Как я встретился с автором некролога обо мне

За мое пяти- шестилетнее пребывание в России я был несколько раз убит различными организациями и отдельными лицами.
Вернувшись на родину, я узнал, что был трижды повешен, два раза расстрелян и один раз четвертован дикими повстанцами киргизами у озера Кале Ышела.
Наконец меня окончательно закололи в дикой драке с пьяными матросами в одесском кабаке. Эта версия мне кажется самой правдоподобной.
Правдоподобной казалась она и моему доброму другу Кольману, который, найдя очевидца моей позорной и в то же время геройской смерти, написал об этом так неприятно окончившемся для меня событии целую статью в своей газете.
Он не ограничился небольшой заметкой. Его доброе сердце принудило его написать обо мне некролог, который я прочел вскоре по своем возвращении в Прагу.
Будучи уверен, что мертвые из гроба не встают, он весьма элегантно выругал меня в этом некрологе.
Чтобы убедить его в том, что я жив, я пошел его искать, – так возник этот рассказ.
Даже Эдгар По, мастер кошмаров и ужасов, не мог бы придумать более страшного сюжета.

Автора своего некролога я нашел в одном из пражских винных погребков, как раз в двенадцать часов, когда, согласно какому-то императорскому предписанию от 18 апреля 1836 года, закрываются винные погребки.
Он смотрел на потолок. Со стола убирали залитые скатерти. Я присел к его столику и спокойно спросил:
– Разрешите? Здесь не занято?
Он все еще обозревал заинтересовавшее его место на потолке и ответил вполне логично:
– Пожалуйста. Как раз закрывают, думаю, что вам безразлично, свободно или занято.
Я взял его за руку и повернул к себе. Он минуту молча смотрел на меня и наконец шепотом спросил:
– Простите, вы не были в России?
Я засмеялся:
– Вы меня только теперь узнали? Я был убит в России в одном грязном кабаке в дикой схватке с пьяными матросами.
Он побледнел.
– Вы… вы…
– Да, – сказал я ему твердо, – я был убит в корчме в Одессе матросами, и вы посвятили мне некролог.
Он чуть слышно прошептал:
– Вы прочли, что я о вас писал?
– Ну конечно, некролог весьма интересен, если отбросить некоторые незначительные недоразумения. И потом, он несколько длинноват. Даже когда умер государь император, ему не отвели столько строчек. Ему ваш журнал посвятил сто пятьдесят две строки, а мне сто восемьдесят шесть, по тридцать три геллера за строчку, – как нищенски прежде платили журналистам! – что в целом составляет пятьдесят пять крон и пятнадцать геллеров.
– Что вы, собственно, от меня хотите? – спросил он испуганно. – Вернуть вам эти пятьдесят пять крон и пятнадцать геллеров?
– Оставьте этот заработок себе, – ответил я, – мертвые не берут гонораров за некрологи.
Он побледнел еще сильнее.
– Знаете что, – сказал я непринужденно, – заплатим и пойдем еще куда нибудь. Сегодняшнюю ночь я хочу провести с вами.
– Нельзя ли это отложить хотя бы на завтра?
Я пристально посмотрел на него.
– Счет! – крикнул мой собеседник.
Показав на углу извозчика, я предложил автору своего некролога сесть в фиакр и гробовым голосом сказал извозчику:
– Везите нас на Ольшанское кладбище.
Автор моего некролога перекрестился.
Долго царила томительная тишина, нарушаемая только хлопаньем бича и фырканьем лошадей.
Я наклонился к своему спутнику.
– Не кажется ли вам, что где то в тиши Жижковских улиц завыли собаки?
Он задрожал, приподнялся и спросил, заикаясь:
– Вы действительно были в России?
– Убит в корчме в Одессе в драке с пьяными матросами, – ответил я сухо.
– Иисус Мария, – отозвался мой спутник, – это ужаснее, чем «Свадебные рубашки» Эрбена.
И опять наступила томительная тишина… Где то действительно завыли собаки.
Когда мы очутились на Страшницком шоссе, я предложил своему спутнику расплатиться с извозчиком. Мы стояли во тьме Страшницкого шоссе.
– Скажите, пожалуйста, нет ли здесь какого нибудь ресторана? – обратился ко мне безнадежным и жалобным тоном автор некролога.
– Ресторан? – засмеялся я. – Мы сейчас перелезем через кладбищенскую стену и где нибудь на могильной плите поговорим об этом некрологе. Лезьте вперед и подайте мне руку.
Он молча подал мне руку, и мы соскочили на кладбище. Под нами затрещали сучья кипариса. Ветер меланхолически шумел меж крестами.
– Я дальше не пойду! – сорвалось с уст моего приятеля. – Куда вы хотите меня утащить?
– Сегодня, – весело сказал я, поддерживая его, – мы пойдем посмотреть на склеп старого пражского семейства Бонепиани. Совершенно заброшенный склеп в первом отделении, шестой ряд, у стены. Заброшен с того самого времени, как в нем похоронили последнего потомка, которого привезли в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году из Одессы, где он был убит матросами в корчме во время драки.
Мой спутник вторично перекрестился.
Когда мы уселись на надгробную плиту, покрывавшую прах последних потомков пражских горожан Бонепиани, я взял осторожно автора своего некролога за руку и произнес тихим голосом:
– Дорогой друг! В гимназии преподаватели учили вас прекрасному, благородному правилу: о мертвецах ничего, кроме хорошего! Вы же отважились написать обо мне, мертвеце, всякие мерзости. Если бы я сам писал о себе некролог, я написал бы, что ни одна смерть не оставляла такого тяжелого впечатления, как смерть господина такого то! Я написал бы: «Самой крупной заслугой умершего писателя была его действенная любовь к добру, ко всему, что свято для чистых душ». Вы же написали, что умер жулик и комедиант! Не плачьте! Наступает момент, когда сердце бурлит от желания описать самое прекрасное о жизни умерших. Но вы… написали, что покойный был алкоголиком.
Автор моего некролога зарыдал еще сильнее, его скорбные рыдания разносились по тихому кладбищу и терялись где то вдали у Еврейских печей.
– Дорогой друг, – сказал я решительно, – не плачьте, теперь уже ничего не поправишь…
Сказав это, я перепрыгнул через кладбищенскую стену, подбежал к будке привратника, позвонил к нему и заявил, что возвращаясь с ночной работы, слышал за кладбищенской стеной первого отделения плач.
– Наверно, какой нибудь наклюкавшийся вдовец, – цинично ответил привратник, – мы его арестуем.
Я ждал за углом. Минут через десять ночные сторожа уводили с кладбища автора моего некролога в участок.
Он упирался и кричал:
– Сон это или явь?! Господа, вы знаете «Свадебные рубашки» Эрбена?