Дунаевский А. Иду за Гашеком

 

Часть первая

Глава 6. «До бот» на Антанту!»

Напрасно французский генерал Жанен грозил им, что в случае их отказа идти на фронт против большевиков Франция не даст больше ни франка Чехословацкой республике. Солдаты встретили офицеров, которые делали им это любезное предложение, лозунгом «До бот», что в переводе значит «Наплевать».
Я. Гашек

 

Миколаш и Яр

Шандор Деметер не ограничился поисками пьесы — он опросил старых будапештцев. Но только один из них — Дьердь Фельдеш — редактор венгерского сатирического журнала «Лудаш Мати», сообщил, что в пятидесятых годах, будучи в Ленинграде, на машиностроительном заводе, он познакомился со старым большевиком Николаем Блохиным, который в гражданскую войну служил в 5-й армии с Ярославом Гашеком.

«Может быть, он даст вам полезную информацию», — посоветовал в письме Деметер.
Гашековские следы я искал по городам и селам, где он жил или мог жить. Это были населенные пункты, расположенные на Волге, Урале и Сибири, нанесенные на карту неистовым гашековедом Матко.
Города же на Неве на карте не было. Правда, я знал, что среди политработников 5-й армии были и питерские коммунисты, откликнувшиеся на зов партии: «Все против Колчака!» Знал даже фамилии некоторых: Чугурин, Каюров, Абрамов. О Чугурине было известно, что после возвращения из Парижа, где он работал торгпредом, прожил недолго. На мои запросы о Каюрове и Абрамове Ленинградский партархив ответил коротко и горестно: «Нет в живых».
А тут из Будапешта сообщают о ленинградце Блохине.
Надо его разыскать. Узнаю адрес, посылаю открытку. И совсем скоро пришел ответ:
«Да, я тот, кого вы разыскиваете. Гашека знал по Пятой армии. Вместе с ним ездил с докладами по селам Поволжья. К сожалению, фотографии тех лет не сохранились, но в памяти моей кое-что еще держится. При встрече расскажу. Ваш Н. Блохин».
Я — в Ленинграде, у Блохина. Николай Дмитриевич был в числе трехсот питерских коммунистов, посланных из Питера на Восточный фронт. Большинство из них попало в 5-ю армию. При ее штабе Блохин был командиром и комиссаром отдельного батальона связи.
О Гашеке он рассказал образно, с живыми подробностями, каких не найдешь ни в одном архивном документе.
— Как познакомились? А вот как! В ту пору Фрунзе, командуя южной группой Восточного фронта, твердой рукой наводил порядок в армии, требовал, чтобы бойцы и командиры имели боевой воинский вид.
Стояли мы тогда на станции Кротовка. Шагаю я вдоль колеи, а навстречу мне идет вразвалку военный: шинель не застегнута, ремень ниже живота. Ну, в общем, как не положено. Остановил его, сделал замечание. Не обиделся. Застегнул шинель, ремень поправил и обращается ко мне на чуть ломаном русском языке: «Осмелюсь спросить, товарищ командир, вы случайно не из бывших унтеров?» — «Так точно! С вами говорит бывший старший унтер-офицер Николай Блохин». — «Бывший? — повторяет незнакомец. — Я тоже бывший ефрейтор австро-венгерской армии. Разрешите представиться: Ярослав Гашек». Я, признаться, обрадовался такому знакомству. Фамилия Гашек мне была известна по армейской газете, по его фельетонам и заметкам на актуальные темы...
Так с первой встречи они сблизились, а потом и подружились. Обращались друг к другу по имени: Гашек называл Блохина Миколашем, тот его — Яром.
Яр рассказывал Блохину о Злата Праге, о ее людях, мечтающих видеть свою страну свободной, независимой. С большой теплотой вспоминал Москву, где ему впервые довелось видеть и слышать Ленина в самое тяжелое время. Запомнились и многое объяснили сказанные тогда Владимиром Ильичей слова: «Мы никому не изменяем, мы никого не предаем, мы не отказываем в помощи своим собратьям».
— Я знаю, Миколаш, что русские нам не изменят, не предадут, помогут чехам и словакам создать свое независимое государство.
— Так и будет, Яр. Добить бы только поскорее Колчака.
Бывало, что друзья вместе ездили в освобожденные от Колчака села, хлеб для голодающего Питера заготовляли, вербовали добровольцев в Красную Армию.
Воспоминания о совместных поездках были самые светлые. Блохин признался, что он по-хорошему завидовал умению Гашека разговаривать с людьми — живо, с юморком. Слушая его, люди как бы оттаивали, становились добрее.
Вести агитацию в то время было не так просто. В некоторых селах верховодили кулаки и подкулачники. Здесь к агитаторам относились настороженно. Иногда — враждебно. Но стоило только Гашеку начать разговор с кем- нибудь из бедняков или середняков, как вокруг него сразу собирался народ. Стихийно возникал митинг.
— Гашек любил митинговать, — продолжал Блохин, — а в нашем политотделе не всем это нравилось: «Зачем эта говорильня Гашеку? Пусть лучше пишет фельетоны, чаще читает лекции в партийной школе». Но Яр успевал делать и то, и другое,и третье.
Блохин раскрыл лежащую перед ним обернутую в коричневую бумагу книгу и, быстро найдя нужную страницу, прочел вслух:
«Над «митингованием» смеются... Но без митингования масса угнетенных никогда не смогла бы перейти от дисциплины, вынужденной эксплуататорами, к дисциплине сознательной и добровольной. Митингование — это и есть настоящий демократизм трудящихся, их выпрямление, их пробуждение к новой жизни...»
— Чьи это слова?.. Ленинские?
— Да, вы угадали. Как видите, сам Ильич одобрил митингование Гашека.
В одном из приволжских сел речь Гашека настолько зажгла крестьян, что они снарядили целый обоз для голодающего Питера. Двадцать мужиков из того села записались в Красную Армию.
— Как называлось это село?
Блохин задумался:
— Что-то от бога, не то Богодаровка, не то Богодуховка. Помню, Гашек здорово обыграл это на сельском сходе. Когда один верующий мужичок из села стал на митинге что-то говорить о божественном порядке, который не следует нарушать на земле, Яр внимательно выслушал его, а потом спросил: «Вот ваше село с самым что ни есть божественным названием. Вы, можно сказать, все время под богом ходите. А как вам под ним жилось? Помещика не было. Урядника не было. Земли было столько, что успевай только обрабатывать. Хлеба вдоволь. Только вы да бог, так ведь?»
Поднялся шум.
«Что ты, мил человек, мелешь? — загудел сход. — Жили мы так, что хуже не надо. Помещик давил, урядник мордовал, земли не хватало... Даже нищие наше село стороной обходили».
Гашек молча слушал возражения. А когда шум стих, снова обратился к верующему: «А ты говоришь — божественный порядок. Бог-то бог, да не будь, голуба, сам плох». Собравшиеся долго не отпускали Гашека. Он рассказал несколько веселых историй. Дружный хохот стоял над всем седом...
После услышанного мне еще больше захотелось узнать, в каком именно селе проходил митинг с участием Гашека...
Ответ получил не сразу.
— Посмотреть бы на старую карту, может, и вспомнил бы, — заметил Блохин.
Но где ее раздобыть? Конечно, в картографическом отделе Фундаментальной библиотеки Академии наук СССР.
От дома, где живет Блохин, до библиотеки около часа езды. Николай Дмитриевич охотно согласился съездить в книжное хранилище, хотя после перенесенной болезни ему нелегко было передвигаться.
Явились в библиотеку и сразу столкнулись с непредвиденной трудностью: время позднее, лифт не работает, а картографический отдел находится на пятом этаже. Подняться пешком Николай Дмитриевич не имел сил.
Как быть? Подымаюсь по лестнице один. Разъясняю дежурной цель нашего прихода, рассказываю, с кем пришел, кто такой Блохин, объясняю, почему он не может подняться наверх.
Встречаю полное понимание. Отступая от существующих правил, девушка берет ворох карт и спускается со мной вниз, к Блохину.
Смотрим карту с ятями и твердыми знаками. Раздается торжествующий возглас Николая Дмитриевича:
— Вот оно, село с божественным названием! Богородское! Это здесь весной девятнадцатого года мы с Яром выступали на сельском сходе.
— Богородское, — повторяю я. — Это село уже несколько лет значится в моем блокноте, и тоже в связи с Гашеком.
После обращения по куйбышевскому радио откликнулся молодой человек из села Богородское. На другой день после радиопередачи он явился в гостиницу.
«Извините за беспокойство, — нерешительно начал с порога, — вы интересуетесь чешским сатириком? Могу вам сообщить, что он несколько дней жил в нашем доме с одним красным командиром». — «В каком году?» — «В девятнадцатом. Как только Колчака прогнали, наши в Богородское пришли. Мне отец об этом рассказывал...» — «Он жив?» — «Умер несколько лет назад».
Каюсь, ко всему услышанному в Куйбышеве я отнесся без должного внимания: человека, в чьем доме жил Гашек, нет в живых; юноша, которого тогда и на свете не было, никаких подробностей сообщить не мог.
И снова возникло Богородское, по вполне конкретному поводу.
На старой карте Самарской губернии, неподалеку от села Богородское, значится крупный населенный пункт Абдулино.
— Абдулино? — повторил Блохин. — На этой станции я был с Яром, когда туда пришел эшелон с перебежчиками. Целый сибирский полк перешел на нашу сторону. Помню, Яр обратил внимание на группу солдат, одетых в китайские халаты.
«Миколаш, неужели это китайцы?» — удивленно спросил он. Гашек был уверен, что китайские кули служат только в Красной Армии.
Подошли поближе. Нет, это русские. Колчак переодел их. Хотел обмануть, показать, будто китайцы с ним заодно.
С прибытием эшелона на станции состоялся митинг. Гашек на нем не выступал. Внимательно слушал других, записывал что-то в блокнот.
Говорили одни перебежчики. На другой день в армейской газете появилась статья писателя.
— Не репортаж ли об этом митинге? — уточняю и тут же раскрываю свою папку. В ней машинописная копия статьи «Перебежчики», опубликованной в армейской газете. Даю ее Блохину.
Николай Дмитриевич тщательно протирает платком стекла очков и углубляется в чтение. В статье «Перебежчики» упоминается та же станция Абдулино, тот же эшелон с солдатами из сибирского полка, бросившего Колчака. В живой записи даны выступления солдат на митинге. Один из них, поблагодарив красноармейцев за освобождение, призвал их разбить Колчака, предоставить свободу сибирским крестьянам от помещиков и колчаковцев.
«...Мы живем теперь новой жизнью. Там — это был кошмар, здесь — новый день, заря свободы», — заявил он.
...Эшелон двинулся. Послышались звуки «Интернационала». Это пели... новые борцы за освобождение Сибири.
Что, если бы слышал это «великий» адмирал Колчак?»
— Не тогда, а позже он услышал, — продолжал Блохин. — Услышал гнев народный, торжествующие звуки «Интернационала», победную поступь красных полков. Удрав из Омска, незадачливый «правитель всея Руси» закончил свой бесславный путь в Иркутске.
— Гашек был в это время там?
— Нет. Яр стремился попасть на заседание Чрезвычайной следственной комиссии, разбиравшей дело Колчака. Ему, естественно, хотелось присутствовать при допросах Александра IV — так окрестил его писатель. Однако Гашек опоздал: в Иркутск попал после того, как Колчак был казнен.
Кровавый адмирал был главным героем гашековских фельетонов. Бойцы зачитывались ими, сохраняли их на память.
Однажды в поезде Блохин стал свидетелем такого эпизода. Мужчина средних лет с бородой, должно быть, из новобранцев, вынул из кармана кисет, оторвал от свежей газеты «Красный стрелок» осьмушку на закрутку. Только начал свертывать козью ножку, как сидевший рядом красноармеец толкнул под локоть: «Ты что, борода, другой газеты не нашел? Грех Гашека пускать на курево!..» — «Какого Гашека?» — «Как какого? Нашего. Он здорово по Колчаку ударяет. Его статьи беречь надо, под стеклом хранить, для детей и внуков. А ты, недоумок, на курево...»
Когда Гашеку рассказали об этом эпизоде, он с улыбкой повторил: «Так и сказал: «Грех Гашека на курево пускать»?»
Летом двадцатого года Блохин уезжал из Красноярска на Западный фронт. Гашек приехал на вокзал проститься с другом: «До скорой встречи, Миколаш».
Мы крепко обнялись, и я добавил: «В новой Чехословакии».

 

Опечатка в иркутской газете

 

Не печатался ли Гашек в других газетах, выходивших в Сибири? Журналист В. Скороходов перерыл все иркутские комплекты за двадцатый год и в газете «Власть труда» за двадцать первое апреля обнаружил статью Ташека «Чешский вопрос». В Ташеке он сразу признал Гашека.
Не поторопился ли Скороходов? Известно, что в армейской газете Гашек не прибегал к псевдонимам. Ими он широко пользовался прежде: в Праге их у него было до ста. В киевском буржуазном «Чехословане» некоторые статьи он подписывал: «Д-р Владимир Станко».
Литературовед Н. Еланский объяснял: «Писатель опасался, что читатели, привыкшие к его юмору, не примут всерьез боевые призывы этих статей, если под ними будет стоять его подпись».
Сибирские же читатели верили Гашеку, его слово было авторитетным для них.
— Это несомненно не Ташек, а Гашек, — настаивал на своем Скороходов. — Просто досадная опечатка.
Листаем вместе комплект «Власти труда». Обращаю внимание на фамилии членов редколлегии. Среди них — Г. А. Ржанов. Может, это тот самый Георгий Александрович Ржанов, который редактировал в разные годы «Вечернюю Москву», журнал «Московский пропагандист»?
В Москве навещаю старого знакомого. Спрашиваю Георгия Александровича, не он ли в двадцатом году редактировал иркутскую газету, не он ли допустил опечатку в апрельском номере?
— Да, редактировал, — признался Ржанов и сконфуженно улыбнулся: — Да, допустил... Эту статью Гашек прислал с оказией, по своей инициативе. Мы ее сразу же опубликовали. А за опечатку пришлось извиняться перед автором.
Статья «Чешский вопрос» появилась на свет через два года с небольшим после известного обращения Ярослава Гашека через газету «Прукопник» к чешскому войску. Писатель подытоживал, чему научились чехи и словаки, которые ориентировались на Запад, и к каким печальным выводам они пришли к концу интервенции в Сибири.
«Бешеная агитация против Советской власти среди чеховойск ходом событий потерпела крушение, — отмечал Гашек. — Судно чешской контрреволюции село на мель. «Гениальная» чуткость французского генерала Жанена, который руководил чешскими войсками, кончилась полным разгромом армии Колчака, капитуляцией польских легионов и сербских полков, признанием чеховойсками Советской власти, расстрелом адмирала Колчака и др. «государственных людей» сибирского царства, генералов, капиталистов и помещиков.
В чехословацком корпусе, как и в армии Колчака, считался идеальным тот солдат, который не думал и не рассуждал».
К концу сибирской авантюры Гашек подметил новую черту в чешских солдатах — они научились мыслить и рассуждать.
«Обманутые союзниками, которые им обещали в течение 18 месяцев пароходы для отправки на родину, предписывали им поддерживать Колчака, охранять сибирскую магистраль, выступать против восставших рабочих и крестьян Сибири, они очутились в огненном кольце революционного пожара. Напрасно французский генерал Жанен грозил им, что в случае их отказа идти на фронт против большевиков Франция не даст больше ни франка Чехословацкой республике.
Солдаты встретили офицеров, которые делали им это любезное предложение, лозунгом «До бот», что в переводе значит «Наплевать».
Читал «Чешский вопрос» и С. М. Бирюков, который дошел с Гашеком до Иркутска. Там Сергей Михайлович работал в Ревтрибунале и одновременно был членом комиссии губисполкома по амнистиям. В то время Революционный трибунал довольно часто разбирал дела иностранцев, воевавших на стороне Антанты.
— Когда в трибунал поступали такие дела, — вспоминал Бирюков, — мы вызывали Гашека. Он с удивительным чутьем умел отделять людей ошибающихся, тот сырой материал, как он говорил, который поддается «обработке», от матерых, неисправимых врагов революции, часто прикидывающихся овечками и прячущих свои волчьи клыки.
Ведя работу среди представителей разных народов, Гашек живо интересовался тем, что происходит в чехословацком корпусе: беседовал с перебежчиками, читал белогвардейские газеты и журналы.
«Искал я в этих журналах, — писал он в статье «Англо-французы в Сибири», — сведения о чехословаках и нашел, что большевики при занятии партизанскими отрядами станции Тайга, у Красноярска, разбили чешский карательный отряд, где и пал чешский комендант станции Прагер.
...Вероятно, чешско-словацкие белогвардейцы в настоящее время по поручению «союзников» будут в Китае вешать китайских кули во имя спасения славянства, родины и китайского «Учредительного собрания».
Разоблачая наемных убийц, работавших на англо-французские денежки в Поволжье и Сибири и готовых за франки вешать китайских кули, Гашек в малоизвестной заметке «В чешско-словацкой республике» с радостью отмечал сдвиги влево, происходившие у него на родине.
В своей статье Гашек ссылался на город Годонин, где родился небезызвестный профессор Масарик.
«На съезде чешско-словацкой демократии в Праге, в декабре, принято большинством голосов предложение представителей левого крыла чешско-словацкой социал-демократии расследовать действия контрреволюционного чешско-словацкого корпуса в Сибири и принять меры к наказанию виновных в этом преступлении против всемирной революции».
Виновными были не те, кто открыто сказал Антанте «До бот», не те, кто обманным путем был вовлечен в белочешский мятеж, а генералы и офицеры корпуса, названного Гашеком жандармским.
Раскрываю тридцать шестой ленинский том. На странице 441 нахожу гневные строки в адрес тех, кто толкнул чехов и словаков в контрреволюционное болото:
«Но мы хорошо знаем, какие силы двигают этим восстанием, мы хорошо знаем, как чехословацкие солдаты заявляют представителям наших войск и наших рабочих и наших крестьян, что они не хотят воевать с Россией и русской Советской властью...»
Речь, произнесенную вождем революции на IV конференции профессиональных союзов, Гашек читал в 1918 году. Как же ему было не сказать в адрес «союзников»: «До бот» на Антанту!»