Кладбищенская идиллия

Всегда, когда я прохожу мимо притихших Ольшанских кладбищ, где ветерок играет в волосах плакучих ив, тяжелый запах тубероз носится над гробами, а в сумерках белеют памятники, я вспоминаю следующий случай.

Школьный инспектор Яндера любил пугать прохожих. Если бы он не делал этого, то давно бы в могиле от скуки изгрыз свои старые кости. А так ему казалось, что, пугая людей, веселей убегает вечность.
Это было развлечение, так сказать, по необходимости, потому что лежать в гробу целый день с вытянутыми ногами не шутка. К вечеру деревенеет весь скелет, и вы чувствуете необходимость пойти попугать людей и проветрить и расшевелить свои старые кости.
Собственно Яндера был довольно элегантным страшилищем, так как его похоронили в черном сюртуке и, исполняя его последнюю просьбу, вместе с ним в гроб положили карманные часы. К большому огорчению его прислуги, при нем также оставили его золотое пенсне и кольца.
Необходимо заметить, что особенно большого страха он не возбуждал, а влюбленные парочки, увлеченные друг другом у кладбищенской стены, иногда даже и не обращали на него никакого внимания. А один раз, когда он пытался пройти без шляпы в своем черном сюртуке мимо одной такой парочки, то услышал довольно острую ругань по своему адресу.
Один ночной сторож принимал его за сумасшедшего и всем рассказывал, что ночью шляется вокруг кладбища какой-то чудак в черном сюртуке, с золотым пенсне на носу и без шляпы. А однажды, говорят, когда сторож был под градусом, то, подтрунивая над ним, крикнул: — «Спляшите-ка мне мазурку!» Но господин в черном сюртуке при этом даже и не отозвался и так странно прошел мимо него, будто проплыл по воздуху.
В другой раз, когда сторож предложил ему выпить за его здоровье, якобы, он подошел и взял из его рук бутылку с ромом.
Я не знаю, есть ли в этом доля правды, но по моему мнению ночной сторож не лгал, потому что на другое утро на могильной плите школьного инспектора Яндеры нашли бутылку от рома. Ром, конечно, был выпит.
Таким образом, как страшилищу, ему не везло, и он нагонял гораздо больше страху на своих учеников в бытность свою инспектором школы, чем сейчас, будучи мертвецом, и все это из-за своего элегантного костюма.
Вот его сосед по могиле, часовщик Гавель, был более интересным страшилищем.
Тот, для того чтобы пугать, перед своей смертью приказал похоронить себя в высоких лакированных сапогах, в белом халате, с турецкой феской на голове.
Один раз, в половине первого ночи, он сел на крышу последнего электрического трамвая и забавлялся тем, что оттягивал передаточную дугу с проволоки, благодаря чему прерывался электрический ток, и трамвай останавливался. Как только вагон останавливался, он начинал прыгать по крыше, соскакивать, стучать своими костями, бить по заднице вагоновожатого и опять вскакивать на крышу. В конце концов он заехал в тупик и, проклиная свою загробную жизнь, на Ольшанское кладбище должен был возвращаться пешком.
В своем белом халате, сапогах и феске он на попадавшихся ему полицейских постовых наводил такой ужас, что те, вылезая из кожи, отдавали ему честь.
Случалось, что он проводил свои бесчинства и в самой Праге. Так, однажды, например, ночью он залез в своем костюме страшилища на фонарный столб, раскачивался на нем, страшно орал и под конец запел ольшанскую песню: «Кладбище, кладбище, наш зеленый сад». За все это ему жестоко отомстила одна уборщица, работавшая в театре и поздно возвращавшаяся домой.
Когда он попытался ее пугнуть, — это было на Жижкове в Рогачевой улице, она храбро на него напала и, несмотря на то, что он яростно скрежетал зубами и вопил, она без всякой жалости гнала его до самого Либня, километров за десять от Ольшанского кладбища.
И уже с восходом солнца часовщик вынужден был перелезть через либенское кладбище, чтобы не опозориться и спрятаться в первой попавшейся могиле: чего доброго подумают, что он среди белого дня собрался пугать прохожих!
Итак, он спрятался в могилу, в которой, как оказалось, покоится торговец скотом. Укладываясь на его кости, часовщик вежливо извинился, сказав, что сейчас он не может идти домой.
— Черт возьми, даже в могиле не дают покоя, — вздохнул торговец, — хоть бы умел играть в карты. У меня они с собой, мне их положили согласно моему завещанию. Часовщик ответил, что играть в карты он умеет. Они принялись резаться в двадцать одно и так проиграли до самой полуночи, причем торговец, начав по маленькой, с червяков, продул свои туфли. Тем не менее они подружились, и торговец обещал проводить часовщика до самых Ольшан. У еврейского кладбища они перепугали конную полицию, которая бросилась от них врассыпную. Уже над Страшницами восходило солнце, когда они пришли на Ольшаны, и часовщик сказал торговцу, что сегодня он будет его гостем и они будут продолжать игру в очко. Подходя к своей могиле, часовщик заметил инспектора Яндеру, печально о чем-то размышлявшего:
— Вы где изволили пугать, господин инспектор? — спросил часовщик после того как представил своего нового друга.
— Я пугал, как обычно, — грустно ответил школьный инспектор, — на чернокостельском шоссе, и затем черт меня надоумил зайти в Вршовицкую часть Праги. Возле пивоваренного завода я встретил одного человека и, прежде чем мог опомниться, извольте убедиться...
Он расстегнул черный сюртук и показал опустевший карман жилета.
— Господа, — сказал он плачущим голосом, — этот мерзавец украл у меня часы. Как я теперь буду узнавать, когда наступает полночь? Разве можно будет в гробу услышать бой часов па Жижкове?
И он принялся плакать, судорожно подергивая плечами.
— Не плачьте, можете рассыпаться, — заботливо посоветовал ему часовщик.
Однако инспектор не успокаивался.
А на утро рабочие, поливавшие цветы на могилах, нашли на его плите золотое пенсне, два кольца и кучу пепла. Это было все, что осталось от школьного инспектора Яндера.
Вместе с запахом тубероз ветер рассеял его пепел.