Учитель геометрии Гендрих возвышался на кафедре как Цезарь, как бог, как существо высшего порядка. Взирая на класс сверху вниз с выражением величайшего превосходства он вещал перед сгрудившимися за партами гимназистами:
– Прямая может пересекать кривую, и в этом случае она является секущей, или может касаться кривой, и тогда она называется касательной к данной кривой. Прямая, соединяющая две точки кривой, называется хордой. И, решительным жестом указав на чертеж, сделанный большим циркулем на грязной классной доске, он торжественно провозгласил: «Прямые s, s1 являются, как изволите видеть, секущими, прямые t, t1 – касательными, а прямые AB, CD – хордами.
Учитель был прекрасен в своем величии, и великолепие это наводило ужас, когда, медленно отняв от доски руку и поднеся ее к карману, он обратил взор к классу.
А потом, сделав два стремительных шага обратно к доске, он стал похож на бенгальского тигра в момент, когда тот готовится прыгнуть на скорбящего индуса, совершающего паломничество к верховьям Ганга.
Тихим голосом он произнес:
– Скажите, Халоупецкий, может ли касательная окружности одновременно пересекать данную кривую?
Ответа не последовало. Гендрих повысил голос и повторил громче:
– Халоупецкий, может ли это произойти с касательной окружности?
В классе стояла гробовая тишина. Гендрих вскочил и, сделав великолепный прыжок от доски к передним партам, заорал:
– Халоупецкий, как называется хорда, проходящая через центр окружности?
Стояла мертвая тишина. С первых парт все повернулись назад, где на предпоследней парте сидел Халоупецкий. Собственно, он не сидел, ибо видна была лишь его выгнутая спина, торчащая между крышкой парты и ее спинкой, словно… гора на равнине или хвост страуса, который – вот дурачина! – сунул голову в песок и думает, что его не видно.
Величественно взмахнув рукой, учитель распорядился:
– Поднимите его!
Когда соседи извлекли Халоупецкого из под парты, все увидели его покрасневшую физиономию. Гимназист оказался лицом к лицу с учителем. А тот успел расслышать, что когда Халоупецкого поднимали, раздался звук падающего предмета. Видимо, книги. Да, так падает именно книга: удар плоскости о плоскость.
Халоупецкий выглядел совершенно спокойным и готовым ко всему.
– Что вы делали под партой, Халоупецкий?
– Читал.
– А что вы читали?
Халоупецкий оглядел класс и гордо произнес:
– «Брачную жизнь мужчины и женщины», сочинение Дебая.
– Что это за книга, Халоупецкий? Может быть, роман?
С победоносным видом оглядев класс, Халоупецкий все так же гордо заявил:
– Это естественная история и медицинское описание брачной жизни супругов со всеми мельчайшими подробностями. Речь идет о новой теории определения пола при деторождении, господин учитель, ну, и о половом бессилии, о бесплодии. Имеется и приложение: «Специальная гигиена беременной женщины и новорожденного». Я как раз дочитал последнюю страницу.
Он поднял книгу, вылез из за парты и, провожаемый завистливыми взглядами одноклассников, отнес ее учителю, а затем подошел к доске, как несломленный герой восходит на эшафот или на гильотину.
Лицо его излучало спокойствие. Он знал, что учитель Гендрих усядется сейчас за стол, начнет перелистывать книгу и читать ему нотацию. А потом, подобно следователю, занесет все в классный журнал и объявит ему, что передает дело высшей инстанции – чрезвычайному полевому суду, грозному трибуналу инквизиции, – то есть педагогическому совету, на котором председательствовать будет старикан директор.
Халоупецкий понимал, что пропал, что законоучитель заклеймит его как человека безнравственного, как извращенца. Но ведь у него не было времени, чтобы почитать где нибудь в саду, в укромном уголке. Книгу ему одолжил всего на полдня знакомый четвероклассник из соседней гимназии. И он честно старался прочитать ее в течение уроков чешского языка, физики и геометрии. И прочитал. Теперь ему совершенно ясно все, что касается половой жизни. А это куда важнее, чем все прямые и кривые, вместе взятые. После нас хоть потоп. Сегодня же вечером он все разъяснит Мане, знакомой девчонке из «Женской производственной артели». Ведь она однажды дала ему пятнадцать крон, чтобы он купил ей «Половую гигиену», а он все эти деньги проиграл в бильярд.
Все происходило так, как он и предполагал. Учитель уселся за стол, раскрыл классный журнал и «Брачную жизнь мужчины и женщины» Дебая и, перелистывая страницы, приступил к экзекуции:
– Вы, Халоупецкий, всегда были скверным учеником. Курили в уборной, а в позапрошлом году вы меня, своего классного наставника, едва не сбросили в воду, налетев в байдарке на мою лодку. Я до сих пор уверен в том, что вы хотели меня утопить…
– Как щенка, – выкрикнул кто то в классе измененным, придушенным голосом.
– Ручку, – потребовал учитель. А затем мрачно произнес: – Кто кричал, мне безразлично. Расследовать это я не собираюсь, а запишу всему классу замечание в журнал. Один за всех и все за одного.
– Так точно, – опять раздался в классе придушенный голос, а затем последовал общий взрыв смеха.
Смех стих, и учитель Гендрих смог продолжить:
– Вы всегда были крайне недисциплинированны, и сегодняшний случай – это лишь продолжение, а может быть, и развязка вашего скверного поведения. Вы – самый неспособный ученик в классе. Не усвоили, что направления непараллельных прямых отклоняются друг от друга. А вот рассуждения о браке, содержащиеся в этой книге, прочитали с превеликим наслаждением, да еще к тому же подчеркнули: «Существование и развитие живых существ основаны на инстинкте продолжения рода, который проявляется в соединении полов». Педагогический совет выбьет у вас из головы инстинкт продолжения рода, общественное осуждение для вас – слишком малое наказание. В то время как я объясняю, что такое секущая и касательная к кривой, вы под партой читаете о том, что брак с точки зрения физиологической является не более чем соединением противоположных полов, преследующим ту же цель, то есть постоянное сохранение вида.
– Так точно, – снова раздался в классе чей то голос, но сразу же голосов двадцать прокричали хором:
– Заткнись, а то получишь. Не мешай господину учителю!
Воцарилась гробовая тишина. Если бы в эту минуту вошел самый строгий инспектор, он вынужден был бы сказать Гендриху: «Поздравляю, у вас самый образцовый класс. Нигде не встречал, чтобы ученики слушали материал с таким интересом».
– Халоупецкий, – продолжал между тем учитель, – из шестой задачи в учебнике вы выучили лишь прямой угол, а острый, тупой и вогнутый пропустили. Но это обстоятельство нисколько не помешало вам усвоить, что девственная чистота и половое воздержание невыносимы, и если бурные страсти подавляются без надежды на их удовлетворение, то мужчина и женщина становятся задумчивыми и малоразговорчивыми. Начертите мне при помощи транспортира угол в семьдесят пять градусов. Вот видите, Халоупецкий, даже этого вы не умеете. Читать на уроке геометрии о поясе Венеры вам представляется куда более важным, чем знать, что такое радиус. Упиваться описанием человеческого тела для вас более обязательно, чем попытаться понять, что овал есть прямая, подобная эллипсу, состоящему из дуг круга. Ответьте мне, что такое эллипс? Ведь не можете?
Учитель помолчал, торопливо перелистал книгу и воскликнул:
– А вот если бы вас спросили о каком нибудь эротическом явлении, то я уверен, я ни минуты не сомневаюсь, что ответ ваш был бы весьма подробным.
Глядя в книгу, он спросил Халоупецкого:
– Скажите мне, к примеру, что такое эротомания?
В тишине было слышно, как тикают карманные часы Матоушека, сидевшего за первой партой.
И Халоупецкий без запинки ответил звонким голосом:
– Эротомания есть эротическое безумие, которому подвержены в одинаковой степени представители обоих полов.
– Ничего подобного, Халоупецкий, – поправил учитель, заглядывая в текст соответствующей главы: – Не подвержены, а на них обрушивается.
– Это большая разница, мальчики, – обратился он к классу. – Эротомания в одинаковой степени обрушивается на представителей обоих полов, но подвергнуться эротомании нельзя. Продолжайте, Халоупецкий. Или дальше вы не знаете?
По прежнему уверенный в своем знании материала, Халоупецкий продолжал:
– Эротоман бывает увлекаем страстью к предмету либо действительному, либо идеальному: предается мечтаниям лишь о любви, о счастье, о сладострастии и, будучи полон огня, пылающего в нем, беспрерывно поклоняется предмету своих горячих чувств. Эротоман в своей страсти целомудрен, что иллюстрирует следующий пример.
– Достаточно, Халоупецкий.
Учитель углубился в чтение; прошло довольно много времени прежде чем он вновь обратился к Халоупецкому при напряженном гробовом молчании класса:
– Скажите нам, Халоупецкий, что такое афродизиакос?
– Афродизиакосом, – последовал немедленный ответ Халоупецкого, – называются различные питательные и лекарственные вещества, которые мы применяем, чтобы оживить уже гаснущее в нас пламя физической любви или разжечь это пламя вновь, когда оно совсем угаснет. Рецепты на эти средства в большинстве своем составлялись из веществ, неприятных на вкус и вызывающих отвращение. Многочисленные факты, записанные в древней и новой истории, не оставляют в том никаких сомнений.
– Слишком поверхностный ответ, Халоупецкий, – рассердился учитель. – Отчего, например, помешался Калигула, римский император? Какой состав имел любовный напиток, поднесенный ему Кесонией?
Халоупецкий, до этого момента невозмутимый, запнулся. Питая в течение всех лет учебы отвращение к историческим фактам, он пропустил эти примеры.
Он начал хватать воздух ртом и вопросительно взирал на товарищей с первых парт в ожидании подсказки. Но какое там! Те, сами жаждущие познаний, ждали объяснения учителя, как милости божьей.
– Так я вам скажу, Халоупецкий. Она напоила его отваром из шлемника, мяты перечной, настурции садовой. Запишите это, мальчики. Вот что было причиной помешательства императора Калигулы. Вижу, Халоупецкий, что вы не приготовили урок.
Учитель перелистал несколько страниц, подошел к Халоупецкому, держа в руках записную книжку, и окончательно сразил его следующим вопросом:
– В каких пределах колеблется рост новорожденного? Потише там!
Это в классе снова начался шум.
Халоупецкий понял, что погиб. К цифрам он питал такую же неприязнь, как к историческим фактам. И раздел о гигиене новорожденных он лишь пробежал.
– Итак, не знаете, – проворчал учитель. – Не знаете, конечно, и то, в каких пределах колеблется вес новорожденного?
Шум в классе нарастал. Все словно проснулись. Халоупецкий молчал.
– Ставлю вам единицу, Халоупецкий, идите на место.
Прежде чем Халоупецкий добрел до парты, школьный звонок возвестил конец урока и тем самым привел к развязке это интересное происшествие.
За это я чрезвычайно признателен школьному сторожу. Спасибо.

 

Заметки к публикации: 

Первая публикация: «Трибуна», 3.7.1921.