Глава III
Первая большевистская организация молодежи. Октябрьская революция в Самаре. Митинг на площади. Боевая коммунистическая дружина. Дружба. Одноногий пулеметчик.
Агитаторская группа при Самарской организации большевиков была создана в октябре, незадолго до Великой Октябрьской социалистической революции. Она являлась зародышем комсомольской организации. С нее, собственно, начинается история самарского комсомола. Первоначально в состав Агитаторской группы вошла большевистски настроенная молодежь фельдшерской школы и первого реального училища. Большая часть Агитаторской группы состояла из бывших учеников Марии Оскаровны и преподавателя- большевика В. А. Тронина.
До Октябрьской революции эта молодежь настойчиво осаждала горком партии и отдельных большевиков, требуя серьезных поручений. Горком партии использовал часть ребят для выполнения различных заданий, например, в экспедиции газеты «Приволжская правда» или в книжном киоске клуба большевиков, который находился тогда в здании бывшего «Аквариума». Более взрослые из этой молодежи и политически лучше подготовленные выступали даже с докладами на рабочих собраниях и митингах, проводили агитацию среди населения. Наиболее активными были Я. Длуголенский, Г. Гарькин, X. Яэгур. Но основная масса большевистски настроенной молодежи не находила постоянного применения своим силам.
Вот почему губком партии решил создать при Самарской организации большевиков единую молодежную группу для подготовки из ее состава работников среди рабочей молодежи. Первоначально группа была небольшая, в нее входили: А. Булушев, К. Громов, С. Андреев, Л. Поливник, Борис и Николай Кулаковы, Е. Шнейдер, Григорий и Николай Матякины, И. Галкин, Я. Гельман, A. Камов, Капелюшкин, Г. Гарькин, А. Козлов, Я. Длуголенский, X. Язгур, B. Бормотов, Л. Лидман, сестры Мерзловы, И. Фейгель.
Костя Громов
Сразу же после создания группы в ней начались занятия по политической грамоте. Беседы по политической экономии первоначально проводила Мария Оскаровна Авейде, а затем Ю. К. Милонов, по диалектическому материализму — В. В. Куйбышев. Лекции о происхождении и развитии жизни на Земле читал Н. Сперанский. По другим вопросам выступали Масленников, Митрофанов, Венцек и другие большевики.
С созданием Агитаторской группы началось более организованное участие молодежи в политической работе. Теперь членов группы можно было встретить повсюду. Мы занимались распространением газет, листовок, брошюр и другой большевистской литературы, участвовали в подготовке митингов и собраний на фабриках и заводах; более зрелые товарищи даже выступали, ведя яростные споры с меньшевиками, эсерами, анархистами. Полемическая борьба нередко переходила в физическую, в открытое столкновение со всеми враждебными большевикам и рабочему классу элементами. Понятно, что в таких стычках молодежь участвовала охотно, тем более что для этого не нужно было особой теоретической подготовки.
В Октябрьские дни в Самаре не было вооруженных столкновений и демонстраций. Проводились лишь митинги и собрания, на которых большевики сообщали о свержении Временного правительства и переходе власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Запомнился мне митинг на площади у собора, там, где находится сейчас Дворец культуры имени В. В. Куйбышева. На этот митинг взяла меня с собой для связи Серафима Дерябина.
Погода в этот день была пасмурная, земля еще не замерзла, и пришедшие на митинг солдаты размесили ее в жидкую грязь. Падал мокрый снег. В массе солдат, заполнивших площадь, совсем не видно было молодых. Это были призванные в армию так называемые ратники второго разряда. По виду большинству из них можно было дать лет за 50. Окладистые бороды были сильно тронуты сединой.
Перед солдатами, стоя на невысокой садовой тумбе, выступала Серафима Дерябина. Она была прирожденным оратором. Говорила негромко, очень четко и ясно. Может быть, потому, что день был какой-то серый и кругом стояли люди в серых шинелях, ее вдохновенная речь звучала как-то особенно. Она потрясла меня до глубины души и крепко запомнилась. С. И. Дерябина говорила об ужасах войны, о миллионах убитых и искалеченных империалистической бойней людей, о голоде, о разорении, которые принесла война простым людям — рабочим и крестьянам. И когда она объявила, что первым актом рабоче-крестьянского правительства был Декрет о мире, по бородатым лицам солдат потекли слезы. Они не стеснялись их. Ее заявление о том, что отныне вся земля — царская, монастырская и помещичья — принадлежит крестьянам, вызвало бурю восторга. Из тысяч грудей вырвалось мощное, оглушительное «ура!». Переждав, пока уляжется буря, она продолжала говорить о построении новой, прекрасной жизни.
Речь С. И. Дерябиной иногда прерывалась приступом кашля. Она досадливо подавляла его и, как бы извиняясь перед участниками митинга, виновато улыбалась. Многие годы тюремной жизни подорвали здоровье старой подпольщицы, сырая погода плохо действовала на ее больные легкие.
Затаив дыхание, вместе со всеми я слушал речь и не отрываясь, смотрел прямо в ее лучистые, сиявшие, как звезды, глаза. И вдруг... то ли потому, что поддался общему чувству, то ли потому, что мне до боли стало жалко ее, слезы градом покатились по лицу. Мне было стыдно плакать, но все старания удержать слезы ни к чему не приводили.
Кончив речь, Дерябина легко спрыгнула с тумбочки и, подойдя ко мне, опросила улыбаясь:
— Что же ты плачешь, дурной, надо радоваться! Идем.
— Мне вас жалко, — неожиданно вырвалось у меня.
— Что? Что? Кого тебе жалко? — удивленно переспросила она и, резко повернув меня лицом к себе, долго смотрела на меня глубоким, проникновенным взглядом и потом нежно, по-матерински, привлекла к себе. Две чужие слезинки обожгли мое лицо.
Что так расстроило меня в этот раз? Не знаю. Ведь не первый раз я слышал Серафиму Дерябину. Ее выступления всегда были вдохновенны и пользовались огромным успехом. Особую популярность она имела среди солдат Самарского гарнизона, которые на всех выборах неизменно избирали ее своим депутатом.
С конца 1917 года и до падения Самары в июне 1918 года организация большевиков превратилась в боевую дружину. Наша Агитаторская группа целиком влилась в нее. Женщины-коммунистки создали отряд красных сестер и ускоренными темпами обучались уходу за ранеными.
Но даже в эти горячие дни политическая учеба в Агитаторской группе не прекращалась. В клубе коммунистов на Заводской улице мы собирались в комнате на первом этаже. Наши лекторы по политической экономии и диалектическому материализму уставали за день, конечно, не менее нас, но ни с той, ни с другой стороны не было попыток прекратить занятия, настолько велик был интерес к политической учебе.
Должен признаться, что я не был в числе внимательных слушателей. Нередко я начинал перешептываться с соседом то слева, то справа, не встречая ни с той, ни с другой стороны поддержки. От меня отмахивались, как от надоедливой мухи. Я тоскливо озирался по сторонам.
Так продолжалось до тех пор, пока моим соседом не оказался Сережа Андреев. Ему, как и мне, еще не исполнилось 15 лет. И хотя он учился уже в пятом классе коммерческого училища, Сереже также трудно было высидеть спокойно три-четыре часа на вечерних занятиях группы. Мы сразу нашли общий язык и тихонько разговаривали с ним на всякие интересовавшие нас темы. Но мы по-прежнему регулярно посещали занятия и сидели на них до конца, стараясь, однако, выбирать более укромное местечко.
Сережа Андреев
В комнате стояла большая классная доска. Наши руководители редко ею пользовались, она почти всегда находилась сбоку, у стены. За этой доской мы чаще всего и располагались. Первые часы мы внимательно слушали, а затем переходили к обсуждению своих вопросов.
Дружба! Как возникает это чувство, почему оно сближает людей, чаще всего не похожих друг на друга? Каким образом из многих ребят, с которыми встречаешься в детстве, сердце выбирает одного и привязывается к нему? Крепкая дружба завязалась у меня с Сережей Андреевым с конца 1917 года, и мы почти не разлучались с ним двадцать лет.
Что сблизило нас? Сергей воспитывался в интеллигентной революционной семье. Его отец — Яков Андреевич Андреев — профессионал-революционер. Он стоял у колыбели нашей партии. За участие в петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» в 1895 году он был заключен в Петропавловскую крепость. Вышел из нее совершенно седой, хотя ему было тогда немногим более двадцати лет. С тех пор биография Якова Андреевича состояла сплошь из сидений в царских тюрьмах, ссылок и редкого пребывания на воле.
Мать Сергея вступила в партию еще накануне I съезда, сидела в тюрьмах, бывала в ссылках. Там она и познакомилась с Яковом Андреевичем. Сережа, естественно, резко отличался от меня и по манерам и по поведению. Он — ученик старших классов коммерческого училища, а я окончил только два класса начальной школы. Воспитание мое с раннего детства было доверено улице. Что касается манер, то я даже не знал об их существовании. Правда, я много читал, но это не могло восполнить пробела в элементарных знаниях, которые мой друг систематически получал в училище.
Семья моя также очень отличалась от его семьи. Мои родители — простые, малограмотные люди. Отец, правда, мог читать и писать. И вот несмотря на разность среды и воспитания, различие наших характеров, мы очень сдружились с Сережей.
Тревожные дни наступили в Самаре, и наша Агитаторская группа влилась в боевую коммунистическую дружину.
Трудно передать словами чувство гордости, переполнившее мое ребячье сердце, когда я впервые получил в руки винтовку. Не беда, что она была выше меня и удержать ее на вытянутой руке, чтобы стрелять с позиции стоя, я никак не мог. Все это пустяки. Ведь стрелять можно лежа и с колена! Впрочем, я упорно стремился овладеть всеми приемами, особенно теми, которые делали под команду: «Вперед коли, назад прикладом бей!» Вместе со мной получил винтовку и Сережа Андреев. Но ему недолго дали покрасоваться с ней... Сережу знали многие члены боевой дружины. Кто-то увидел его «в полном боевом снаряжении» и сообщил отцу. Тот пришел, забрал винтовку и отправил сына домой.
Теперь уже почти все большевики перешли на казарменное положение. В большом зале клуба были наспех оборудованы нары, на них спали сменявшиеся с караула бойцы боевой дружины. Обмундирования у нас не было. Все ходили в штатском платье, спали на голых досках. Форменные шинели были у учеников реального училища Кости Громова, Шуры Булушева, Лени Поливника, Жени Шнейдера и других ребят. Я спал рядом с кем-нибудь из них, и они по-братски делили со мной свои шинели. Домой нас отпускали на короткое время. Мне очень хотелось показаться во дворе с винтовкой, но брать ее с собой из клуба не разрешалось. Пришлось ограничиться двумя блестящими кожаными патронташами, наполненными патронами.
Женя Шнейдер
Конечно, большого эффекта патронташи во дворе среди ребят не произвели, и я своим «вооруженным» видом только напугал мать. Но она понимала, что я нахожусь среди хороших людей, и не бранила меня.
Когда вспыхнуло в Оренбурге восстание атамана Дутова, из боевой дружины был сформирован особый отряд для отправки на фронт. Мне очень хотелось попасть в него, но когда я просил наших командиров зачислить в формируемый отряд, они смотрели на меня со снисходительной улыбкой, отделываясь ничего не значащими фразами: «Хорошо, посмотрим», «Там видно будет».
Терпение мое лопнуло, когда я увидел Леву Лившица в полной боевой форме и новой солдатской шинели. Он был всего на год старше. В длинной кавалерийской шинели он совершенно преобразился: казался выше и старше всех наших ребят. «Настоящий солдат!» — с восхищением заключили мы и пошли добиваться той же чести. Но из нашей группы были взяты немногие: К. Громов, Г. Гарькин и некоторые другие. Мы же остались в Самаре, продолжая нести караульную службу, проходить наспех военное обучение.
Все больше товарищей уходило на фронт. Из боевой коммунистической дружины осталось лишь несколько человек, они охраняли штаб ревкома. В эти дни в клуб ежедневно приходили группы рабочих самарских заводов. Они за один-два дня проходили военную подготовку и отправлялись на фронт.
Как-то в клуб пришла большая группа рабочих, не помню уже с какого завода. А. X. Митрофанов работал в это время в комнате штаба ревкома. Я только что сменился с караула. Командиры боевой коммунистической дружины стали разбивать пришедших рабочих на десятки. И вот среди вновь пришедшей группы рабочих послышались голоса протеста. Некоторые не желали отделяться от своих, другие вообще не собирались уходить из Самары. Получилась заминка. Очевидно, об этом сообщили А. X. Митрофанову.
Неожиданно раздалась команда: «Всем находящимся в клубе построиться в две шеренги». В большом зале клуба выстроились все: и члены боевой коммунистической дружины и только что пришедшие рабочие. В зал быстро вошел А. X. Митрофанов. Лицо его пылало гневом. Таким я его еще никогда не видел. Коротко и резко рассказал он о катастрофической обстановке на фронте, об опасности, угрожающей городу, заявив, что в такое время трусы и колеблющиеся опаснее врага.
— Кто готов идти защищать Самару — отойдите влево, кто не желает — пусть останется на месте.
Тотчас же подавляющая часть шеренги схлынула налево, но и на месте осталась немалая группа рабочих.
Ошеломленный видом Митрофанова, я смотрел на него, выпучив глаза. Команда не сразу дошла до меня. И я остался на месте. Встретив, как мне показалось, укоризненный взгляд Алексея Христофоровича, я подхватил ружье и бегом помчался налево. Очевидно в моей поспешной перебежке с испуганным лицом из одного лагеря в другой было что-то комичное, ибо левая шеренга встретила меня дружным смехом. Я виновато, исподлобья взглянул на Митрофанова и, как в то памятное утро, в типографии, увидел на его лице светлую, лучистую улыбку. Не знаю, была ли она вызвана моим перелетом или тем, что оставшиеся было на месте рабочие вслед за мной быстро потянулись налево и на месте никого не осталось.
Вскоре А. X. Митрофанов с группой испытанных большевиков уехал сопровождать золотой запас, хранившийся в Самаре. Через несколько дней на фронт ушли почти все члены боевой коммунистической дружины, в том числе и все мои друзья из Агитаторской , группы.
Враг почти вплотную подошел к Самаре. Страшный бой произошел под Липягами. Там погибло много наших товарищей. Во время отступления некоторые из них пытались спастись вплавь через разлившуюся речку Татьянку, но, не умея хорошо плавать, утонули.
Из тех , кто уцелел, несколько человек, мокрых и грязных, пришли прямо в клуб. Среди них был и Костя Громов. Он-то и рассказал нам, что творилось под Липягами. Вести были невеселые, на Самару шли хорошо обученные и прекрасно вооруженные части Чехословацкого корпуса. Воевали они по всем правилам военной науки. Наши необученные, наспех сколоченные отряды Красной гвардии не могли, конечно, приостановить продвижения этих частей.
Рассказы заметно усилили тревожное настроение бойцов. А здесь остались, как говорится, старые да малые. Впрочем, очень старых не было. Но зато были совершенно невоенные люди, как А. А. Масленников: он не умел не только стрелять, но даже заряжать винтовку. Из нашей группы, кроме меня и Жени Шнейдера, никого уже не осталось. Хотя я и был самый малый, но оказался самым «бывалым». За последнее время, почти не покидая дружины, я кое-чему научился. Теперь мне иногда приходилось показывать другим, как надо заряжать винтовку, вставляя в магазинную коробку не по одному патрону, а целую обойму.
Женя Шнейдер находился в клубе почти до последнего часа (за несколько минут до взятия клуба чехами он увел оттуда домой контуженного в голову Яшу Гельмана). Женя выполнял многочисленные и сложные обязанности. Во-первых, он был машинисткой. Научившись где-то бойко печатать на машинке, Женя размножал распоряжения и приказы ревкома, сам разносил их по назначению, исполняя одновременно и другие поручения ревкома. Во-вторых, когда кашевар ушел на фронт, на него возложили и эту обязанность. Каждый день он вскрывал австрийским штыком десятки консервных банок, сваливал их содержимое в котел с водой и получавшимся очень вкусным супом кормил всех бойцов коммунистической дружины и членов ревкома.
Среди нашей команды общее внимание обращал на себя одноногий пулеметчик. Не знаю, в каких частях и кем служил он до потери ноги. Помню, ходил он в красном галифе с белым кантом. Его суконная гимнастерка всегда была тщательно выутюжена, единственный сапог начищен до блеска. Чисто выбритый, по-военному подтянутый, он резко выделялся на общем фоне: большинство бойцов дружины в эти дни обросло густой щетиной, а на свою одежду и обувь не обращало внимания.
Был этот пулеметчик очень деятелен. Тревожные вести с фронта действовали на него своеобразно. Чем хуже были вести, тем оживленнее он становился. Любовно поглаживая свой «максим», он говорил: «Мы еще повоюем с тобой, братишка, не горюй, без дела не останешься».
Не знаю, сохранились ли где-либо материалы, которые позволили бы установить фамилию этого пулеметчика, я ее не запомнил. А ведь он был подлинным героем. Уцелевшие защитники клуба рассказывали впоследствии, что пулеметчик скосил из своего пулемета немало белогвардейцев, стреляя до последнего патрона и отказавшись уйти с поста даже тогда, когда дальнейшее сопротивление стало безнадежным.
Но прежде чем это случилось, была ночь — последняя ночь перед захватом Самары белочехами.
