным смирением и дурашливым легкомыслием беспощадную ненависть.
Швейк доподлинно и глубоко народен. Но это не возвышенный романтический герой, воплощающий народные идеалы и мечты, а скорее даже нарочито приниженный, земной, наделенный многими человеческими недостатками, во многом несознательный, типичный «маленький» человек своего народа и своего времени.
Но именно поэтому его нравственное превосходство над врагами, которые являются врагами и его народа и трудовых людей всех народов, — явное превосходство Швейка над генералами и офицерами, попами, чиновниками, полицейскими и шпиками — становится таким убедительным и ликующим утверждением всепобеждающей силы подлинной живой народности, здравого смысла и душевного здоровья простых людей.
В образе Швейка в новой, своеобразной и реалистической конкретности проявились по существу те же черты древнейшей народной мудрости, — озорной, шутливой и вместе с тем глубоко серьезной, которыми определялись сказочные образы Иванушки-дурачка, Хаджи Насреддина, Тиля Уленшпигеля, Гансвурста, Карагеза, мудрых шутов Шекспира, Санчо Пансы, Фигаро и многих других подобных им созданий народного творчества и классической литературы.
Но именно глубоко своеобразная и подлинно реалистическая природа, типичность самого Швейка и всех окружающих его персонажей являются необходимыми основами всемирного и бессмертного значения этой книги.
Швейк явился высшей точкой и завершением творческого пути Гашека. Но, как уже отмечалось, этот образ возник у него еще раньше. И в его развитии, вернее в его видоизменении, обнаруживаются те черты, которые определили основные особенности настоящего бессмертного Швейка.
Первый Швейк (1911) был еще незамысловатым, молодым, «простецким», даже глуповатым, парнем.
Второй Швейк (1917) более реалистичен, наделен более сложным, объемным характером, в нем уже проявляются некоторые черты его будущего великого тезки.
Однако подлинного, зрелого Швейка смог создать только художник, прошедший великую школу социалистической революции, умудренный и воодушевленный великими идеями социализма, идеями, раскрывшими перед ним и подлинный смысл и действительные закономерности развития того мира, в котором жил и против которого боролся его герой.
О нем писал Юлиус Фучик: «Он, как червь, точит реакционный строй и вполне активно, хотя и не всегда вполне сознательно, помогает ломать здание гнета и произвола»2.
Именно поэтому книгу о Швейке, появившуюся через три года после крушения Австрийской монархии, так ненавидели руководители Чехословацкой буржуазной республики и десятилетия спустя истребляли немецкие и итальянские фашисты, поэтому она проклята Ватиканом и ее изымают в современных американских и западно-германских казармах, поносят реакционные критики капиталистических стран.
Основой непреходящей высокой человечности Швейка является то, что он в своей борьбе против очень конкретного врага — Австро-Венгерской империи сражается прежде всего против тех уродливых и бесчеловечных явлении, которые присущи не только империалистическому и вообще буржуазному миру, но и всем без исключения формациям и эпохам классового общества, основанного на эксплуатации — против военщины, бюрократии, корыстного стяжательства, поповского мракобесия, лицемерного ханжества и холопского служения господствующим классам и господствующим предрассудкам.
Живая, неподдельная народность, замечательное мастерство реалистического образотворчества, проникновенная зоркость и неисчерпаемо изобретательное остроумие художника-сатирика, вдохновенные его страстной революционной целеустремленностью, определили создание «Швейка» и те идейно-эстетические особенности книги, которые роднят ее с величайшими произведениями мировой литературы.
Слава Швейка — не академическое золотообрезное, не мраморно-бронзовое бессмертие, величественно и безнадежно сопротивляющееся забвению и почтительному равнодушию, а подлинная жизнь, земная, беспокойная. И так же, как в самые первые дни своего появления, он связан несчетными нитями с живой действительностью, с судьбами простых людей, — тогда только у него па родине, а теперь — во всем мире.

 


Примечания


1. Ю. Фучик. Избранное, стр. 58. Гослитиздат. 1455
2. Ю. Фучик. Избранные очерки и статьи, стр. 291. Гослитиздат, 1950.