Человеческое самолюбие

Как местный корреспондент я имел много поводов удивляться человеческому тщеславию. Как-то раз я написал о том, что некий Вацлав Странский из Смихова до того нализался в пивной на проспекте Кинского, что ему на уши нахлобучили шляпу и при большом стечении народа вышвырнули его за дверь. На другой день господин Вацлав Странский явился в редакцию и раздраженно потребовал от меня, чтобы я исправил свою корреспонденцию в том смысле, что на уши ему нахлобучили не какую-то вульгарную шляпу, а цилиндр. Через несколько дней произошла новая история, вызванная моим газетным сообщением о возникновении пожара в колбасной господина Слабого. Я писал, что опасность была действительно велика, так как в колбасах произошло самовозгорание муки. Я написал это с добрыми намерениями, желая повеселить читателя, так как считал своей священной обязанностью стараться, чтобы мои корреспонденции не были сухими.

На другой день в редакцию явились трое: колбасник господин Слабый, отец его и дедушка.
Особенно воинственно был настроен дедушка, уговаривавший сына и внука хорошенько поколотить меня, между тем как внук истерически кричал: «Вы только отведайте наших колбас!», а отец вопил, что я подрываю его торговлю.
Когда положение стало критическим, вышел ответственный редактор, и я из тактических соображений счел нужным исчезнуть, кинув им, чтоб они обо всем переговорили с ним.
Не успел я произнести слово «ответственный», как посетители сейчас же ухватились за него — оно им очень понравилось — и набросились на ответственного, как дети на щенка, а когда он от них сбежал, стали искать его по всем комнатам, даже в типографию сунулись. В конце концов он заперся в самом укромном уголке, но они стали барабанить в дверь и пробовали вломиться, как будто у них холера. Причем дедушка опять был впереди всех; как сумасшедший колотил ногой в дверь и кричал:
— Мы тебе покажем муку в колбасе!
А ответственный взывал тонким голосом:
— Господа, я тут ни при чем. Это получено из полицейского управления и попало в номер без моего ведома!
Думаю, каждый читатель знает, как часто народные судьи осуждают ответственных редакторов за недостаток редакционной бдительности. Но эти трое были суровее присяжных Мексики. Только после того как сбежались редакционные курьеры, семья колбасников была удалена и пошла жаловаться в полицию.
Когда я потом пришел в полицейское управление узнать насчет сломанных ног, самоубийств, истязателей-возчиков либо какого-нибудь столкновения трамвая или краж, главный комиссар попросил меня больше не насылать на него колбасников, у которых в колбасах самовозгорается мука.
В довершение всего этим случаем воспользовалась ежедневная газета противной партии, куда семья колбасников обратилась за помощью; эта газета разразилась против нашего органа резкой статьей, в которой писала, что наша партия не защищает интересов мелких торговцев. Через всю статью проходила красной нитью мысль о том, что мы продались крупному капиталу и в угоду ему попираем интересы мелких ремесленников и торговцев. В заключение автор писал, что настанет час, когда наша партия будет стерта с лица земли и от нее мокрого места не останется.
После этого я решил больше не стремиться к занимательности в своих корреспонденциях, а излагать факты ясно и сухо.
«Вчера, в пятом часу пополудни, — написал я,— столяр Ян Кысела у себя в мастерской (Жижков- ская, 612) поссорился с женой Марией, урожденной Фохтовой, и ударил ее железной палкой по голове, после чего она была доставлена каретой «Скорой помощи» в больницу. На месте происшествия собралась большая толпа».
Когда я на другой день пришел в редакцию, курьер еще на лестнице с озабоченным видом сообщил мне, что меня ждут двое. В самом деле, они сидели там в ожидании моего прихода, и у одного из них в руках была большая толстая деревянная палка.
Без всякого предисловия человек с палкой взволнованно произнес:
— Господин журналист, разве эта палка железная?!

Я не мог ничего возразить: сказал, что нет, не железная.
— Так вот, — произнес он с удовлетворением, — я ударил ее именно этой палкой.
И он стал горячо уверять, что никогда не позволил бы себе такой жестокости — бить свою жену железной палкой.
Притом как могла оказаться у него в руках железная палка, ежели он столяр? Пока он искал бы ее, у него прошла бы вся злость.
Исправить свою корреспонденцию с места в интересах справедливости было для меня лишь приятной обязанностью. Я написал: «Сведения о том, что столяр Ян Кысела из Жижкова ударил свою жену железной палкой, оказались неправильными. Господин Кысела явился вчера к нам в редакцию с большой деревянной палкой, длиной два метра сорок сантиметров, и объяснил, что именно этой палкой, а вовсе не железной он проломил голову своей жене».
Я никак не предполагал, что человек, которого я пытался так блестяще обелить перед общественностью, придет опять в редакцию с той же самой палкой и на этот раз хватит ею по голове меня. Он объяснил свой поступок тем, что я будто бы без всякой надобности размазал все это происшествие в газете. Да, вот какие бывают самолюбивые люди!
Как-то раз нашу редакцию посетил карлик Альфонс в сопровождении своего импресарио Массарини. Этот карлик показывался в Праге за сорок геллеров с человека.
Я сочинил захватывающую статью, в которой описал его как самое безобразное чудовище на свете, на которое смотреть наслаждение. Импресарио Массарини, не поняв как следует, решил, что это его самого называют безобразным чудовищем. Он произвел в меня три выстрела из револьвера, страшно радуясь возможности доказать столь бесцеремонным способом свою красоту. Одна пуля застряла у меня в плече. С тех пор я больше не могу писать статей, чем каждый читатель при данных обстоятельствах, конечно, будет доволен.