Дунаевский А. Иду за Гашеком
Часть первая
Глава 8. По дороге в Прагу
В Нарве я с большим интересом прочел выцветшее объявление, в котором эстонское правительство год тому назад обещало лицам, которые меня схватят и повесят, 50000 эстонских марок.
Я. Гашек
Снова в Москве
Глубокой осенью Ярослав Романович с Шурой Львовой прибыли в Москву. Гашек не был в советской столице с весны 1918 года. Как она изменилась, как похорошела! Задымили трубы фабрик и заводов, рабочий люд из подвалов переселился в добротные барские особняки; открылись двери театров. И город, и люди — все перестраивалось на мирный лад.
Впервые за шесть лет войны Гашек надел штатский костюм, сшитый у московского портного. Признаться, он отвык от пиджака и чувствовал себя в нем неловко. Нет-нет да одернет полы, словно оправлял гимнастерку. Иногда он машинально забрасывал руку за правый бок, где раньше висела на тоненьком ремешке полевая сумка — постоянная спутница писателя в его армейской походной жизни. Да й меховую шапку он то натягивал на глаза, то сдвигал набекрень, как привык носить фуражку с красной звездочкой.
Гашек посетил дом на Арбате. Здесь прежде собиралось чешское землячество, и с вечера до глубокой ночи шли горячие споры о русской революции, о ее влиянии на судьбы других народов. Побывал также и на Неглинной, в гостинице «Европа», где в восемнадцатом году в небольшой комнатушке, значившейся под номером 44, размещалась редакция чехословацкой газеты «Прукопник». Поднялся на второй этаж, несколько минут постоял возле знакомой двери, хотел постучать, но потом передумал. Те, кто жили и работали здесь, уже не отзовутся на его стук: одни погибли в боях за революцию, другие вернулись в Чехословакию.
В столице Гашек прожил неделю, самое большее — две. На анкетном листке есть отметка: «Выбыл из Москвы 26 ноября 1920 г.».
В левом кармане тщательно отутюженного пиджака лежал паспорт на имя немецкого подданного Штайдла. Документ был выписан на всякий случай. Ведь Гашек возвращался на родину через буржуазную Эстонию. Местной охранке могли дать знать о нем. В Сибири, как начальник интернационального отделения, он вел пропаганду и среди эстонцев, живших в Омске. Он помог эстонским коммунистам наладить выпуск газеты на их родном языке. Это было известно ревельской разведке, которая пуще огня боялась бацилл коммунизма.
...Зимним ноябрьским вечером от московского вокзала отошел длинный железнодорожный состав, набитый до отказа подданными Германии, Австрии, Венгрии — участниками первой мировой войны. Среди них находился Гашек с женой.
Эшелон шел до Нарвы. Здесь пассажиры пересели на местный поезд «Нарва — Ревель». В незамерзающем порту их ждал пароход «Кипрос».
С «Кипроса» я и начал свои эстонские поиски. Написал в Таллин начальнику Госпароходства М. Кэбину. Просил его уточнить, под чьим флагом плавал этот пароход, жив ли кто-нибудь из членов экипажа. Если жив, то не запомнился ли старым морякам круглолицый пассажир лет сорока. Ехал он не один, а с женой, которую в шутку представлял княгиней Львовой.
Письмо, посланное в Таллин, было 196-м. Счет я веду с того дня, когда стал заниматься Гашеком. И что примечательно: почти ни одно не осталось без ответа.
Начальник пароходства привлек к поискам коммуниста Ивана Петровича Ялакаса, вдумчивого собирателя истории местного торгового флота. Как и следовало ожидать, краевед и историк живо заинтересовался пребыванием Гашека в Эстонии: перечитал все, опубликованное о нем в местных газетах и журналах. Это были главным образом статьи о творчестве чешского писателя. Лишь в республиканской газете на эстонском языке обнаружил заметку. В газете сообщалось, что в начале декабря 1920 года писатель прибыл из Советской России в Нарву, где четыре дня находился на карантине.
Эти сведения редакция газеты заимствовала из сборника «Швейк в Эстонии и другие юмористические рассказы», выпущенного в Тарту в двадцать девятом году. В книгу вошел путевой очерк Гашека в русском переводе, получивший у нас название «Возвращение», — о его злоключениях в буржуазной Эстонии. Впервые этот фельетон был опубликован в январе двадцать первого года в пражской вечерней газете.
«Что касается «Кипроса», то пароход, на котором плыл Гашек с женой, не принадлежал ни эстонской, ни греческой, а германской пароходной компании, — сообщил мне Иван Петрович. — Кроме того, я беседовал с морским капитаном Бергардом Олли. Он помнит, как через Нарву возвращались на родину не только бывшие пленные — уроженцы Германии, Чехословакии, Австрии. Этим же путем проследовали и русские из германского плена. И те и другие проходили в Эстонии карантин, где местные власти боролись не столько с насекомыми, сколько с опасными идеями, которые пассажиры вывозили на Запад из страны большевиков».
В конце письма следовало приглашение: «Приезжайте к нам в Таллин. Вместе поищем».
50 000 эстонских марок за голову Гашека
Очерк «Возвращение» редакция пражской газеты печатала не в одном, а в нескольких номерах, с продолжением. В нем много любопытных подробностей о пребывании Гашека в буржуазной Эстонии.
Первое, что он увидел, вступив на чужую землю, — это объявление, касающееся его самого: «щедрое» эстонское правительство сообщало, что выдаст 50 000 эстонских марок тому, кто схватит комиссара Гашека и передаст его в руки полиции.
Подобное объявление вряд ли доставило тогда удовольствие писателю. Но позже, оказавшись уже в Праге, Гашек зло высмеял тех, кто охотился за ним, и заодно упавшую в цене эстонскую марку.
«50 000 эстонских марок! — писал он. — У них сейчас очень мизерная валюта: за десять эстонских марок вы получаете одну немецкую.
Тем не менее обещание было весьма заманчивым, поскольку мне нужны были деньги: на пути из Москвы в Нарву я израсходовал последний миллион советских рублей.
По счастью, я сообразил, что, если бы даже я сам себя повесил, в Нарве никто бы не поверил, что это именно я, потому что я ехал под чужой фамилией и с поддельным паспортом, на котором подлинной была лишь моя фотография».
Выходит, правы были русские товарищи, предупреждавшие Гашека, какая опасность подкарауливает его в белой Эстонии. Воздух здесь был не такой чистый, каким он дышал в Советской России. Да и порядки старые.
«Из задумчивости меня вывел один хорошо одетый господин, который ломаным русским языком спросил — не хочу ли я обменять советские рубли на эстонские марки.
Я узнал его с первого взгляда. После долгих лет — снова полицейский сыщик!
Эстонских жандармов и полицейских, стоявших длинной цепью за проволочной изгородью, тянувшейся вдоль границы, я уже видел и смотрел на них с односторонним чувством, которое, надеюсь, каждый поймет.
Вся Эстония окружена проволочными заграждениями, чтобы туда не могли проникнуть идеи социализма.
Сыщик продолжал разговор. Пытался у меня, неизвестного иностранца, что-нибудь выведать. Говорил о непорядках в Эстонии и хвалил Советскую Россию.
Я ему сказал, чтобы он не очень хвалил Советы, что я прочел в «Народни политике», как у одного чешского сапожника в Петрограде жена с голоду сошла с ума, а дедушка умер в Христовицах у Бероуна. По улицам Петрограда валяются трупы. Из полутора миллионов жителей остался в живых только один человек, который в обезлюдевшем Петрограде среди бела дня грабит магазины. Но это все еще пустяки в сравнении с тем, что делается с новорожденными...
Господин сыщик,- даже не попрощавшись, поспешно перешел на другую сторону.
Я присоединился к транспорту пленных, возвращавшихся из России.
Потрепанные, грязные мундиры старой Австрии, выцветшие за шесть лет рюкзаки, смесь голосов и языков всех народов бывшей монархии. Ворота старой крепости немецких крестоносцев закрылись за нами».
Ворота старой крепости закрылись... Что это за крепость? Заглянул в справочники. На берегу Нарвы друг против друга стоят два древних сооружения — Германовский замок, или замок Германа, построенный ливонцами в городе Нарве, и напротив него Ивангородская крепость, воздвигнутая во времена Ивана III. Какая же из этих крепостей та, о которой упоминает Гашек?
Еду в Нарву, чтобы подучить там ответ. По пути из Москвы приобретаю в Ленинграде на автовокзале справочник-путеводитель «Памятные места Ленинградской области».
В ожидании автобуса знакомлюсь с содержанием книги. Неплохо оформлена. Много познавательного материала. В конце — указатель имен и перечень населенных пунктов Ленинградской области. Смотрю по алфавиту на букву «Г»: И. Газа — революционер, А. Ганнибал — прадед А. Пушкина, В. Гаршин — писатель, а за ним — Я. Гашек.
Ярослав Гашек в Ленинградской области — это интересно! Справочник указывает, что Гашека надо искать со 141-й страницы. С нее начинается глава «Иван-Город»:
«В 1919 г. Иван-Город захватили белогвардейские войска генералов Юденича, Родзянко и белоэстонцев, — говорится в справочнике. — После разгрома Юденича под Ямбургом (Кингисеппом) осенью 1919 г. Иван-Город, называвшийся в то время Ивановской стороной гор. Нарвы, по условиям мирного договора 2 февраля 1920 г. вошел в состав буржуазной Эстонской республики».
Далее речь идет уже о Гашеке:
«Писатель в 1919 г. участвовал в боях против Юденича под Ямбургом...»
Тут все напутано. Известно, что, когда Юденич наступал на Петроград, Гашек находился на Восточном фронте.
На той же странице нахожу любопытные сведения о Гашеке:
«В 1920 г. он по пути на свою родину некоторое время находился в Ивангородской крепости, где помещался тогда лагерь для бывших военнопленных, созданный буржуазным эстонским правительством».
Итак, по справочнику выходит, что Гашек проходил карантин не в Германовском замке, а в Ивангородской крепости, где будто бы находился лагерь. Так ли это?
Замок Германа или Ивангородская крепость?
Сойдя с автобуса, доставившего меня в Нарву, направляюсь в Краеведческий музей. Он расположен в небольшом флигельке на территории Германовского замка. Заведует музеем Евгений Петрович Кривошеев, географ по профессии, музейный работник по призванию. О том, что Гашек бывал в Нарве, он знает. В какой из двух крепостей находился — неизвестно. Документы не сохранились. Склонен думать, что в замке Германа.
— А не в Ивангородской крепости?
Ознакомил Евгения Петровича со свидетельством самого Гашека. Ориентиры указаны в его фельетоне. Я читал, а Кривошеев изредка прерывал меня, комментировал.
Когда я дошел до фразы: «Ворота старой крепости немецких крестоносцев закрылись за нами», заведующий музеем спокойно заметил:
— Это и есть Германовский замок. Читайте, пожалуйста, дальше!
— «...Дело разрушения крепости завершает международный Красный Крест, соорудивший из остатков старого Рыцарского зала уборную...»
— И Рыцарский зал был в Германовском замке, — подтверждает Кривошеев.
— «...Они ухитрились также приспособить башни крепости под различные склады. Не дай бог, если сюда заглянет ревизия!»
— Башни под различные склады? — повторяет Кривошеев. — В старом замке была только одна башня — башня Германа. Я говорю «была», потому что немцы разрушили ее в первую мировую войну. Гашек же сообщает о башнях во множественном числе. Это, пожалуй, относится к Ивангородской крепости... Там несколько башен — Набатная, Широкая, Отводная, Провиантная, Длинношеяя, Колодезная, Пороховая...
Продолжаю читать:
— В шесть часов вечера нас наконец выстраивают в ряды по шесть человек, окружают эстонскими солдатами и выводят через ворота крепости в сад у моста, где нас опять считают».
— Сад у моста! — воскликнул Евгений Петрович, — В замке сада не было, а в Ивангородской крепости и по сей день у моста стоят многолетние деревья.
— Сколько километров от Иван-Города до станции Нарва?
— Около двух.
— И Гашек так считал. Вот послушайте, что он писал: «Нас гонят через мост и еще два километра через город, в котором гражданская война оставила заметные следы».
— Через мост и два километра по городу, — повторил Евгений Петрович. — Это, пожалуй, самое убедительное доказательство в пользу Ивангородской. Чтобы попасть из Германовского замка на вокзал, незачем было гнать людей по мосту. Замок и вокзал построены на одном берегу, Ивангородская крепость — на противоположном.
Кривошеев по праву считает ее «своей». Правда, находится она не на территории Эстонии, а в России, но с давних пор входит в сферу деятельности Нарвского музея, как один из его составных объектов.
— Сходим на мост, поглядим! — предлагает Кривошеев.
Мы спускаемся вниз, к полноводной реке. Теперь через нее переброшены уже два моста: новый, построенный по последнему слову техники, и тот, старый деревянный, по которому много лет назад шагал под конвоем Гашек.
Сразу за мостом — Иван-Город. У входа в крепость — сад. За садом — не одна, а несколько сторожевых башен. Но башни старой крепости молчат. Нужны живые свидетели — люди. Пусть скажут, где в двадцатом году находился карантинный лагерь, в котором томился Ярослав Гашек.
Найти их было не так просто: гитлеровцы за время своего пребывания в городе превратили Нарву в пустыню. В живых осталось несколько старожилов.
Были мы с Кривошеевым у Мэри Альт, вдовы красногвардейца, расстрелянного в девятнадцатом году в Германовском замке. Он был один из четырехсот защитников революции, попавших к эстонским белогвардейцам в плен и расстрелянных из пулеметов. Мэри Альт слышала, что о погибших бойцах чешский писатель вспоминал в одной из своих статей, когда вернулся из Эстонии в Прагу. Тепло, сочувственно писал.
О, если бы она тогда знала, что Гашек был среди пленных в карантинном лагере, что находился в Ивангородской крепости, она поделилась бы с ним последним куском хлеба!..
Беседовали и с Юханом Лилландром. Он, как и Мэри Альт, утверждал, что карантинный лагерь размещался в те далекие годы в Ивангородской крепости.
— Многое говорит за Иван-Город, но с окончательными выводами торопиться не следует. Полезно было бы потолковать еще с Константином Иосифовичем Журавлевым, коренным нарвитянином, старшим инженером горсовета. Редкостная память у человека!
В разговоре выяснилось, что фельетон «Возвращение» Журавлев читал не в переводе, а в оригинале, когда учился в городе Брно, в его высшем техническом училище, носившем название «Немецкая академия».
— Помнится, — говорил он, — один из моих однокурсников по академии, зная, что я родом из Нарвы, спросил: «Читал ли ты, Константин, что о твоем городе Гашек написал?» — «Гашек? — повторил я удивленно. — Разве чешский сатирик бывал в Нарве?» — «А как же! Прочти, что он пишет!»
Журавлев приобрел тоненькую книжицу с фельетоном Гашека, где упоминалась Нарва, и в один присест прочитал ее.
— Правдивая вещь. Только в одном месте писатель допустил неточность...
— Какую? — перебил Кривошеев.
— Он написал, что карантинный лагерь помещался в крепости, построенной немецкими крестоносцами. Это не так. Я жил тогда на Горной улице, против замка Германа. Хорошо помню, что в нем размещался нарвский гарнизон, эстонская контрразведка. За стенами крепости расстреливали красноармейцев. Разве согласились бы военные власти держать своих солдат с возвращенцами из России? Иностранцы находились, это я точно знаю, в Иван-Городе. Там же околачивались представители Красного Креста, делавшие свой бизнес: они бесплатно распространяли библию и, как правильно писал Гашек, одновременно спекулировали на обмене денег.
— Выходит, что Гашек был в Ивангородской крепости? — заключил Евгений Петрович.
— И там, и в Нарве, — продолжал Журавлев. — Через наш город он шел, с нашего вокзала уезжал в Ревель. Наблюдательный был человек! Проходя по городу, он не пропустил картинки, которую я сам отлично помню. Возле пожарной каланчи в те времена пасся известный в городе своей драчливостью длиннобородый козел. И там же обычно валялся в невысыхающей луже толстый боров. Иногда животные между собой затевали драку.
И кто бы мог подумать, что козел и боров из нарвского захолустья, а также полицейский, пытавшийся их разнять, войдут в мировую литературу? Ведь драка возле пожарной каланчи правдиво запечатлена сатириком в фельетоне.
Третью, предпоследнюю главку Гашек закончил так:
«Завтра едем в Ревель! Даю честное слово читателям и редакции, что завтра мы в конце концов уедем в Ревель».
От Нарвы до Ревеля, который сейчас называется Таллином, эшелон полз целых два дня. Гашек так описал дорогу:
«Эстонские власти осматривали нас на нескольких станциях, не впуская и не выпуская никого из вагонов, не разрешая делать покупок. Мы сидели вокруг маленьких железных печурок — в них уже давно погас огонь — и ругали Эстонию и представителей всех международных Красных Крестов...»
Было за что ругать! В течение двух дней люди не получали в пути хлеба, горячей пищи. Большие надежды они возлагали на эстонскую столицу. Но на Ревельский вокзал, где пассажиры должны были получить обещанные им завт- трак, обед и ужин, эшелон не пустили. Его перевели на другой путь и, не задерживая, отправили в порт.
«Поезд мчит нас с повышенной скоростью вдоль морского берега. Море больше никого не привлекает. Все взгляды обращены назад, к тому месту, где трусливо прячется за песчаными насыпями город Ревель, вызывавший раньше столько надежд среди отчаявшихся людей.
Поезд Останавливается у мола, к которому пришвартовался пароход «Кипрос».
...Иван Петрович Ялакас ведет меня к морю. В порту оживленно. Вдали маячат силуэты кораблей, идущих тем же курсом, каким в свое время шел «Кипрос». Вспоминаются гашековские строки о встрече в море двух кораблей:
«Я иду подышать чистым воздухом на нос парохода, который в это время обменивается сигналами с другим пароходом, везущим русских пленных на родину. Все выходят на палубу. На пароходе русские выбрасывают красный флаг1.
Пароходы встречаются. Русские и мы машем платками, кричим «ура!». У многих на глазах слезы. Их никто не стыдится.
Долго еще несутся наши взаимные приветствия по широкой морской глади залива и отзываются эхом от меловых скал острова Сильгит».
— Вот он, Сильгит! — Иван Петрович показал рукой в сторону острова. — Мне говорили, что Гашек был скуп на излияния чувств, а тут — на глазах слезы...
Слезы Гашека. Не только Ялакасу, но и всем, кто близко знал его по работе в политотделе армии, подобная сентиментальность показалась бы странной. Людям, дружившим с ним, Гашек всегда казался сдержанным, скупым на эмоции. В бою теряя товарищей, переживал горе стойко, по-мужски. Выступал на траурных митингах, провожая в последний путь друзей, тоже без слез.
А тут, при виде красного флага, при встрече с русскими в чужом море, не сдержался. #
Быть может, в эти минуты вспомнил фронтовых товарищей Василия Сорокина, Сергея Бирюкова, Моисея Вольфовича, Яна Димана, Эмилия Чоппа, Софью Гончарскую, Степана Ганцерова и других, с которыми делил трудности и радости походной жизни.
Вероятно, всплывали в памяти вынужденные скитания по русским, татарским, мордовским селениям, радушие тех людей, с которыми успел породниться и которые на свой страх и риск прятали его у себя от чужих недобрых глаз.
...С Ялакасом мы еще долго простояли на берегу, от которого много лет назад отшвартовался «Кипрос». И хотя каждого ждали дела, но ни мне, ни Ивану Петровичу не хотелось возвращаться в город.
Интерес старого моряка к Гашеку не угас. И после выхода книги он не раз спрашивал, что сталось с Ярославом Гашеком после того, как он покинул эстонский берег, как добирался до Праги, как встретила она своего сына и как жилось-писалось ему на родной земле?
Краткие, односложные ответы не устраивали этого пытливого человека, немало сделавшего для восстановления в то время малоизвестной эстонской странички жизни выдающегося чешского писателя. Ялакас хотел знать о нем побольше. Знать истину, без всяких прикрас.
— Тебе не следует останавливаться в своих поисках, — не раз напоминал он в письмах. — Изучай, осмысливай все, что писали о Гашеке другие. Непременно побывай на его родине, чтобы утвердить правду о нем.
Осуществить доброе напутствие старого моряка и других таких же, как он, активных читателей и друзей Гашека удалось не сразу, хотя все годы я не расставался с ним. Он оставался со мной, когда я писал о француженке Жанне Лябурб, о венгре Карое Лигети, о немце Фридрихе Платтене, ставшими героями моих поисковых книг. Все они вместе с Ярославом Гашеком, хорватом Красным Дундичем, китайцем Пау Ти-саном являют собой в моем представлении маленький интернационал.
Ярослава Гашека я не забывал. А тут еще такая приятная новость: редакция газеты «Руде право», опубликовавшая полностью первое издание повести «Иду за Гашеком», пригласила меня посетить братскую Чехословакию, быть ее гостем.
Я с радостью принял это дружеское приглашение.
Москва — Куйбышев — Бугульма — Уфа — Красноярск — Иркутск.
Примечания
1. Кто были те русские, выбросившие в чужом море красный флаг?
Бывший комэск в корпусе Гая, а позже генерал-лейтенант Советской Армии Г. Халюзин находился среди тех, кто возвращался после интернирования из Германии.
Так вновь скрестились жизненные пути героев двух моих книг, знавших по восемнадцатому году друг друга: легендарного Гая, командовавшего в Самаре боевой дружиной, и Гашека, комиссара интернационального отряда.
