Дунаевский А. Иду за Гашеком
Часть первая
Глава 7. Многоязычный комиссар
«Потом я редактор и издатель трех газет — немецкой «Штурм», в которой сам пишу статьи, венгерской — «Рогам», в которой у меня есть сотрудники, и бурят-монгольской «Ур», в которой пишу все статьи, — не пугайся, не по-монгольски, а по-русски — у меня есть переводчики. ...Кроме того, со вчерашнего дня я в редакционной коллегии «Бюллетеня политработника».
Я. Гашек
Седьмой, и пока единственный
Справки, удостоверения, доклады... Сколько их уже просмотрено и прочитано! Десятки, сотни, тысячи! И все кажется мало, и все чего-то недостает.
Каждый раз после посещения читального зала Центрального архива Советской Армии что-нибудь да находится. Иногда малоизвестное, чаще неизвестное.
Читаю отчетный доклад политотдела 5-й армии за первую половину апреля двадцатого года. В нем есть раздел, который больше всего меня интересует, — «Интернациональное отделение».
В вводной части доклада говорится: «Работа отделения протекала среди иностранцев и местного гарнизона, где отделение играет руководящую роль и служит политическим центром».
Политический и организационный центр! Таким и было в то время интернациональное отделение, руководимое Ярославом Гашеком. Удивительно разносторонней была его деятельность!
За две недели апреля устроено четыре интернациональных митинга-концерта, поставлено два спектакля; в польские и сербские эшелоны посланы инструкторы-агитаторы; написаны и разосланы тезисы о работе среди иностранцев; затребованы агитаторы из центра, владеющие корейским, японским и китайским языками; выпущены газеты для немцев, венгров, поляков на их родном языке. В отчете также говорится о газете «Штурм-Рогам», о двух ее номерах — седьмом и восьмом, — выпущенных тиражом пять тысяч экземпляров каждый.
Объединенная немецко-венгерская газета! Это уже что-то новое. Не ошибся ли работник политотдела, составляя отчет? Ведь из письма Гашека, посланного в Москву, было известно, что газета «Рогам» выходила на венгерском языке, а «Штурм» на немецком. Выходили как самостоятельные издания.
Может, объединение произошло позже? Коль «Рогам» и «Штурм» издавались в Красноярске, то номера этих газет следует искать там.
В местном краевом архиве — ни одного номера. Написал в архивы Будапешта и Берлина. Из ГДР ответили: «Ничем не располагаем. Когда найдете «Штурм», пришлите нам, пожалуйста, фотокопию».
Аналогичный ответ пришел из Венгрии.
Для гашековедов объединенная немецко-венгерская газета была такой же загадкой, как и для меня. Каждый из них положил немало сил, чтобы найти хотя бы один номер венгерской или немецкой газеты, издаваемой интернациональным отделением поарма 5.
«Попытки разыскать эти газеты пока не дали результатов, — с горечью отмечал Н. Еланский. — Между тем они существенно дополнили бы сведения о деятельности Гашека в Красной Армии».
Об объединенной немецко-венгерской газете речи до сих пор вообще не было. Отчет поарма 5 за апрель свидетельствовал, что такая газета издавалась.
Оставалась надежда на Музей Революции. В его фондах — десятки тысяч ценнейших экспонатов. Нет ли среди них объединенной немецко-венгерской газеты или отдельных экземпляров «Рогама» и «Штурма»?
В отделе фондов ответили отрицательно. Порекомендовали обратиться в библиотеку музея. Там тщательно проверили и, ничего не найдя в своих картотеках, направили к научному сотруднику М. Чернякову. Он-де не первый год занимается периодикой гражданской войны.
— О «Рогаме» меня уже спрашивали наши ученые, — ответил Черняков. — Интересовались им и приезжавшие в Москву венгерские историки. Эту газету они давно ищут. И немецкие ученые к нам наведывались, о «Штурме» спрашивали. Может быть, у себя в Берлине они ее уже нашли?
Я сказал, что совсем недавно получил письмо из Берлина. Заведующий отделом международных связей Общества германо-советской дружбы Фишман сообщил, что, к сожалению...
— К сожалению, — подхватил Черняков, — и в фондах нашего музея ни «Штурма», ни «Рогама», ни сдвоенной газеты нет.
В тот день я ушел от Чернякова ни с чем. Через полгода я снова попал в Музей Революции, но не в отдел фондов, а в фотоотдел. Кто-то сказал, что там имеется фотография Гашека, сделанная в Москве в восемнадцатом году.
Роюсь в фототеке или, точнее, в ящике с карточками на букву «Г». В этой фототеке, в которой не во всем соблюдается строгий порядок (алфавитный), нахожу представителей разных поколений — от Аркадия Гайдара до Валентины Гагановой, от видного английского коммуниста Уильяма Галлахера до героя Отечественной войны Николая Гастелло. Рядом с Галлахером фотография замечательного американца Джона Рида. Он попал сюда не по алфавиту. Попал потому, что вместе со своим английским другом был сфотографирован в двадцатом году в Москве.
В ящике сотни карточек. Перекладываю одну за другой. Номера негативов разные: то пятизначные, то четырехзначные. Задерживаюсь на негативе А. 42788. Гляжу, на карточке написано: «Рогам-Штурм».
Но карточка — это не документ. Читаю по стеклу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Четыре вещих слова напечатаны по-русски, по-венгерски и по-немецки. Ниже крупными буквами клишированный заголовок: «Рогам-Штурм». Еще ниже: «№ 8, Красноярск, 10 апреля 1920 года».
Не это ли убедительное доказательство того, что немецко-венгерская газета действительно выходила? Правда, называлась она не так, как это упоминается в отчете поарма, не «Штурм-Рогам», а «Рогам-Штурм». Но не в этом суть.
Заказываю отпечаток негатива и через несколько дней получаю его. Увы, на негативе изображена лишь восьмая часть первой полосы. Правда, очень важная. Отчетливо видны заголовок газеты, год и место ее издания и оглавление материалов, напечатанных в восьмом номере «Рогама- Штурма».
Бела Кун выступает со статьей «Кто такие коммунисты». Есть корреспонденция и заметки о белой Венгрии, о славном сыне венгерского народа Тиборе Самуэли, о героях труда. И самое для меня важное — фельетон Ярослава Гашека «Жертва немецкой контрреволюции в Сибири».
Разумеется, меня в первую очередь заинтересовал этот фельетон. И тут, к счастью, выясняется, что в фототеке хранится его копия.
Получаю новый отпечаток с фельетоном «Жертва немецкой контрреволюции в Сибири».
В нем писатель возвращается к излюбленной им дневниковой форме. На этот раз записи велись не от имени уфимского буржуя или попа Малюты, а от имени майора фон Лаузитца. В то время в Восточной Сибири еще существовали лагеря бывших военнопленных. По роду своей деятельности Гашек часто бывал в них.
Майору дана меткая характеристика. Он назван «мужественным и неутомимым спекулянтом, забавлявшимся мыслями о восстановлении Германии и Австрии на монархической основе».
В своем дневнике майор Лаузитц отмечает рост большевистского влияния в лагере:
«Поведение солдат ухудшилось. Порядочность и лояльность улетучиваются. Сегодня слышал, как Карл Проссек (Вена, Мариахильферштрассе, 12, 21 полк) сказал Яношу Кочи (8 полк, Шопронь, пивовар): «Мы рабочие, и никакая сила не сможет остановить эту революцию, если все будем заодно. Лишь пролетарская революция в состоянии помочь нам, рабочим. Поэтому мы должны не околачиваться в лагере, а вместе работать для революции».
В фельетоне называются имена тех, кто готов работать для революции, защищать ее. В их адрес майор фон Лаузитц мечет громы и молнии.
«Здесь много таких негодяев, — замечает он. — Меня страшно злит, что шведский Красный Крест уже ликвидирован и человек не имеет никакой связи с родиной. Сколько адресов подобных мятежных паршивцев я смог бы переслать в Австрию! Да здравствует дом Габсбургов и Гогенцоллернов! На виселицу красных дьяволов!»
Следующую запись майор сделал, когда вернулся денщик. Фон Лаузитц обеспокоен: не успел ли кто-нибудь сагитировать его денщика по дороге от офицерской кухни?
«Опасным пропагандистом является Вильгельм Дернер, 27 полк, барак № 18, проживающий в Штеглице, близ Града. 12 марта 1920 г. он сказал моему денщику Гансу Киршнеру: «Ты, глупый парень, вздуй своего майора и скажи, что ты по горло сыт его хамством».
Денщик начал выходить из повиновения.
«Гуго, — прикрикивает майор на денщика, — почему куришь без разрешения? Подожди, через несколько месяцев я тебе так дам затянуться, что почернеешь ты, проклятая обезьяна. Как ты стоишь передо мной, разве не знаешь, что опять возвратимся в Берлин и Вену к кайзеру?»
Захлебываясь от восторга, майор восклицает: «Да здравствует кайзер Вильгельм! Да здравствует кайзер Карл! На виселицу красную сволочь! Началось! Сохрани нам, господи, императоров и нашу землю! Ура!..»
Но было не так, как майор фон Лаузитц себе представлял. В рабочих кварталах Берлина гремело могучее «Да здравствует большевизм!». Рабочие со штыками изгнали новую монархию из Берлина, и Германия оказалась накануне пролетарской революции.
Услышав это, майор фон Лаузитц очень опечалился, и все офицеры заметили, что он проделывает какие-то странные вещи. Вечером он вернулся из города с двумя банками черной и желтой масляной краски и кистями.
«Я им покажу, — сказал он, в голосе слышались властные нотки. — Австрию мы должны заново покрасить!»
Товарищи уложили майора в постель, приложили к голове холодный компресс. Он притих, по потом тайком исчез с масляными красками и кистями.
Ночью патруль интернационального отделения остановил в городе голого мужчину, разукрашенного черной и желтой краской. Он орал песню, славящую покойную австро-венгерскую монархию...
Несчастным черно-желтым певцом был господин майор фон Лаузитц» — так заканчивался гашековский фельетон, напечатанный в восьмом номере немецко-венгерской газеты.
А где же седьмой? Неужели из пяти тысяч отпечатанных экземпляров ни один номер «Рогама-Штурма» не сохранился?
Из всех крупных газетных хранилищ «непроверенной» оставалась Государственная публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина.
Решил вторично съездить в Ленинград. И не пожалел.
Сначала в картотеках «Рогама-Штурма» не нашел. А что, если искать не по названию газеты, а по городу, где она издавалась, — по Красноярску? В то время в губернском городе выходило до десяти разных газет. В картотеке обнаружил «Известия иностранной секции политотдела 5-й армии», год — 1920, место издания — Красноярск.
Подаю читательскую заявку и — о радость! — через несколько минут получаю... седьмой номер «Рогама-Штурма». Какое счастливое недоразумение! Его легко объяснить. Заголовок газеты немецкий и венгерский. Его библиограф на карточку не занес, а записал то название, которое было обозначено по-русски. Вот почему в каталогах нигде не значился «Рогам-Штурм».
Просматриваю четырехполосный номер газеты. В нем помещены статьи и заметки о задачах Советской власти в области экономики, отчеты о состоявшихся коммунистических субботниках, о положении в Венгрии. Напечатан фельетон «Наши и ваши». На последней странице подпись: «Ответственный редактор Ярослав Гашек».
Милые библиотечные работники, они и понятия не имели, какая драгоценность лежит у них на полках! Не беда, что края газетных полос износились, типографская краска местами выцвела и кое-где текст нельзя прочесть без увеличительного стекла.
Важно, что обнаружен седьмой, четырехполосный и пока единственный номер «Рогама-Штурма».
Первая в мире
«А что с бурятской газетой «Ур», означающей в переводе «Рассвет»?» — спросит читатель.
Было известно, что это редкое издание начало выходить в середине сентября двадцатого года в Иркутске. В то время он был центром Енисейской губернии с большой прослойкой бурятского населения. В аймаках и улусах зарождались партийные ячейки. Для укрепления Советской власти, для борьбы с реакционным духовенством, шаманством коммунистам нужен был боевой печатный орган. За его создание энергично взялся Гашек.
Типография есть, но нет шрифтов. Прислала Москва. Требовались переводчики. Гашек разыскивал их по всей губернии. В Ангарском аймаке нашел беспартийного учителя Иннокентия Тунуханова. Местные власти отказались отпустить его. Тогда Гашек обратился с письмом к председателю губревкома Шнейдеру, просил его «дать предписание аймачному ревкому о немедленной отправке в политотдел 5-й армии гр. Тунуханова Иннокентия Ивановича для работ по изданию газет на бурятском языке».
На письме появилась резолюция: «Запросить справку в губпарткоме,экстренно».
Но «немедленно» и «экстренно» не подействовало на ангарских чиновников. Гашек снова обращается в губревком, подчеркивает, что Тунуханов нужен поарму для «издания бурятской газеты, так как он специалист по бурят-монгольским языкам». Переписка продолжалась, а газета между тем выходила. Кого же имел в виду Гашек, когда сообщал, что все статьи он пишет не по-монгольски, а по-русски, и что у него есть переводчики.
Беспартийного учителя Иннокентия Тунуханова или двух местных монахов, которых он временно привлек для работы в новой газете. Не будучи уверен в точности перевода, редактор рассаживал их в разные комнаты. Потом, сличая тексты, радовался, если не было разночтения.
И хотя «Ур» выходил небольшим тиражом — 2500 экземпляров, Гашек гордился, что он был первым в мире редактором газеты на бурятском языке.
Большой интерес к этому изданию проявил Буянто Санжиев — иркутский ученый и исследователь творчества Гашека, с которым мы безуспешно искали в Иркутске газету «Ур». Санжиев установил, что и букварь для бурятов был создан при живейшем участии Гашека; он бывал в аймаках, вел большую работу среди бурятского населения, участвовал в первом беспартийном Бурятском съезде.
Все время я поддерживал связь с Буянто Санжиевым. Изредка от него поступали лаконичные сообщения, из которых явствовало, что ни в Улан-Удэ, ни в других местах «Ур» пока не обнаружен.
И вот телефонный звонок. В трубке знакомый голос. Буянто Санжиев во Внуково. Летит в Адлер. Спрашиваю об «Уре». Ищет, но пока ничего нового нет. Зато кое-что ему удалось узнать о китайской газете, выходившей в то время в Иркутске. Называлась она «Дунфан Чуншэ» («Восточная коммуна»), Гашек к ней имел прямое отношение. Незадолго до отъезда из Иркутска он писал:
«Теперь еще на мне сидит РВС армии, чтобы я издавал китайско-корейскую газету. Тут уж я абсолютно не знаю, что буду делать. Китайцев я организовал, но по-китайски знаю очень мало. Из 86 000 письменных знаков в китайском языке знаю всего-навсего 80».
— Он хотел выучить все восемьдесят тысяч иероглифов, — продолжал Санжиев. — На днях я нашел этому подтверждение. В списках студентов двухгодичных курсов восточных языков при Иркутском университете значится фамилия Гашека.
Стремление изучить китайский язык у Гашека возникло не случайно. Он не только редактировал газету «Восточная коммуна», а, как это позже удалось установить, хотел отправить Швейка на помощь шанхайским пролетариям.
Еще к одному неизвестному изданию Гашек был причастен. Это легко удалось обнаружить, раскрыв журнал «Вестник поарма 5». В этом издании Гашек представлен, как редактор и как публицист. Представлен статьей «Чем болен аппарат экспедиции»:
«Экспедиция не принимает во внимание ни политическое состояние части, ни нужд ячеек, ни грамотность, ни изголодание по литературе... Партийная литература попадает к людям, очень мало нуждающимся в таковой... И только в самом ограниченном количестве к рядовым грамотным красноармейским массам и в ячейки для широкого использования».
Обеспокоенный тем, что газеты оседают в штабных канцеляриях и нередко используются «тыловыми крысами» как оберточная бумага при получении продуктов из хозчасти, Гашек требовал предавать суду тех, кто бессовестно отнимает у трудящихся масс литературу.
«Эту угрозу мы должны исполнить на деле в армии, и мы исполним. Преследование таких несознательных обжор литературы — есть залог оздоровления эскпедиций на местах».
Поиски «Ура», «Рогама-Штурма» и «Бюллетеня политработника» помогли попутно разобраться и в других изданиях, выпускавшихся поармом на иностранных языках.
Помимо венгерской, немецкой, бурятской, объединенной венгеро-немецкой газет интернациональное отделение выпустило четырехполосную газету «Совет» — к выборам в Иркутский городской Совет рабочих и красноармейских депутатов.
В «Совете» были напечатаны статьи на пяти языках. И это очень знаменательно. Двадцатый год, во всем нехватка, а тут выходит такая газета! Сколько усилий потребовала она: надо было обзавестись бумагой, разыскать шрифты, найти наборщиков, корректоров.
И неутомимый Гашек все это нашел, организовал.
Со страниц этой газеты выступали сыны разных народов: немцы, чехи, китайцы, буряты, корейцы, венгры. Они призывали своих земляков отдать голоса за достойных кандидатов. Гашек обратился с открытым письмом к чешским рабочим и бойцам Красной Армии, которые впервые принимали участие в свободных выборах.
«Мы стоим перед выборами в Иркутский местный Совет рабочих и красноармейских депутатов. Русская трудовая общественность очень заинтересована в том, кто будет выбран от чешских рабочих и солдат Красной Армии. Ответ ясен и каждому понятен. Каждый чешский рабочий, пролетарий, который действительно сочувствует русской пролетарской революции, давно уже понял, что только русские коммунисты уничтожили бесправие, покончили с богачами, ликвидировали буржуазную собственность и указали трудящимся классам всей земли, всего мира тот единственно правильный путь, по которому и они могут идти, чтобы добиться уничтожения современного общественного строя».
Выступление Гашека в однодневной газете «Совет» напомнило мне разговор с С. М. Бирюковым, происходивший в Москве накануне поездки в Восточную Сибирь. Речь шла не об Иркутске, а о Красноярске. Вместе с Гашеком Сергей Михайлович был приглашен на торжественный пленум местного городского Совета.
Гашека попросили сказать несколько слов от имени иностранных пролетариев. Когда он закончил, все поднялись с мест и, крепко взявшись за руки, дружно запели «Интернационал».
— Мне часто приходилось присутствовать на собраниях и митингах, — вспоминал Бирюков, — но я никогда не видел и не слышал, чтобы люди с таким подъемом и вдохновением пели наш партийный гимн. Когда он был исполнен, в зале раздались возгласы на русском, чешском, китайском и венгерском языках.
— Сохранилась ли запись выступления Гашека?
— Полностью вряд ли, — ответил Бирюков. — Полистайте «Красный стрелок», а лучше краевую газету «Красноярский рабочий». Отчеты о выступлениях Гашека на митингах и собраниях местные газеты охотно печатали.
В просмотренной подшивке «Красноярского рабочего» отдельные номера оказались изрезанными. Кому-то, видать, надо было писать дипломную или кандидатскую, нашел в газете подходящую цитату, поленился ее переписать и пустил в ход ножницы, не считая это кощунством.
И заставил меня этот нерадивый читатель ходить по библиотекам в поисках полного комплекта «Красноярского рабочего» за двадцатый год.
Нередко ищешь одно, а обнаруживаешь другое, не менее ценное и не менее нужное. Так было с газетным отчетом о митинге польской бригады, напечатанном в «Красноярском рабочем».
С удовольствием переписал информационную заметку, сохраняя стиль, в свою тетрадь, полнеющую от новых записей:
«Собравшимися был исполнен Интернационал, затем, тов. Гашек в речи собравшимся объяснил цель собрания — выборы в Совет.
Советы были разогнаны наемниками капиталистических правительств Антанты — чехословаками, и много депутатов погибло на славном посту защитников рабочего класса...
Как один человек, в глубоком траурном безмолвии встала вся зала по предложению Гашека.
— Правда, теперь иностранная контрреволюция в России, — продолжал Я. Гашек, — раздавлена и пытается вступить в сношения с Советской Россией, снять блокаду, но надо быть начеку.
И необходимо, чтобы в Совет были избраны не те, кто всегда и всюду кричал «долой Советы!», не те эсеры и меньшевики, которые перешли теперь на платформу советской власти, чтобы тормозить работу...»
В заключение т. Гашек выражает уверенность, что в Красноярске, испившем полной чашей все ужасы колчаковской реакции, все трудящиеся отдадут свои голоса за коммунистов.
Коммунисты были избраны в Совет. Но где же отчет о торжественном пленуме, где запись речи Гашека, которая врезалась в память Сергею Бирюкову? Раз пленум назывался торжественным, то, вероятно, он был посвящен какому-нибудь большому революционному празднику. Годовщине Красной Армии? Дню Парижской коммуны? Первому мая?
Так оно и было: отчет о торжественном пленуме городского Совета напечатан в майской подшивке «Красноярского рабочего».
Выступление Гашека изложено в живой записи1.
«Товарищ Гашек приносит приветствие Совету от имени иностранных пролетариев, которые от русских товарищей учились делу пролетарской революции. Слово «Советы» стало международным, нет ни одной страны, пролетарии которой не понимали бы его значения. Это слово стало путеводной звездой, великой мечтой мирового пролетариата, но оно же является страшной угрозой для буржуазии.
Оратор выражает в заключение надежду, что Красноярский Совет будет неуклонно стремиться к созданию Великой Советской России (Аплодисменты, «Интернационал»)».
Прошло несколько десятилетий, но и сейчас хочется аплодировать Гашеку.
Избирался ли Гашек депутатом городского Совета?
В Красноярске нет. Вероятнее всего, в Иркутске.
Спросил об этом заведующую Иркутским областным партийным архивом А. Шапранову.
— В нашем архиве материалы избирательной комиссии не сохранились.
— А у ваших коллег в госархиве?
— Вряд ли. Списки кандидатов в депутаты, помнится, были в газете «Власть труда».
Действительно, в губернской газете печатались списки. Их было два. В первом — кандидаты, выдвинутые большевиками, во втором — меньшевиками. В списках Гашек отсутствовал.
Обратился в областной государственный архив к старшему научному сотруднику Тамаре Натушкиной. О том, что Гашек был избран в Иркутский горсовет, она слышала. От кого избирался — от гражданского населения или от чехословацких красноармейцев, — точно не помнит, нужно посмотреть фонд городского Совета.
...Листаем страницу за страницей, вчитываемся в каждую, как бы чего не пропустить! Наконец добрались до списка кандидатов в депутаты, избранных в августе двадцатого года. Среди них иностранные пролетарии: китаец Чжан-хай, венгр Эрне Мюллер, немец Рудольф Браун...
Гашека нет!
На другой день с утра продолжаем поиски. Первую половину дня трудимся вместе, вторую — Тамара Яковлевна одна. Я ухожу на встречу с работниками иркутских редакций и радиовещания, чтобы рассказать им о Гашеке, о его пребывании в Восточной Сибири.
У входа в зал меня окликнула девушка: «Вас срочно просят к телефону».
В трубке взволнованный голос Тамары Яковлевны: — Нашла Гашека! В протоколе среди избранных депутатов от пятой Красной Армии Ярослав Романович числится двадцать четвертым...
Все это нужно для революции
Начальник интернационального отделения политотдела армии. Председатель райкома партии при штабарме. Редактор трех газет и одного журнала. Заведующий чехословацким комитетом пропаганды и агитации при Иркутском обкоме РКП (б). Лектор партшколы и студент восточных курсов при Иркутском университете.
Посильно ли одному человеку нести столько обязанностей? Но Гашек не жаловался, не роптал. Сознавал, что все, что он делает, нужно для защиты революции.
Кажется, все должности, которые он занимал, здесь перечислены. Ан нет!
Из бугульминского музея Ярослава Гашека пришел пакет. В нем — фотокопии двух рапортов на имя начальника поарма 5. Читаю первый. Почерк знакомый:
«Доношу, что дела и обязанности начоргчасти поарма 5 принял от тов. Кучкина 13 сентября 1920 г. Вр. начоргчасти поарма 5 Гашек».
Андрей Павлович Кучкин намного пережил Гашека. После окончания гражданской войны ушел в науку, стал крупным советским историком. Он готов был рассказать о политработнике Гашеке, однако мне пришлось довольствоваться лишь коротким телефонным разговором. Коротким потому, что Кучкин в тот день ложился в больницу. И больше не вернулся. Он только успел сказать, что, когда сдавал дела Гашеку, пришло письмо из Москвы. И как Гашек возмущался, что будто бы он «примазался к большевикам».
В той же Бугульме, в краеведческом музее (гашековского тогда еще не было), рассказали, что в соседнем районе, в селе Митрофановне проживает дед Гермогентов, колхозный вожак и отличный рассказчик. Сохранилась фотография, где он рядом с чешским сатириком.
Тут медлить нельзя, можно опоздать. На попутной машине в тот же вечер добрался до Митрофановки.
Узнав, по какому я делу, Александр Михайлович обрадовался:
— Редкий был человек. В двадцатом году вместе работали. Встречались и позже. Последний раз в двадцать девятом году...
В двадцать девятом? Шутит старик, использует в разговоре приемы Швейка. Каждый знает, что Гашек умер в двадцать третьем.
Ничуть не смущаясь, Гермогентов продолжал:
— Приехал я в Бугульму на совещание по коллективизации. Захожу в магазин, интересуюсь книжными новинками. Купил книжку про бравого солдата Швейка. Вечером, после ужина, принялся за духовную пищу. Прочел страницу, другую — не оторвусь. Ох и смышлен этот чертяка Швейк!
Стали мне попадаться знакомые, уже прежде слышанные истории. Кто же мне их рассказывал? Ну конечно же Гашек! Да и бравый солдат — его земляк, из Праги. Посмотрел, кто написал книгу. На обложке — Я. Хашек. Ну, значит, ошибся. Не он, должно быть, другой. А потом в «Правде» читаю: «Нельзя Гашека переделывать на Ха- шека, как нельзя Гуса превращать в Хуса». Вот так мы и встретились с Ярославом в Бугульме. А простились в Иркутске. Было это в октябре двадцатого, тогда Гашек уезжал из России в Чехословакию. На память сфотографировались.
Александр Михайлович снял со стены фотографию, осторожно носовым платком протер стекло и стал показывать, где кто:
— Вот, конечно, узнаете — сидит третий справа. В шинели, с неизменной полевой сумкой через плечо, в надвинутой на лоб фуражке. С этой групповой фотографии пересняли Гашека, сделали портрет, который обошел многие газеты и журналы нашей страны, печатался за границей.
— А вот я. — Гермогентов показал пальцем на молодцеватого, тщательно выбритого командира, стоявшего позади Гашека. — Безбородым я тогда был. — Александр Михайлович провел рукой по окладистой бороде. — В центре, рядом с Ярославом, — известный всей нашей пятой армии человек, начальник поарма Моисей Вольфович. После гражданской войны у нас в Татарии долго работал: был ректором Коммунистического университета, к десятилетию республики получил почетное звание — героя социалистического строительства Татарстана. И жена его, совсем молоденькая учительница, тоже в политотделе служила, по агитационной линии. Бедовая такая. Мы меж собой ее парнем с девичьим лицом называли. Но на фотографии ее нет. Тут среди мужиков одна Маша Смирнова затесалась. Вот видите, в кепчонке. В политотделе информатором была и ликвидацией неграмотности занималась, на «темноту» в атаку шла. Про политотдельцев, что на снимке, могу сказать, что хорошие были ребята, но всех фамилий не назову: боюсь, как бы память не дала осечку...
Коль последним местом жизни бывшего начальника поарма 5 была Казань, пишу в Госархив Татарии. Запрос остался без ответа: то ли письмо не дошло до адресата, то ли материалы не сохранились.
Прошло немало лет, и вот от благодарного читателя получаю «Зеленодольскую правду». Статья «Боец ленинской гвардии» обведена красным карандашом.
«Да, пожалуй, именно эти слова лучше всего могут охарактеризовать коммуниста Афанасию Афанасьевну Вольфович. Член КПСС с 1918 года, участница гражданской войны, человек, прошедший большой и сложный жизненный путь, она пользуется в нашем городе широкой и доброй известностью... Каждая встреча с Афанасией Афанасьевной оставляет после себя чувство восхищения ее глубокой идейностью, принципиальностью суждений и поступков».
Захотелось и мне встретиться с интересным человеком, пользующимся в Зеленодольске «широкой и доброй известностью», узнать, работала ли она в двадцатом году в Иркутске, не родственница ли бывшего начальника по арма 5.
Вызываю Зеленодольск. Афанасия Афанасьевна подтвердила, что начальником политотдела 5-й Красной Армии действительно был ее муж, Моисей Вольфович. Он не только знал Гашека, но и дружил с ним.
— И я тоже, — добавила она не без гордости. — По телефону всего не расскажешь. Все, что вспомню, опишу. Через неделю ждите.
Жду неделю, две, месяц, два... Молчит Зеленодольск. Позднее все выяснилось. Афанасия Афанасьевна упала, сломала правую руку. Пока научилась писать левой, прошло несколько месяцев. Прислала шесть тетрадей воспоминаний: о годах работы в поарме, о друзьях-товаршцах. Есть несколько страничек и о Гашеке.
«Первые сведения о нем привез муж из Омска, — пишет она. — В то время Моисей был начальником политотдела 51-й стрелковой дивизии, а командиром ее — легендарный Василий Блюхер.
Раньше о чешском писателе-политработнике мы ничего не знали, так как наша дивизия входила в Третью армию, Узнали потом, когда нас передали в Пятую. Вольфович с таким жаром говорил о Гашеке, что я попросила мужа познакомить меня с ним, чтобы послушать его веселые рассказы. Он согласился, но Гашека свалил сыпняк. Увидела потом, когда он, едва оправившись после тяжелой болезни, выступал на митинге, призывая всех дружно подняться на борьбу с сыпным тифом, от которого гибло бойцов не меньше, чем от вражеских пуль.
Подойти к Гашеку на митинге не решилась. Познакомились позже, когда нас с мужем направили в Иркутск для работы в поарме 5.
В жизни армии да и города Иркутска не было ни одного значительного события, в котором не участвовал бы наш чешский друг. Проходил ли митинг китайских бойцов в общественном саду у Ангары — он в числе главных ораторов; устраивался ли открытый диспут в Совпартшколе на тему «Есть ли бог?» — и здесь Гашек развенчивал местного архиепископа Антония; шла ли ожесточенная дискуссия в Народном доме, выясняющая суть разногласий между большевиками и распоясавшимися меньшевиками, — Вольфович вместе с Гашеком громят своих идейных противников.
Штат политотдела был небольшим. Каждый работник на учете. Гашек — на особом. Был двужильным. И как он только успевал! И в политотделе, и в райкоме партии, и в редакции, и в губкоме... Когда Вольфович уезжал в длительную командировку, на посту начальника поарма оставался Гашек. Моисей надеялся на него, как на самого себя.
По характеру это были разные люди: Моисей — темпераментный, подвижный. Гашек же удивлял всех своим великолепным спокойствием. Но это не мешало им дружить и на работе, и домами. Жили мы тогда рядом с поармом, в небольшом одноэтажном холодном домишке. Здесь родилась у нас дочь; новорожденную назвали Розой, в честь погибшей Розы Люксембург. Гашек любил маленькую. Подходил к кроватке, напевал ей чешские песни, качал, когда плакала.
Гашек, как он любил говорить, брал уроки у Вольфовича, за плечами которого был большой опыт партийной работы. Моисей вступил в партию юным, шестнадцатилетним. Участвовал в схватках с царизмом в Сибири и на Дальнем Востоке. Прошел через ссылки и тюрьмы, работал в подполье. Гашек живо интересовался всем этим, особенно тактикой партии в условиях подполья. Говорил, что опыт Вольфовича и других коммунистов-подполыциков может ему пригодиться, когда он вернется на родину.
Прощался он с нами в заснеженном Иркутске, хотя по календарю была осень. До этого мы ломали голову, что подарить нашему другу. Утром подсказала пороша. Проснулись — кругом белым-бело. Без пимов, как в Сибири называют валенки, не обойтись. Подарили новенькие черные чесанки. Потом я узнала, что он их сберег и теперь наш подарок выставлен в мемориальном музее в Липнице».
Афанасия Афанасьевна подтвердила то, что мне уже было известно по документам: Гашек возвращался на родину через Москву и Прибалтику. Так я и написал, так и вошло в первое издание книги.
Но вдруг из Владивостока получаю не одну, а несколько газетных и журнальных вырезок из местной периодики. В них сообщалось, что в двадцатом году Гашек прибыл во Владивосток, жил несколько недель у знакомого чеха. Тот свел его с местным фотографом В. Мясниковым. Писатель подарил ему свой портрет с автографом: «Милому Васе Мясникову на добрую память. Ярослав Гашек».
Мясников и его знакомые утверждали, что во Владивостоке Гашек сел на пароход и через Тихий океан... вернулся в Прагу.
Желание владивостокских товарищей причислить себя к знакомым прославленного сатирика мне понятно. Но факты говорят о другом.
Примечания
1. Красноярский рабочий, 1920, № 80.
