Глава XXIX

Вместо рабфака в ... монастырь

 

После окончания посевной кампании меня назначили комиссаром совхоза. Так снова рухнули мои надежды пойти куда-нибудь учиться. Совхоз назывался «Давидова пустынь». Такое церковное название было не случайно. Это был мужской монастырь, превращенный в совхоз.
Монастырю принадлежало много хорошо обработанных земельных угодий и большое количество рабочего скота. И все это процветало, так как, по-видимому, порядок здесь не нарушался и рабочей силы было много. Этот совхоз играл большую роль в сельскохозяйственном производстве всей округи. Монастырю, а теперь совхозу принадлежала большая мельница, на которую приезжали крестьяне из отдаленных сел.
Кроме директора совхоза и меня, его комиссара, весь остальной штат состоял из монахов разного ранга. В соответствии с этими рангами распределялись и обязанности в совхозе.
Стоявшие выше в церковной иерархии занимали командные должности и в совхозе, а простые монахи и послушники были рядовыми рабочими на поле, фермах, конюшнях, свинарнике и пчельнике.
В чем же заключалась моя работа в этом своеобразном совхозе? Да все в том же — в докладах «о текущем моменте». Я рассказывал монахам о международных и внутренних событиях, отвечал на многочисленные вопросы. Слушали меня внимательно, но спорили яростно. Надо сказать, что ни с той, ни с другой стороны (другую сторону представлял только я один) не было личных выпадов или оскорбительных замечаний, а спорили мы о многих вопросах, даже о том — есть ли бог или нет?
Отрицая существование бога, я объяснял происхождение мира так, как нам в свое время говорил в Агитаторской группе Н. Сперанский: «Первоначально была туманность»... И конечно, наш лектор правильно предвидел. Мне тотчас же задавали вопрос: «А откуда взялась туманность?». Но к такому вопросу он нас подготовил, и я, в свою очередь, опрашивал: «А откуда взялся бог?».
Однажды вышедший из терпения мой постоянный оппонент вместо доказательств прочел мне четверостишие. Я помню его до сих пор:

Не верят, господи, не верят!
Не верят люди ничему,
Твой ум непостижимый мерят
По их короткому уму.

Но такие доводы убедить меня в существовании бога, конечно, не могли, так же, как и я не мог убедить в противном мою специфическую аудиторию. Слишком слаба была моя подготовка для таких дискуссий, но, кажется, и у моих противников она была не больше, а в своих «символах веры» обе стороны были одинаково фанатичны.
Почему я так терпимо и деликатно вел себя в монастыре в то время, когда комсомол проводил активную борьбу с религией, устраивал, например, в пасхальные дни антирелигиозные шествия, в которых его участники наряжались монахами, попами и даже господом богом?
Совхоз «Давидова пустынь» был по тому времени крупным сельскохозяйственным предприятием. При нем существовала постоянная сельскохозяйственная выставка, натуральные экспонаты которой и многочисленные таблицы и диаграммы, исполненные очень красочно монахами, показывали, каких рекордных урожаев злаков и овощей можно добиться при правильном ведении сельского хозяйства, при переходе с трехполья на многополье. На выставку приходили окрестные крестьяне, приезжали и из дальних деревень и даже из других уездов. И не нужно было быть большим специалистом сельского хозяйства, чтобы убедиться в образцовом состоянии совхоза.
Такие крупные и хорошо развитые хозяйства не часто встречались в то время. Они были лишь небольшими островками в океане индивидуальных мелких, раздробленных малопроизводительных хозяйств. Сохранение совхоза «Давидова пустынь» имело большое значение для распространения передовых (по тогдашнему времени) методов сельскохозяйственного производства.
В какой-то мере я все это понимал и, возможно, поэтому так бережно относился к хозяйству и так деликатно вел себя по отношению к «рабочим» этого совхоза.
Только осенью 1921 года меня, наконец, отпустили на учебу. Я попрощался с монахами, уехал в Москву и поступил учиться на вечерний рабфак имени Покровского при первом МГУ: Меня приняли сразу на второй курс (всего было три). В то же время ЦК РКП(б) послал меня на работу в шифровальный отдел Наркоминдела.
Когда начались занятия на рабфаке, мне исполнилось уже 18 лет. Это поздновато, если учесть, что на втором курсе мы проходили сокращенно то, что проходят сейчас в 6—7-х классах средней школы. Но я был, пожалуй, одним из самых молодых учеников. Кто шел тогда учиться на рабфак? Только что демобилизованные красноармейцы, проведшие 3—4 года на фронтах гражданской войны, рабочие, не имевшие раньше возможности учиться, а теперь жадно стремившиеся к знаниям, комсомольские активисты, все эти годы находившиеся на руководящей работе в комсомоле, а сейчас почувствовавшие, что у них для этого не хватает знаний. Это были уже взрослые ребята, а порой даже пожилые люди. Несмотря на архитяжелые условия, недоедание и прочие недостатки тогдашнего быта, почти никто не пропускал занятий. Я оказался в Москве без жилья. Когда я уезжал в совхоз, в Москве пустовало много квартир. Тогда я не подумал о том, чтобы сохранить за собой комнату. Имущества у меня не было, все, что лично мне принадлежало, было на мне. Я не видел никаких оснований для того, чтобы сохранять за собой пустующую комнату.
А теперь мне пришлось ночевать где попало (несколько раз в ночлежном доме, который тогда еще существовал в Москве).
Трудно было работать, учиться и не иметь угла. Но вскоре Наркоминделу предоставили огромное здание на углу Кузнецкого моста и Лубянской (Дзержинской) улицы. Там свободно разместилось не только учреждение, но и все сотрудники, не имевшие жилплощади. Нашему шифровальному отделу предоставили большую квартиру, примыкавшую к отделу, но ее, к сожалению, отделили от него глухой перегородкой. Пришлось на работу, которая буквально находилась за стеной, идти кружным путем, да еще опускаться с пятого этажа и вновь подниматься на пятый (лифты тогда еще не работали). Непосредственно под нашей квартирой находилась квартира народного комиссара иностранных дел Г. В. Чичерина, она соединялась с его секретариатом.
Работал Г. В. Чичерин только ночью. Обычно он просыпался часов в 7 вечера, завтракал и уходил на работу. Прием послов у него начинался не раньше 12 часов ночи, а часто происходил значительно позже. Часа в 3—4 ночи он обедал, затем продолжал работать до утра и примерно в 7—8 часов утра ложился спать. Таков был распорядок жизни и работы Г. В. Чичерина. Он нас вполне устраивал. Пользуясь существовавшей тогда простотой нравов, мы через его коридор шли на работу, а иногда таким же путем возвращались домой.