Дунаевский А. Иду за Гашеком
Часть первая
Глава 1. Исчезнувший ефрейтор и политкомиссар армии
Мы должны помочь России, помочь русскому народу укрепить Республику Советов, от которой исходят лучи освобождения для всего мира и нашего народа.
Я. Гашек
Чрезвычайное происшествие в 91-м полку
Двадцать четвертого сентября 1915 года в 91-м пехотном полку австро-венгерской армии произошло чрезвычайное происшествие: исчез ефрейтор Ярослав Гашек.
В его послужном списке полковой писарь сделал запись на немецком языке:
«Пропал без вести 24.IX 1915 г., после боя у Хорупан».
— Куда он девался? — рассуждали однополчане, вспоминая в часы фронтового затишья ефрейтора Гашека, полкового любимца, отличного рассказчика веселых анекдотов и смешных историй.
Одни считали, что пуля уложила ефрейтора и похоронная команда, подобрав неопознанный труп, опустила его в братскую могилу.
Другие высказывали предположение, что тяжелораненого Ярослава могли унести и русские санитары.
— Нет, — возражали третьи, — ефрейтор стал добычей охотников за «языком». Гашек, должно быть, вышел ночью по нужде, те набросились на него и, заткнув рот кляпом, увели на свою сторону.
Но все эти догадки тогда так и остались догадками. Гашек был цел и невредим. Он сам добровольно сдался в плен, объяснив первому русскому солдату, которого встретил, что воевать за интересы австро-венгерской монархии не желает...
Второй документ попался на глаза, когда я рылся в бумагах Центрального архива Советской Армии, — это был приказ, изданный через пять лет с небольшим. Названы те же имя и фамилия, но совсем в другом качестве. Напечатан он не на Украине, а в Сибири, в Иркутске, на четвертушке серой грубой бумаги 24 октября 1920 года.
В приказе по политотделу 5-й Красной Армии было сказано:
«Откомандированного в распоряжение ПУР политинспектора т. Гашека Ярослава исключить из списков поарма с 24.Х с. г. и красноармейского пайка: денежного с 1 /XI, провиантского, приварочного, чайного и табачного с 16/Х и мыльного с 1/Х1 с. г.».
Сомнений не было: пропавший без вести ефрейтор Гашек и политический инспектор 5-й Красной Армии, снятый с денежного, приварочного, чайного, табачного и мыльного довольствия в связи с откомандированием в Москву, в политическое управление, — одно и то же лицо.
Хотя оба документа написаны сухим, канцелярским языком, они не могли не взволновать: речь шла о гениальном чешском сатирике, написавшем бессмертного «Швейка», что обошел все страны и континенты! И мне захотелось побольше узнать о жизни Ярослава Гашека в революционной России, о его службе в Красной Армии.
В столичных архивах было не густо: несколько докладных записок, с десяток справок и удостоверений. Вот, кажется, и все.
В Центральном государственном архиве литературы и искусства о Гашеке не нашлось и единой строчки. Там порекомендовали обратиться к Петру Миновичу Матко, которому ученые посылают на консультацию свои диссертации.
Сначала подумал: должно быть, профессор литературовед или историк. Матко не был ни тем, ни другим. В Отечественную войну — офицер Советской Армии, в мирное время — инженер-энергетик. Не один десяток лет, не жалея сил, средств, времени, Петр Минович разыскивает все, что относится к жизни и творчеству Гашека, к его службе в Красной Армии.
Если где-нибудь издается Гашек или выходит книга о нем, Матко закупает сразу несколько десятков экземпляров. Книготорговцы удивляются: зачем одному человеку, не требующему счетов, столько?
Было время, когда жена инженера, Галина Семеновна, думала так же. Теперь она не смотрит косо, когда муж значительную часть своей зарплаты тратит «на Гашека». Убедившись, что увлеченность Петра Миновича приносит большую пользу людям, будит в них добрые чувства, способствует укреплению дружбы, она стала его помощницей в устройстве выставок о чешском писателе-интернационали- сте, в рассылке книг тем, кто живо интересуется его творчеством.
Матко собрал за все эти годы 20 000 экспонатов. Не для собственного созерцания, не для коллекционирования ради коллекционирования, а для того, чтобы как можно больше людей знали, ценили и любили чешского писателя-интерна- ционалиста, как любят его в московском доме № 3, в квартире 54 по Первомайской улице.
По этому московскому адресу отправился и я. Дверь открыл моложавый не по годам, подтянутый хозяин и с добро- душно-хитроватой, швейковской, улыбкой произнес:
— Осмелюсь спросить, вы всерьез намерены заняться Гашеком или пришли любопытства ради?
Ответил: всерьез. И тогда Матко повел меня к Гашеку и его детищу — бравому солдату Швейку.
В тесной московской квартире чешский писатель и его главный герой занимают отдельную комнату. Впрочем, здесь не один бравый солдат. Швейков много: стеклянные, гипсовые, металлические, фарфоровые, деревянные и один даже... шоколадный.
На письменном столе — горка рукописных журналов, выпускаемых в одном экземпляре. Каждый номер посвящен какой-нибудь гашековской теме: «Ярослав Гашек в революционной России», «Воспоминания современников о Гашеке», «Йозеф Швейк в кино». Бравый солдат вторгся не только в кино, но и в театр, на эстраду, в оперу, на арену цирка и, представьте себе, — с его-то грацией! — в балет.
В окружении Швейков лежал томик рассказов и фельетонов Гашека с предисловием Мариэтты Шагинян.
Во вступительной статье отмечалось, что целые периоды жизни чешского писателя до сих пор остаются в тени, особенно русский — живое его участие в гражданской войне, работа в Коммунистической партии нашей страны.
— Мариэтта Сергеевна права, — заметил при первой нашей встрече Матко, — будь писательница помоложе, она бы сама отправилась по гашековскому маршруту. Но если вы, осмелюсь надеяться, пойдете по следам Гашека, я подарю вам карту с нанесенными на нее крупными населенными пунктами, через которые с боями проходила наша пятая армия, а с нею сражавшийся за Советскую власть чешский писатель.
Через несколько дней карта была готова. На нее Матко нанес города Среднего Поволжья, Урала, Западной и Восточной Сибири. Они точь-в-точь повторяли крупные населенные пункты, которые назвал Гашек в анкетном листке № 1721 чехословацкого коммуниста, заполненном им накануне отъезда в Прагу.
На вопрос: «Где работал в России как партийный работник?» — Гашек ответил: «В Самаре, Бугульме, Уфе, Челябинске, Омске, Красноярске и Иркутске».
Спрашиваю Матко, почему в анкете нет Москвы, где, как известно, писатель вступил в Коммунистическую партию. По предположению Петра Миновича, в Москве Гашек пробыл недолго, нигде в штате не значился, постоянной прописки не имел.
— По Москве его знал Сергей Михайлович Бирюков, коммунист с дооктябрьским стажем, член Моссовета первого созыва, председатель его хозяйственной комиссии. Живет он, кажется, в Большом Гнездниковском, в доме, который когда-то считался самым высоким в Москве, с рестораном на крыше.
Этот дом мне хорошо знаком. Там помещается профессиональный комитет литераторов, председателем которого я был много лет.
Без труда нахожу квартиру Бирюкова. Встречает коренастый, чуть располневший мужчина — сам Сергей Михайлович.
По роду своей прежней деятельности Бирюков часто бывал у московского городского военкома. Как-то в приемной он заметил круглолицего мужчину лет тридцати пяти, в низко надвинутой на лоб шапке, в поношенной шинели иностранного покроя, без погон.
Пока ждали горвоенкома, который вот-вот должен был вернуться с совещания, разговорились. Незнакомец назвался Гашеком, сообщил, что служил в австро-венгерской армии ефрейтором в 91-м попугайском полку.
— Каком-каком? Попуга-а-айском?!
— Так точно, вы не ослышались. У нашего полка была форма с ярко-зелеными, как у попугаев, выпушками, — без тени улыбки ответил Гашек.
В таком же шутливом тоне бывший ефрейтор рассказал, как, готовясь к битве за императора Франца-Иосифа, он несколько месяцев... провалялся на госпитальной койке.
Не возражал бы встретить там и полный разгром Австро-Венгрии, да... неожиданно чуть ли не под ружьем отправили на фронт. Там искал случая «отличиться» — сдаться русским в плен. Но все вышло шиворот-навыворот.
Блуждая по лесу, нежданно-негаданно наткнулся на группу солдат царской армии. Только собрался было поднять руки вверх, как русские опередили.
— Погодь, не торопись... — сказал бородатый солдат, видать, старший среди них, — не ты к нам, а мы к тебе первыми в плен хотим.
От неожиданности Гашек оторопел.
— Хотите сдаться? — удивился. — Мне, одному? Все?
Солдаты, стуча прикладами о землю, стали протягивать
винтовки Гашеку:
— Бери наше оружие и веди к своим. Опостылела нам война!..
За этот «подвиг» командование произвело рядового Гашека в ефрейторы. Учли также «особо мужественное поведение перед лицом неприятеля» и наградили большой серебряной медалью «За храбрость». С нею новоиспеченный ефрейтор позже благополучно сдался в плен.
Из Хорупан его отправили в Дарницу, под Киев. Оттуда отсортировали в Тоцк — самый крупный лагерь в Поволжье. Подобно тысячам таких же бедолаг, жил за колючей проволокой, впроголодь, в грязи и тесноте. Перенес сыпняк. Но «старуха с косой», унесшая с собой из Тоцкого лагеря много тысяч душ, его пощадила, обошла стороной.
Однажды лагерь посетила пышнотелая, розовощекая дама из Красного Креста. Раздавала Библию с дарственной надписью: «Австрия зовет своих солдат черпать из Библии силы, терпеливо, с доверием ожидать в плену конца войны».
Гашек не хотел ждать. Он мечтал о том дне, когда лоскутная империя потерпит поражение, распадется, перестанет существовать...
Как-то в лагере появились агенты «Одбочки»1. Они именовали себя представителями единственной организации, борющейся за освобождение Чехии от ненавистного австрийского гнета. От них пленные узнали, что в Киеве, в составе царской армии создаются национальные части. Все чехи и словаки, готовые в них служить, будут выпущены из лагеря, получат оружие.
Гашек согласился без раздумий, хотя еще не совсем поправился: как говорят, качался от ветра. Он не только сам рвался на Украину, но и убеждал других, что под надежным крылом русского двуглавого орла будет вольготнее, чем под черно-желтой австрийской короной. Царь вернет им утраченную свободу, и на руинах империи возникнет независимое Чехословацкое государство. Пусть с монархом во главе, но славянином, чехом или русским — все равно.
Однако большинство пленных предпочло позицию выжидания. Пребывание в плену они считали надежной гарантией от опасностей и тягот войны.
Встречались среди выжидающих и откровенные шкурники. Одного из них, Кубачека, писатель вывел позже в юмореске «Рассказ о гарантиях».
Гашек с первым же эшелоном отправился в Киев, где через год из отдельных добровольческих частей был сформирован чехословацкий корпус. Сначала служил в первом полку, потом его перевели в еженедельник «Чехослован».
Февральская революция застала Гашека в Киеве. Царя народ сбросил, трон рухнул. К власти пришло Временное правительство. Его лозунг: «Мира не подписывать, продолжать войну с австро-немецкой коалицией до победного конца» многим легионерам, как и самому Гашеку, пришелся по душе.
И как он был раздосадован, когда прочел декрет Советского правительства о демократическом мире. Тогда он думал, что, если новая Россия выйдет из войны, Австро-Венгрия останется империей и не видать, следовательно, чехам и словакам своего независимого государства. Прекращение военных действий против двуединой империи казалось ему чуть ли не предательством интересов его народа.
Прозрение наступило позже, когда его кумиры из «Одбочки» (он так им верил!) оказались ренегатами, а классовый мир между чехами, проповедуемый ими во имя так называемого национального освобождения, — фальшивым.
Гашек понял: разница между людьми не в том, что одни родились чехами, а другие русскими. А в том, что чехи, как и любой другой народ, делятся на пролетариев и капиталистов. Нет и не может быть согласия между теми, кто трудится и теми, кто пожинает плоды чужого труда.
Еще не зная о коварных планах «Одбочки», он выходит из корпуса.
Сохранилось заявление писателя о его разрыве с «Одбочкой»:
«Ставлю в известность, что не согласен с политикой отделения Чехословацкого национального совета и с отъездом нашего войска во Францию. Поэтому заявляю, что выхожу из чешского войска до того времени, пока в нем и во всем руководстве национального совета не возобладает иное направление».
Письмо заканчивалось так:
«Буду и в дальнейшем работать для революции в Австрии и для освобождения нашего народа».
Придя к выводу, что в чехословацком корпусе при его реакционном командовании никогда «не возобладает иное направление», писатель окончательно порывает с ним.
И не просто порвал.
Из столицы Украины читательское письмо начиналось с вопроса: «А известно ли вам, что в «Вечернем Киеве», под рубрикой «Воспоминания старого киевлянина» опубликована статья литературоведа Л. Хинкулова?» Ему довелось установить, что, еще находясь в Киеве, Гашек звал соотечественников идти за большевиками и помогать им.
В газете «Известия Чехословацкого революционного Совета рабочих и солдат», издававшейся в Киеве, писатель открыто призывал бороться против интервентов — «авангарда капиталистов и империалистов, посланного ими против политической и социальной революции, против российского и чешского пролетариата».
Ясно: интересы обоих народов были писателю одинаково близки и дороги.
Слушая Ленина
В Москву Ярослав попал впервые. Знакомых нет, ночевать негде. Бирюков повел его к себе. За морковным чаем говорили о жизни, о революции, гость стал расспрашивать: какой из себя Ленин, прост ли, доступен ли народу?
— Вот бы мне его повидать!..
— Скоро увидишь...
— Где, когда?
— Завтра же. У нас в Моссовете отмечают годовщину Февральской революции. Владимир Ильич обязательно будет.
— А меня пустят?
— Пойдем вместе.
Вошли в переполненный зал, с трудом отыскали свободные места. Появление Ленина на трибуне вызвало овацию. Вначале он объяснил, почему Советское правительство вынуждено пойти на подписание тяжелого Брестского мира:
— Мы никому не изменяем, мы никого не предаем, мы не отказываем в помощи своим собратьям...
— Понял, Ярослав? — Бирюков повернулся к Гашеку.-' Эти слова относятся и к нашим чехословацким собратьям.
В знак согласия Гашек кивнул головой.
— Но мы должны будем принять неслыханно тяжелый мир, — подчеркнул Ленин, — мы должны будем принять ужасные условия, мы должны будем принять отступление, чтобы выиграть время, пока оно есть, чтобы подошли союзники, а союзники у нас есть.
— Придут, я верю — услышат и придут нам на помощь, — шепнул Гашеку разгоряченный Бирюков. — Вот ты же пришел к нам! — И его мускулистая рука оказалась в широкой ладони Гашека.
— Каких союзников Ленин имеет в виду? — тихо спросил Гашек.
— Пролетариев всех стран. Таких, как ты, Ярослав. Ты же приехал в Москву нам помогать.
В ответ Гашек крепко пожал руку Сергею.
Владимир Ильич продолжал:
— Как ни бесчинствуют теперь международные империалисты, видя наше поражение, а внутри их стран зреют их враги и союзники для нас... несомненно, что растет возмущение против империалистов, растет число союзников в нашей работе и они придут к нам на помощь.
Сумейте дать силы, сумейте дать лозунг, введите дисциплину, это наша обязанность перед социалистической революцией. При этих условиях мы сумеем удержаться, пока союзный пролетариат придет к нам на помощь, а вместе с ним мы победим всех империалистов и всех капиталистов.
...Гашек вступил в коммунистическую партию в Москве, в том же марте, но при каких обстоятельствах, Бирюков точно сказать не может: то ли на другой же день после выступления Ленина — он произвел на Ярослава неизгладимое впечатление, — то ли после теплой, откровенной беседы с Яковом Михайловичем Свердловым2.
Бирюков не читал и даже не слышал о книге В. Менгера «Ярослав Гашек — пленный № 294217», изданной в Праге в двадцатых годах. По свидетельству автора, писатель жил некоторое время в Москве, у бывшего учителя романа Якла, державшего на Арбате «Пражскую колбасную». Здесь в просторном зале по вечерам собиралась разношерстная публика: коммунисты-чехи и реакционно настроенные офицеры, переодетые в штатское. Однажды сюда зашел Свердлов. Он был человеком общительным. При всей своей загруженности выкраивал время для посещения собраний, где шли горячие дискуссии. Встречался и с бывшими военнопленными. Гашек разговорился с ним. Ушли вместе. Больше в колбасную Гашек не вернулся. Он вступил в Красную Армию. С Гашеком Свердлов мог видеться также в редакции чехословацкой коммунистической газеты, которая помещалась в гостинице «Европа», неподалеку от дома, в котором жил Бирюков.
— Помню нашу последнюю встречу в Москве в конце марта, — продолжал Сергей Михайлович. — Ярослав прибежал весь сияющий. В руках только что вышедшая в Москве газета «Прукопник»3, что означает по-русски «Пионер». Он бережно расстелил еще волглый, пахнущий типографской краской номер, и мы оба склонились над столом.
Слово за словом, предложение за предложением Гашек переводил русскому товарищу свою статью «К чешскому войску. Зачем ехать во Францию?», напечатанную на первой странице.
«...Вы отправляетесь во Францию, вместо того чтобы участвовать в возрождении русской армии, деятельно участвовать в русской революции и помочь русскому народу укрепить Республику Советов, от которой исходят лучи освобождения для всего мира и нашего народа.
Мы должны остаться здесь! И здесь должен остаться каждый из нас, кто знает, что мы — потомки таборитов4. А это знает каждый чех. Наше политическое значение здесь, а ни в коем случае не на Западе! Мы должны помочь России!»
— Мы останемся здесь, мы поможем России, — горячо говорил Гашек.
И он остался, призывая потомков таборитов последовать его примеру.
Не все чешские левые социал-демократы, волею судьбы оказавшиеся в России, были согласны с Гашеком. Некоторые считали, что теперь легионерам делать в стране победившего пролетариата нечего, что неизвестно, на какую сторону они могут еще переметнуться, пусть лучше катятся во Францию.
В отличие от этих р-революционеров Гашек не всех солдат чехословацкого корпуса мерил одним аршином. И его подход оказался правильным. Не одна сотня чешских пролетариев, следуя его призыву, осталась в революционной России, добровольно вступила в ряды интернациональной Красной Армии и самоотверженно сражалась за власть Советов.
Самарский узелок
Анкетный листок, заполненный писателем в Москве в двадцатом году, послужил мне надежным ориентиром. Среди городов, где писатель действовал как политический работник, он первым назвал Самару, ныне Куйбышев.
Спустя двадцать лет после того, как здесь отшумела гражданская война, в Самаре побывал Юлиус Фучик с группой чехов, совершавших поездку по Советскому Союзу.
«Мы прибыли в Самару сегодня утром, — отмечал он. — На вокзале нас встретили с нескрываемым любопытством. Чехословаки! Их тут хорошо знают. Как они теперь выглядят? Чехословаки, приехавшие посмотреть на строительство социализма. У нас была трудная задача — изгладить воспоминания о тех, кто, по свидетельству местных жителей, расстреливал революционных рабочих и взрывал виадуки».
К радости Юлиуса Фучика, волжане помнили не только о тех, кто стрелял в революционных рабочих, но и других чехов и словаков, которые в восемнадцатом году, рискуя своей жизнью, защищали Советскую власть вместе с самарскими пролетариями: Ярослава Гашека, Франтишека Шебесту, Ярослава Частека — бывшего командира интернационального полка Железной дивизии и первого советского военного коменданта в Самаре.
О некоторых из них я писал. К Гашеку, к самарскому периоду его жизни прикоснулся впервые, направляясь на Волгу. Поезд сильно опоздал, и в Куйбышев я попал в выходной день. Из всех учреждений открыты были только музеи, читальные залы местных библиотек. В одной из них я получил годовую подшивку областной газеты «Волжская коммуна».
И надо же, сразу натыкаюсь на очерк Вл. Разумневича «Друзья Ярослава Гашека».
«Порой кажется, ты уже знаешь все самое главное и важное, чем знаменит твой город, — об этом рассказано в книгах, каждодневно сообщается в газетах. Но так только кажется. В один прекрасный день ты совершенно случайно, из рассказов бывалого человека можешь узнать такое, что невольно ахнешь в изумлении и радости».
Что же заставило автора ахнуть?
«К нам в редакцию молодежной газеты пришел человек и, не совсем твердо выговаривая слова по-русски, сообщил:
— Я чехословацкий турист, Йозеф Поспишил. В восемнадцатом году мы с Гашеком жили тут, в Самаре...
То, что он сообщил, явилось тогда для журналистов (читай, куйбышевских. — А. Д.) полнейшей неожиданностью. Известие взволновало нас. Еще бы! Оказывается, любимый нами чешский писатель, творец бессмертных «Похождений Швейка» в самую лихую годину гражданской войны жил в Самаре! И не просто жил...»
Вместе с ветераном автор очерка отправился в куйбышевский краеведческий музей. Что же они там обнаружили?
«В музее на стендах, однако, мы, как ни старались, не нашли ни одного воззвания, написанного Гашеком и Поспишилом. Нигде ни единым словом не сообщалось об образовании в Самаре весной 1918 года чешского военного отдела по формированию чешско-словацких отрядов Красной Армии».
До отправления туристского парохода, на котором прибыл Поспишил, оставалось немного времени. Задерживаться в музее нельзя. Надо торопиться в порт. С борта парохода Поспишил махал шляпой и что-то кричал очеркисту, стоявшему у причала.
«Я расслышал лишь несколько фраз, — писал Вл. Разумневич, — так вы не забудьте передать историкам... пусть ищут...»
И молодой журналист начал искать. Искал в Куйбышеве, в Москве, в Чехословакии. Его коллега из пражской газеты «Млада фронта» в разговоре заметил:
— Историки почему-то чаще всего занимаются изучением неблаговидной деятельности мятежников и почти ничего не пишут о тех чехах, которые в гражданскую войну служили в рядах Красной Армии. А ведь именно эти люди представляют истинное лицо нашего народа, с давних пор влюбленного в русских.
Неожиданная встреча со старым чешским коммунистом Й. Поспишилом, посещение краеведческого музея, где ничто, к сожалению, не напоминало о Гашеке и руководимых им чехословацких красноармейцах, заставило «Волжскую коммуну» забить тревогу: неужели листовки, написанные Гашеком и Поспишилом, безвозвратно утеряны? Неужели не остался в живых ни один из тех, кто в бурные годы плечом к плечу вместе с пламенными чешскими патриотами и интернационалистами рушил гнезда контрреволюции? — вопрошала газета.
К перечисленным «неужели» добавились и мои. Неужели нельзя установить, когда Ярослав Гашек прибыл в Самару, кто его сюда направил?
В брошюре Зденека Штястны «Сражающийся Гашек», изданной Уфимским книжным издательством, сказано, что, выйдя из чехословацкого корпуса, Гашек из Киева попадает в Москву. Однако «не устанавливает прямого контакта с левыми социал-демократами, а уезжает в хорошо знакомую ему Самарскую губернию и оттуда присылает свои статьи в газету «Прукопник».
Этот факт так раньше не освещался, — предупреждал своих читателей 3. Штястны. Наоборот, некоторые писали, что Гашек работал в редакции «Прукопника». Это неверно. Изучив обстановку за время своего пребывания в Тоцком лагере военнопленных, Гашек возвращается прямо в Самару сам, а не по чьему-то заданию».
Если верить этой версии, то выходит, что Гашек действовал по-партизански, сам по себе, что никакая организация на Волгу его не направляла и все, что рассказал мне старый коммунист Сергей Михайлович Бирюков, идет вразрез с истиной.
Так возник самарский узелок. При двух полярных точках зрения его необходимо было распутать. Этого настоятельно требовала история.
От областной библиотеки до краеведческого музея рукой подать. С тех пор как выступила «Волжская коммуна», прошло достаточно времени, чтобы картина в музее изменилась. На его стендах могли появиться для всеобщего обозрения фотографии и документы, отражающие боевую деятельность красного отряда, организатором и душой которого был Ярослав Гашек.
Увы, за исключением появившегося небольшого портрета писателя все осталось по-старому.
Неизвестно было, когда Гашек прибыл в Самару. Дотошным посетителям экскурсовод объяснял, что Гашек появился в городе в середине мая, незадолго до белочешского мятежа. Его тут же перебивает учитель из Сызрани, достает из портфеля книгу Николая Еланского «Ярослав Гашек в революционной России» и, найдя в ней нужную страницу, читает вслух:
«В конце апреля 1918 года Гашек прибыл в Самару. Его командировали туда, очевидно, потому, что ранее он бывал в Самаре и ее окрестностях».
Конец апреля или середина мая? Сам ли по себе Гашек приехал в Самару или, как пишет Н. Еланский, его командировали на Волгу? Кто его командировал? Историк, по-видимому, не знает или не считает нужным назвать.
Какая же организация послала Гашека на Волгу, чтобы создать из чехов, словаков и сынов других народов интернациональный отряд Красной Армии? И, наконец, кто же прав: Н. Еланский, написавший неплохую книгу о Гашеке, или экскурсовод из краеведческого музея, который располагал какими-то другими источниками?
В Куйбышеве не один краеведческий музей. Есть еще и дом-музей М. В. Фрунзе. Его начальник, подполковник И. Штыкин нашел в своем «хозяйстве» место и для Ярослава Гашека: три известные фотографии выставлены на стенде. Но есть и неизвестные документы. В доме-музее хранится копия докладной записки инспектора пехоты Г. Семенова об интернациональном отряде: «Отряд расположен в казармах (бывший ночлежный дом)5. Начал формироваться еще с 7 апреля. В настоящее время состав отряда — 120 человек... На занятии всегда присутствуют все взводные и ротный командир, а также политический комиссар Гашек».
Семенов назвал первую командную должность Гашека, отметил, что отряд был сформирован 7 апреля. Следовательно, Гашек мог появиться в Самаре в первых числах этого месяца. Но отряд могли сформировать и без него. Тогда прав Еланский. Но с выводами торопиться не будем, почитаем, что писал инспектор пехоты о бойцах интернационального отряда, где комиссаром был Гашек: «...Желание у них — соединиться где-либо с крупным отрядом чехословацким и создать батальон или полк... Все люди хотят служить Советской власти и возвращаться на родину не желают, по первому зову пойдут туда, куда призовет их народная власть».
Мысль о превращении маленького отряда в крупное чехословацкое подразделение Красной Армии высказана и Гашеком в донесении от 27 мая того же восемнадцатого года. «...Я убежден, — подчеркивал он, — что в течение месяца мы сформируем несколько рот — полк, так как наша агитация теперь успешно действует (приложено одно из наших воззваний)».
В докладной инспектора пехоты есть несколько строк, с которыми никак не может согласиться подполковник И. Штыкин: Семенов возражал против методов вербовки. Напрасно, мол, он журил начальника отряда за то, что тот «куда-то послал четырех человек, чтобы привлекать и вербовать в отряд свой всех чехословаков, проезжающих по железной дороге».
— Я точно так же поступил бы! — восклицает подполковник. — Семенов — старый служака, он, видно, не понимал, что такое живое большевистское слово. Эти четыре бойца с листовками, написанными Гашеком, вели агитацию в эшелонах — всюду, где находились солдаты Чехословацкого корпуса. Молодцы!
Интересуюсь, сохранилось ли воззвание, которое Гашек приложил к своему донесению как доказательство того, что «агитация теперь успешно действует».
Штыкин показывает небольшой листок, напечатанный в самарской типографии на чешском и русском языках:
«Товарищи! Австро-германские войска продвигаются в глубь Российской Федеративной Республики. На пути их расстреляны ими многие чехи, не успевшие отступить. Австро-германцами занят Харьков, и войска императора Карла6 и Вильгельма продвигаются на Курск.
Неужели во всемирной истории должно быть написано, что в это опасное время для свободы всех народов чешские войска ушли перед австро-германскими бандами, оставили русских революционеров без помощи?
Товарищи! Мы уверены, что наш народ дома бы вам запретил выехать во Францию, а сказал бы вам, что ваше место на этом фронте, где грозит опасность для свободы всех народов, что место ваше в России!
Призываем всех чехословаков на защиту революции!
Мы формируем отряды истинных борцов за свободу из всех нежелающих выехать во Францию.
Мы вас ожидаем!»
Эта мысль красной нитью проходит через воззвания, написанные Гашеком незадолго до мятежа Чехословацкого корпуса. В другом его обращении с той же революционной страстью говорилось:
«...Верьте русской революции, верьте мировой революции, разберите спокойно это воззвание к вам, и кто с ним согласится, пусть вступит в чехословацкие отряды при русской Красной Армии».
В конце листовки указаны адреса:
«За всеми справками и с приглашениями обратитесь на чешский военный отдел для формирования чешско-словацких отрядов при Красной Армии, Самара, Дворянская, 106, отель «Сан-Ремо», кв. 32, или прямо в казармы чешско-словацких отрядов при Красной Армии, Самара, Кириллов дом, угол Воскресенской и Соборной».
Интересный, ценный документ. Однако на нем нет даты — неизвестно, когда он был выпущен в свет.
Полковник Штыкин пожимает плечами: как и я, теряется в догадках. Есть название отеля, его адрес, номер комнаты, в которой жил комиссар отряда. Хорошо бы еще разыскать старую книгу регистрации тех, кто жил в гостинице «Сан-Ремо».
Звоню в областной государственный архив. Грубоватый недовольный голос отвечает:
— Зря звоните, отрываете людей от дела. Такой книги в наших фондах нет... — и кладет трубку на рычаг.
«Тайна» стертой надписи
Не успел я распутать один узелок, как возник новый, связанный с гостиницей «Сан-Ремо» и проживанием в ней Гашека. Оказывается, прежде чем попасть в редакцию молодежной газеты, друг Гашека отправился в центр города. Поспишилу не терпелось увидеть здание отеля на Дворянской улице, 106, где он провел с Гашеком не один день.
Иностранец останавливал прохожих, спрашивал, как попасть на Дворянскую улицу. Незнакомые люди пожимали плечами: «Такой улицы в городе нет».
Все же нашелся пожилой человек, который вспомнил, объяснил: «Так она давно переименована в Куйбышевскую...»
Улица настолько изменилась за прошедшие годы, что гость из Праги никак не мог найти бывшее здание отеля «Сан-Ремо». А тут на помощь пришел постовой милиционер. Он позвонил городскому архитектору, и последовало разъяснение:
— Здание «Сан-Ремо» разрушено еще в двадцать шестом году, на его месте выстроен новый дом. Дом сфотографировали, и вскоре в пражском журнале «Свет Совету» появился снимок здания, сооруженного якобы на том месте, где находилась гостиница. «Якобы» потому, что существовало предположение, будто старое здание гостиницы стоит на прежнем месте.
Историк Ю. Щербаков показал мне поблекшую фотографию двадцатых годов. Продолговатый трехэтажный дом. Между вторым и третьим камнем выбита какая-то надпись. Прочесть ее невозможно, однако первые две буквы «Са» все же просматриваются.
Не начало ли это названия гостиницы? Надо узнать поточнее. Заходим во двор, поднимаемся на второй этаж. Длинный коридор. Стучим в первую попавшуюся дверь, потом во вторую, третью... Беседуем с жильцами. Большинство из них поселилось в доме после Великой Отечественной войны. Старожилами считают семью, которая живет с тридцать пятого года, но и тогда здесь никакой гостиницы не было.
Решаю раскрыть «тайну» стертой надписи до конца. Это необходимо не только для книги: на здании, якобы появившемся на месте «Сан-Ремо», городские организации предполагают установить мемориальную доску. Будет обидно, если она появится не там, где действительно жил и творил чешский сатирик.
Несу фотоснимок в областную милицию майору Кузьмину. Он соглашается его исследовать. Через два дня майор утверждает, что рядом с «Са» стоит буква «н».
— «Сан» получается, — сказал майор, возвращая мне старую фотографию. — А вот с «Ремо», извините, не выходит. Не размещался ли в этом здании магазин «Санитария»?
Достаю старый, весь потрепанный городской справочник: на бывшей Дворянской улице не было магазинов с названием «Санитария».
Обращаюсь к опытному криминалисту, и на другой день получаю ответ: на фотоснимке в средней части здания просматривается надпись: «ица Сан-Ремо».
Остается установить комнату, в которой жил Гашек.
Меряю из угла в угол длинный коридор, всматриваюсь в таблички. Номера все новые. Старые не сохранились. Какой же из них числился тридцать вторым? В какой из комнат жил чешский сатирик? Выясняю: на соседней улице живет старая горничная гостиницы «Сан-Ремо» — Анна Осиповна Левина. Ей за семьдесят. Она будто бы помнит красного чеха, большого шутника, у которого в номере всегда было людно.
Разыскиваю Левину. С ее помощью устанавливаю номер, в котором жил Гашек: большая, светлая комната с двумя окнами на Волгу.
И пожелтевшая, всесторонне исследованная фотография, и свидетельские показания бывшей горничной позволяют сделать вывод, что трехэтажное здание на Куйбышевской улице, 98 есть именно тот дом, где некогда была гостиница «Сан-Ремо», а номер, в котором жил писатель, окнами выходил на Волгу. Стоя у них, он мечтательно смотрел на великую русскую реку.
Каждый раз, бывая в Куйбышеве, я останавливаюсь у здания бывшей гостиницы и с удовлетворением читаю на мраморной доске фамилию того, кто прославил здесь чешский народ.
На караул, товарищи!
Все старания куйбышевских архивариусов найти книгу регистрации жильцов отеля «Сан-Ремо» не увенчались успехом. Книга или пропала, или вовсе не велась. Оставалась еще одна нить: Гашек сразу же по прибытии в Самару мог написать статью или открытое письмо, адресованное легионерам в одну из местных газет, выходивших в восемнадцатом году. По его выступлению в периодике сравнительно легко установить, когда писатель приехал в волжский город.
Осторожно переворачиваю хрупкие страницы самарской газеты «Солдат, рабочий и крестьянин»: Гашека в просмотренных номерах нет.
Можно было уйти из газетного архива ни с чем, если бы в газете ежедневно не печатались две фамилии. Оказывается, у самарской газеты было два редактора — Григорий Цвиллинг и Максим Адельсон.
Навел о них справки в Куйбышевском отделении журналистов: Цвиллинг умер в год окончания Великой Отечественной войны, Максим Адельсон здравствует.
Адельсон! Напрягаю память... Кажется, среди старых московских журналистов я встречал эту фамилию, правда, с добавлением — Вельский. Может быть, Адельсон-Вельский и есть тот самый редактор самарской газеты?
В Москве получаю нужный адрес и телефон. К аппарату подходит Максим Григорьевич — тот самый самарский редактор, которого я искал в Куйбышеве.
Был ли он знаком с чешским сатириком? Да, конечно! Гостиница «Сан-Ремо» и редакция газеты «Солдат, рабочий и крестьянин» помещались на одной улице. Писатель часто захаживал в редакцию...
Самарский редактор помнит чешского сатирика, хитринку в глазах, скупые образные фразы. Он был немногословен, но зато каждая написанная им строка буквально стреляла.
Особенно запомнились его обращения к чешским солдатам и офицерам. Одно из таких воззваний Максим Григорьевич хранит много лет как документ истории.
Читаю: «Братья чехословаки! Товарищи солдаты!
Мы обращаемся сегодня исключительно к вам. Мы думаем, что вы свободны от предрассудков, которые вам стараются внушить.
Вы не боитесь слушать правду и не станете слушать пустых бредней наших политических врагов.
Помните ли вы, что чешский народ всегда стоял впереди бойцов за свободу?
Если бы вы теперь, товарищи солдаты, отказали в своей поддержке русской революции, вы увеличили бы в громадной пропорции шансы контрреволюции, а тем и повредили своему собственному делу освобождения народа от гнета австрийского империализма.
Если реакционный Каталина7 живет еще и интригует внутри России, то германский Ганнибал8 стоит у ворот республики.
На караул, товарищи!
В борьбе против австро-германских империалистов мы должны отбросить все разногласия между нами. Тесное единение чешских революционеров со всеми русскими перед лицом опасности нового поражения в борьбе за свободу — вот тактическая задача, которая стоит перед вами, товарищи-чехи!
Мы, чехи, показали миру беспримерную сплоченность при сбрасывании с себя ига австрийского самодержавия, должны быть также первыми в деле реорганизации русской Красной Армии.
Мы не пришли вносить в ваши ряды беспорядок и суматоху. Мы тоже наблюдаем за строгим порядком в рядах чешской революционной армии.
Мы знаем, что между вами есть такие, которые под лозунгом нежелания выехать во Францию позаботились только о себе и вовсе хотят уклониться от военной революционной службы. Это недопустимо! Все, не желающие из ваших рядов выехать во Францию, должны в короткий срок явиться в Советы рабочих и солдат на месте своего нахождения. Оттуда будут направлены в сборные пункты чешско-словацких отрядов Красной Армии.
Отряды эти формируются в настоящее время в Пензе, Самаре, Уфе, Челябинске и в Омске и во всех других городах Уральско-Сибирской железной дороги».
Когда я кончил читать, Максим Григорьевич положил руку на мое плечо:
— Это был вызов и призыв. Вызов тем, кто толкал чехов и словаков на братоубийственную войну; призыв к единению чехословацких пролетариев с русскими. Я не раз видел, как листовки, написанные Гашеком, действовали на умы его соотечественников, помогая им встать на правильный путь.
Под воззванием, напечатанным в «Солдате, рабочем и крестьянине» стоит подпись — «за исполнительный комитет чешско-словацкой секции коммунистической партии Ярослав Гашек». Это важно подчеркнуть. И тут возникает снова пробел. Сняв копию воззвания, Максим Григорьевич забыл указать номер, число, месяц, когда этот ценный документ появился на страницах самарской газеты.
А она мне ой как нужна! Зная дату опубликования обращения, нетрудно будет установить, когда писатель прибыл в Самару.
— Вероятно, во второй половине апреля, а может быть, чуть раньше или позже? Ответственно сказать не могу. Гашек в нашей газете опубликовал не одно, а несколько обращений к солдатам чехословацкого корпуса, следовавшим через Самару на Дальний Восток.
Призывая своих соотечественников не уезжать во Францию, оставаться в России, чтобы защищать пролетарскую революцию, Гашек тогда еще не знал, что руководители «Одбочки» запродали чехословацкий корпус Антанте. Это стало известно позже из послания Т. Масарика президенту Америки. В письме говорилось:
«Наша армия может быть выгодно использована в России... В финансовом отношении наша армия менее дорога, чем американская или английская, — жалование наших солдат намного ниже и всякое снаряжение дешевле — наши солдаты привыкли к упрощенному способу жизни».
С датой публикации воззвания Гашека ясности пока не было, зато в какой-то мере прояснилось другое: Гашек выступает в Самаре не сам по себе, а от имени чехословацкой коммунистической секции, которая могла направить его в Самару. Если не она, то кто же?
Пока Максим Григорьевич напрягает память с надеждой, что она ему что-то подскажет — если она его не подведет, он непременно позвонит мне.
Узнаю, что в другом конце Москвы поселился старый чешский коммунист Адольф Шипек, защищавший в восемнадцатом году Советскую власть в Пензе. Этот город первым упоминается в обращении к чехословакам, напечатанном в самарской газете.
При встрече с Шипеком уточняю: был ли он знаком с Гашеком?
— С Гашеком? — переспросил Шипек. — Как же, встречался. Он командовал нашим отрядом! Погиб при защите Пензы, там и похоронен...
Я прерываю Шипека. Ярослав Гашек умер в Липнице, в Чехословакии, в начале двадцать третьего года.
— Так вы про Ярослава, про знаменитого писателя? А я толкую про его однофамильца Франца. И про Ярослава мы, конечно, все знали в Пензе. Правда, встречаться не довелось, но листовки, написанные им в Самаре, читали-перечитывали. Одна у меня хранится, могу показать.
Адольф Степанович вынул из ящика письменного стола небольшой пожелтевший листок, бережно развернул и разгладил его.
Это было то же самое воззвание, напечатанное в самарской газете, выпущенное отдельной листовкой. Увы, и на ней также нет никаких выходных данных. Зато Адольф Степанович подтвердил, что такие листовки приходили в Пензу. Правдивое и меткое гашековское слово производило на солдат сильное впечатление. Из рук в руки передавались листовки, жадно прочитывались солдатами, хотя за это командование корпуса по головке не гладило.
Именно в Пензе, где был создан первый чехословацкий красный отряд, корпус раскололся на две части. По одну сторону баррикад находились те, кто по наущиванию Антанты громил Пензенский Совет, по другую — красные чехи, защищавшие вместе с русскими пролетариями народную власть. Их было немного, но они представляли лучшую часть чехословацкого народа. У каждого из них была листовка, под которой стояла подпись Ярослава Гашека.
Запутанное — распутано
Тяжелая, кровопролитная весна восемнадцатого года. В разных концах Советской страны подняла голову внутренняя контрреволюция. Началась интервенция: американцы и англичане высадили десанты в Мурманске, японцы — во Владивостоке, белочехи подняли восстание в Поволжье. Это им Антанта предназначала роль ударной силы контрреволюции.
31 мая в газете «Приволжская правда» под рубрикой: «Контрреволюционное выступление чехословацких банд» — появилось воззвание, подписанное председателем Самарского революционного комитета В. Куйбышевым:
«Руководимые преступной рукой российской и международной контрреволюции отряды чехословаков подступают к Самаре».
На той же газетной полосе — обращение чешских коммунистов Ярослава Гашека, Франтишека Шебесты, Йозефа Поспишила. Осуждая предательскую роль «Одбочки» — они заявили:
«...Вместо того, чтобы приказать чешско-словацкому войску сражаться за идею всемирной революции, рука об руку с русским пролетариатом, приказала ему поехать в капиталистическую Францию и теперь приказала ему силой продолжать путь на восток и занимать города. Мы хорошо знаем настроение всех чехов на родине, в Чехии, которые готовы идти на борьбу за победу всемирной революции, поэтому заявляем, что все чехословаки, которые участвуют в авантюре чехословацкой Национальной рады, предатели всемирной революции и что им никогда чешский народ на родине не позволит вернуться домой в свободную Чехию.
Мы, чехословаки, коммунисты, призываем всех истинных чешско-словацких революционеров на защиту интересов Российской Советской Фед. Республики, до полной победы над всеми предателями всемирной революции».
Кроме «Приволжской правды», это воззвание печаталось в «Солдате, рабочем и крестьянине».
— И не в одном номере, — подчеркнул Максим Григорьевич, когда я снова встретился с ним, — а в двух номерах газеты подряд. Это точно, проверять не надо. Редакция придавала этому документу большое значение.
Хорошо помню тот день, когда Гашек пришел в нашу редакцию, Мятеж в Пензе свалился на него как снег на голову и сильно потряс. Обычно спокойный, щедро разбрасывавший шутки и прибаутки — каким мы привыкли его видеть, — он бросал гневные слова в адрес руководителей «Одбочки», называя их предателями, авантюристами, обманувшими своих солдат, толкнув их на братоубийственную войну.
Немного успокоившись, он сел у окна и стал набрасывать текст воззвания к солдатам чехословацкого корпуса. Его обращение печаталось сразу в двух самарских газетах — в нашей и в «Приволжской правде». Это было по'следнее выступление Гашека в нашей газете.
А первое? Когда же оно было напечатано в «Солдате, рабочем и крестьянине»?
К концу недели позвонил Максим Григорьевич:
— Нашел, нашел! — радостно сообщил он чуть хрипловатым голосом. — Пожалуйста, запишите: первое обращение, написанное Гашеком, мы напечатали четырнадцатого апреля восемнадцатого года. Написал он его в Самаре одним или двумя днями раньше.
Сказанное подтвердила и апрельская подшивка самарской газеты. Ясно, что писатель прибыл в Самару не в середине мая, не в конце апреля, а в первой половине этого месяца.
Оставалось неясным, какая из столичных организаций направила писателя на Волгу? Чехословацкая коммунистическая секция? Политическое управление Красной Армии? Если не они, то кто же?
На этот вопрос исчерпывающе ответило письмо, обнаруженное в одном из московских архивов, посланное из Самары в Народный комиссариат по иностранным делам.
Небольшой листок, с широкими чистыми полями справа, исписан до конца. Бумага пожелтела, однако текст читается легко, без лупы: почерк аккуратный, ровный, привычно-знакомый.
Вверху — штамп: Чешский военный отдел для формирования чешско-словацких отрядов при Красной Армии. Исходный номер — 23, дата — 17 апреля 1918 года.
Ярослав Гашек и два его товарища сообщали из Самары народному комиссару по иностранным делам, что они были командированы сюда военным отделом ВЦИКа для агитации среди солдат чехословацкого корпуса и что ими из Самары 15 апреля была послана телеграмма в Наркоминдел, «касающаяся нашей агитации среди чешских воинских частей».
Это ли не бесспорное подтверждение, что Гашек прибыл в Самару не сам по себе, не как стихийный партизан, а по поручению военного отдела Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.
Примечания
1. Одбочка — так называлось отделение Чехословацкого национального Совета в России.
2. В книге К. Свердловой говорится, как много внимания Яков Михайлович уделял федерации иностранных групп. В одной из бесед с группой советских работников он разъяснил, какое огромное значение имеет работа среди оказавшихся в Советской России иностранных трудящихся.
Необходимо, подчеркивал Я. М. Свердлов, растолковать военнопленным ясно и вразумительно, на их родном языке значение Октябрьской революции.
3. Это было не единственное выступление Я. Гашека в «Прукопнике». В напечатанном в той же газете стихотворении он противопоставил простой народ панам из «Одбочки»:
Вожди недальновидны и бездарны,
Но корпус обманули без труда.
Ребята, раскусите курс коварный,
Скажите им: «Не едем никуда!»
Ко всем чертям, паны, катитесь сами!
Никто не будет вашим планам рад.
Вы шли не с нами, мы теперь не с вами,
Вы — буржуа, мы — войско баррикад.
4. Табориты — представители антифеодального революционного движения чешского народа в XV веке. Это движение было направлено против немецкого засилья и римско-католической церкви.
5. Ночлежный и Кириллов дом, о котором говорится в докладной, — это один и тот же дом.
6. Карл Габсбург — австро-венгерский император, вступивший на престол после смерти Франца-Иосифа. В одной из своих юморесок Гашек предсказал: «Карл — это последний Габсбург».
7. Каталина — политический деятель Древнего Рима периода кризиса республики. Организатор нескольких заговоров.
8. Ганнибал — карфагенский полководец и государственный деятель.
