Когда я слышу речь судебного эксперта, то всякий раз вспоминаю господина Шпалу, судебного эксперта по керосину и крупам.
Что по сравнению с ним представляли собой все те, кто ходил в то же кафе, что и он? Господин Шпала смотрел на них свысока, презрительно. Люди были для него жалкими смертными, ничтожными червяками, потому что ничего не смыслили в керосине. А поскольку никто из них не разбирался также и в крупах, они казались ему ограниченными полуидиотами.
Господин судебный эксперт считал всех людей круглыми нулями, пигмеями, над которыми он возвышался, словно Гималаи над Ржипом.
Будучи очень щепетилен в своих отношениях с окружающими, состоявшими из массы невежд, среди которых он блистал, подобно солнцу, он смотрел на них холодно, полагая, что столь замечательный человек, стоящий выше своей среды, не может дарить дружеские общительные улыбки кому попало вокруг себя. Ведь на его визитных карточках было напечатано: «Вацлав Шпала, судебный эксперт, специалист по керосину и крупам, коммерции советник и рантье».
А что такое науки и искусства в сравнении с керосином и крупами?!
Когда в зале судебного заседания он читал свое заключение, голос его звучал восторженно: «Предъявленный мне керосин имел вид чистой, прозрачной жидкости и при пробе на язык ощущался горький привкус нефти».
После этого мне стал понятен его меланхолический взгляд. Если человек в интересах справедливости должен лизать керосин, то...
А какой восторг звучал в громком голосе господина Шпалы, когда он читал в зале судебного заседания свое заключение о крупах:
«Предъявленные мне крупы маслянисты на ощупь, что можно объяснить лишь недостаточной их просушкой. При ближайшем рассмотрении мною установлено, что крупы были размельчены и раздроблены, что свидетельствует об их преднамеренной порче».
Таков был господин Шпала. С возрастом он потерял память и однажды, производя экспертизу круп, сказал: «Предъявленные мне крупы имели вид чистой, прозрачной жидкости, прй пробе на язык ощущался горький привкус нефти».
Славный суд, конечно, ничего не заметил, и обвиняемого осудили за фальсификацию пищевых продуктов.
А господин Шпала чем дальше, тем все больше терял память, и его последнее заключение звучало так:
«Эти крупы хранились в незапечатанных бутылках и без надписи «для освещения»...
Другой судебный эксперт, которого я хорошо знал, был господин Гавел. Волею судеб он стал экспертом в области кинологии. То есть он принадлежал к тем людям, которые собаку съели в науке о собаках. Этот господин был из так называемых экспертов-прорицателей и ясновидящих. В Беле под Бездезом это свойство господина Гавела проявилось необыкновенно ярко, к величайшему изумлению всех присутствующих. Речь шла о тяжбе двух соседей. Они играли в карты, и по несчастной случайности у одного из них из рукава выпала карта.
На этом кончилась их дружба, и дело зашло настолько далеко, что бывший партнер застрелил на своем земельном участке собаку незадачливого игрока. Пострадавший заявил, что собака эта стоила 300 крон, и господин Гавел через три года после происшествия был приглашен для экспертизы. Он приехал на место и распорядился выкопать собачьи кости. Искали их довольно долго, пока действительно не наткнулись на место, где, возможно, пес был зарыт. Судебный эксперт окинул беглым взглядом собачьи останки и сказал:
— Собака была крупной породы, чистокровный сенбернар, белый с желтыми пятнами, звали его, как я вижу...
— Благодарю вас, — сказал судья, — это уже записано в протоколе...

Но, конечно, есть среди судебных экспертов и не столь пылкие энтузиасты. Один эксперт — «специалист по поджогам», — как шутливо говорится в суде, сделал такое заключение:
«Не могу с чистой совестью утверждать, что эта рига была подожжена через поливание соломы предполагаемым керосином, ибо, как установлено, не было найдено ни одной пустой бутылки из-под керосина; во- вторых, было установлено также, что в риге никакой соломы не лежало, а в-третьих, как я слышал, в ригу ударила молния».
Таковы, следовательно, эксперты, которые не желают молчать и считают своим долгом во что бы то ни стало поговорить вволю перед славным судом и публикой.

На одном судебном процессе с участием присяжных заседателей эксперт по почеркам доказывал, что обвиняемый, несомненно, подписал вексель, потому что у буквы «б» кругленькое брюшко.
— У вас тоже кругленькое брюшко, а вы не буква «б»! — воскликнул в ответ на это обвиняемый, отягощая тем самым свою вину в глазах присяжных.
Итак, дело часто доходит до крупных разногласий между судебными экспертами и обвиняемыми и их адвокатами.
Создается впечатление, что адвокаты всегда обязаны сомневаться в серьезности экспертизы. Больше всего ошибок выявлено в заключениях о почерке. Адвокатам работать легко. Они, например, ссылаются при этом на крупный процесс в Вене (1897 год), когда только через два года после осуждения обвиняемого подлинный преступник добровольно признался, что действительно сам написал письмо, из-за которого другой человек был невинно приговорен к двадцатилетнему тюремному заключению.

В этом случае речь шла об убийстве. Жертву заманили письмом на место преступления, и эксперты по почерку пришли к выводу, что письмо написал невинно осужденный.
Один защитник коснулся убедительности заключений судебных экспертов-графологов и с такой точки зрения:
«В школах, особенно торговых, сейчас придерживаются единой системы письма. И потому свыше чем у 50 процентов людей одинаковые почерки. Далее доказано, что у 20 процентов людей нет установившегося почерка, и всякий раз они пишут по-разному».
Один судебный эксперт-графолог сделал заключение, что письмо писала взволнованная молодая девушка. А написал его ее дедушка.
Недавно одна судейская коллегия попала впросак. Пригласили судебного эксперта-графолога, хотя речь шла о письме, написанном на пишущей машинке.
Что оставалось делать бедняге? Помня о своей присяге, он сообщил, что письмо написано на пишущей машинке, в системе которой он не разбирается, и что он не знает, умеет ли обвиняемый писать на машинке.
(Суд поверил обвиняемому, что тот не умеет писать на машинке, поскольку окончил чехославянскую торговую академию.)

Любопытны бывают заключения судебно-медицинской экспертизы. От этой экспертизы в 90 процентах дел зависит судьба обвиняемого.
Поэтому так странно выглядят заключения некоего судебно-медицинского эксперта, который в одном случае заявил: «У обвиняемого наблюдалось чрезвычайное, бросающееся в глаза спокойствие», — а через две недели, в другом случае, — «у обвиняемого наблюдалось чрезвычайное, бросающееся в глаза беспокойство».
А иногда приходится слышать и такие вещи, что у слушателей от ужаса волосы встают дыбом.
Я знаю одного эксперта-медика, который кажется очень добродушным, но не так давно он сказал в своем заключении:
— По своему собственному опыту я знаю, что после удара топором не всякий падает сразу...

 

 

Заметки к публикации: 

Газета «Право лиду» № 96, 7.IV.1914 г.