Как Юн Сен стал христианином

Рассказ китайца из универсального магазина Станека в Праге

I 

Благоразумный и мудрый Юн Сен, стоя в собственной пагоде, находившейся посреди его владений, награждал подзатыльниками статую своего повелителя великого Будды. И приговаривал:

— Треглавый боже! Я уже принес тебе в жертву семь тучных псов, восемь волов и три кувшина рисовой водки. Я приказал поставить на реке Ми-Хао-То пятнадцать маленьких молитвенных мельниц, дабы и они просили тебя о милости. Вода струилась и вращала жернова, и каждый их оборот был мольбой к тебе, треглавый боже, чтобы ты смягчил сердце прекрасной Цзы Чи-ки, обладательницы столь крошечной ножки, что меньше ее нет во всей провинции. Пять бонз в монастыре Цинь-Те-Ю день и ночь возносили тебе молитвы, и я пожертвовал им за это тысячу монет «шей», чтобы, о боже, сердце прекрасной Цзы Чи-ки воспылало благосклонностью к Юн Сену. Но все напрасно. (Подзатыльник.) Никакого толку. (Новый подзатыльник.) Цзы Чи-ки велела передать мне: «Милый Юн Сен! Мой дядя Лю Най, глава Братства соединенных сердец, писал мне, что вам недостает добродетели, столь украшавшей ваших славных предков, кои снискали уважение всей провинции и находили свое счастье в служении на благо нашего края. Итак, милый Юн Сен, теперь вы знаете, в чем отгадка и причина того, что сердце мое не согласует своего биения с вашим». Вот оно, это письмо, треглавое ничтожество!
— Правильно поступаешь, сын мой,— услышал Юн Сен за своей спиной голос.— Разбей статую своего Будды, это животное и не заслуживает иной участи.
С такими словами к Юн Сену подошел один из белых дьяволов — миссионер патер Альбан.
Он плавно и свободно говорил на наречии хакка, распространенном в окрестностях Кантона; подойдя, он энергично похлопал Юн Сена по плечу:
— Помогай тебе бог в твоем деле, я наблюдаю за тобой уже больше получаса.
Увидев перед собой белого священника, Юн Сен стал отплевываться.
— Что тебе надо, дьявол?
— Сын мой, — мягко произнес миссионер Альбан, — я с удовлетворением выслушал твои жалобы и вижу: напрасно уповал ты на Будду. Но не горюй, есть другой бог, помогущественнее твоего деревянного Будды, и если обратиться к нему с чистым сердцем, он исполнит все, что мы желаем.
— Ты ручаешься за это, белый дьявол?
— Вне всякого сомнения, сын мой. Бог христиан внемлет горячим молениям и покорным просьбам того, кто приходит в его лоно. Будь ты христианином, христианский бог смягчил бы сердце прекрасной Цзы Чи-ки.
Тогда Юн Сен поклонился Альбану.
— Достопочтенный дядюшка,— промолвил он с любопытством, — а это очень трудно — стать христианином?
Патер Альбан отрицательно покачал головой:
— Для этого нужна лишь сильная воля, сын мой. Если хочешь, я научу тебя началам веры, которая подразделяется на главы, а те в свою очередь — на абзацы. Я научу тебя утренней молитве — ты заплатишь за это тридцать пу (монет), затем вечерней молитве — всего за двадцать пу. В основы веры я посвящу тебя даром, ибо не хочу обирать тебя. Потом я окрещу тебя за сто пу. Деньги эти не для меня, а для моего ордена, сын мой. Потом посвящу тебя во всевозможные таинства за тридцать, двадцать, сорок и шестьдесят пу. Отпущу во имя божье твои грехи, и притом совсем даром, сын мой, а затем мы горячо помолимся с тобой вместе, чтобы ты добился благосклонности предмета твоих желаний — прекрасной Цзы Чи-ки... Это обойдется тебе по пяти пу за молитву — в пользу нашего святого ордена.
— Достопочтенный дядюшка,— ответствовал Юн Сен,— я бы рад принести в жертву хоть самого тучного из моих псов.
— Ни в коем случае! Бог христиан непохож на ваших богов, он не принимает жертвоприношений. Ему нужно лишь, чтобы молитва твоя была чистосердечной.
— Понятно, оно и мудрее и дешевле, святой дядюшка! — радостно воскликнул Юн Сен.— Пойдем же со мной в мой дом и обучай меня новой вере. Кормить тебя буду самыми отборными яствами. За несколько дней мы откормим тебя так, что ты сможешь катиться с горы, как шар, святой дядюшка. Я созову самых красивых девушек со всей провинции, чтобы они спали с тобой, набью тебе на ночь трубку самым великолепным шанхайским опиумом, и каждый день ты будешь напиваться, как хунхуз, самой лучшей рисовой водкой, подогретой и холодной.
— Сын мой,— возразил Альбан, — мы, святые мужи, не спим с женщинами.
— Велика важность! — воскликнул Юн Сен,— Я раздобуду для тебя и мальчиков.
— Сын мой, за двадцать пу я научу тебя божьей заповеди, которая гласит: не прелюбодействуй. Так идем же в дом, чтобы ты не пребывал долее во грехе, поклоняясь Будде...

II

Юн Сен был окрещен в реке Ми-Хао-Те и день ото дня совершенствовался в новой вере. Начал даже соблюдать посты. В постный день он не брал в рот собачины, а миссионер — курятины. В эти священные дни они довольствовались великолепно приготовленной речной рыбой и усердно молились, дабы смягчилось сердце прекрасной Цзы Чи-ки. В зависимости от продолжительности их молитвы Юн Сен платил от пятнадцати до тридцати ну (в пользу святого ордена, к которому принадлежал патер Альбан). Не довольствуясь одними молитвами, он послал еще в Кантон поэту Ту Цзану двух тучных собачек, чтобы тот написал ему за это стихотворение о прекрасной Цзы Чи-ки. Через неделю заказ был выполнен, стихотворение вышло столь великолепным, что Юн Сен, заучив его наизусть, возомнил себя лучшим поэтом во всей провинции. Звучало оно так:

О Цзы Чи-ки! О Цзы Чи-ки!
Что есть Юн Сен? Лишь легкий снег.
Лишь снег на гребнях Ин-Ге-Мин.
Подобно солнцу, нежный смех
Растопит белый горный снег.
О Цзы Чи-ки! О Цзы Чи-ки!

И послал эти стихи, предварительно переписанные управляющим золотыми иероглифами на шелковом платочке, своей прекрасной Крошечной Ножке, а поэту Ту Цзану послал еще трех тучных собачек породы чао, у которых, как известно, самое вкусное мясо, чтобы тот написал для него новое стихотворение. Собачки оказались такими вкусными, что поэт прислал нижеследующие строки:

Цветок вишневый брошу в реку Лао.
О Цзы Чи-ки! О Цзы Чи-ки моя!
Ты слышишь шепот ласковый ручья?
То снег в горах, гонимый ветром, тает.
Тебя, цвет вишни, сердце вспоминает.

Переписывание и отсылка стихов чередовались с молитвами. Но в эту пору к Юн Сену прибыл посланец с письмом от кантонского губернатора славного Ши Куан-юна, в котором говорилось: «Милый Юн Сен! Мы получили известие от милого и драгоценного брата нашего мудрого Лю Найя, дяди прекрасной Цзы Чи-ки и главы Братства соединенных сердец, до которого дошло, что ты, мой дорогой, приютил в своем доме белого дьявола, христианского бонзу. Будь добр, окажи мне такую любезность — пришли мне этого мужа, связанного по рукам и ногам, и я велю отсечь ему голову и посадить его на кол или до отсечения головы или после. Надеюсь, ты не замедлишь оказать этим услугу всем верным сердцам Братства. Остаюсь любящим тебя, как своего милого брата. И подписываюсь (учти!) как лучший твой друг Ши Куан-юн».
С величайшей вежливостью проводил Юн Сен посланца до ближайшего рисового поля и вернулся с письмом к патеру Альбану.
— Святой отец, — весьма учтиво сказал он,— взгляни-ка, что мне пишет Ши Куан-юн. Я должен послать тебя связанного в Кантон, где тебе отсекут голову, а твое святое тело посадят на кол, то ли до отсечения, то ли после. Что же ты так трясешься, святой отец? Ты же сам твердил мне, что мученическая смерть только прибавляет вам славы на небесах.
— Милый сын мой Юн Сен,— промолвил бедный патер, — я ведь еще не выполнил своей миссии...
— Эге, святой отец, да ты, я вижу, не надеешься в два счета попасть на небо? Не бойся, это сделают быстро: раз — и готово, у главного палача рука не дрогнет, а я вознесу молитву за упокой твоей души, потому как ты и впрямь станешь святым мужем. Вот видишь, бог внял твоим молитвам о смягчении сердца прекрасной Цзы Чи-ки. Лю Най приходится моей дорогой Крошечной Ножке дядей, и коли я выполню поведение славного Ши Куан-юна, то тем самым заручусь его расположением, а значит, и расположением Цзы Чи-ки. И все это благодаря тебе, ибо ты так усердно ходатайствовал за меня перед богом, что он избрал тебя ныне орудием своей высшей воли.
— Милый сын мой Юн Сен,— взмолился миссионер,— если ты отдашь меня в руки убийц, то примешь на душу свою тяжкий грех.
— Что ты, святой отец! Не ты ли внушал мне многократно, что тоскуешь по царствии божьем? Вот нынче тебе и представляется случай без промедления осуществить свою мечту, а для меня — случай отблагодарить тебя за все твои горячие молитвы.

Юн Сел ударил в гонг. Появился управляющий, всегда важный, с очками на носу.
— Гуй Лян, позови сюда И на, Чже Яна и Ян Ба.
Когда те пришли, Юн Сен приказал им, ласково глядя на миссионера:
— Свяжите святого отца со всей учтивостью и положите в легкую бамбуковую повозку. Я поеду с ним в Кантон.
Миссионер отчаянно защищался, пока его не связали и не положили в повозку. Всю дорогу Юн Сен ласково, с достоинством беседовал с ним о славе небесной и о том, с какой гордостью он будет всем рассказывать, что принимал у себя в доме и вез в своей повозке великомученика.
— Ты не разобрался в вероучении, — жаловался связанный.
— Ни в коем случае, святой отец. Бог сделал из меня лишь орудие своей воли, желая поскорей заполучить тебя на небо. Да будет прославлено за это имя его!
— Ты богохульствуешь, Юн Сен!
— Ни в коем случае,— торжественно отвечал Юн Сен.— Клянусь, в думах о тебе я чист!

Через два дня миссионеру отрубили голову.
— Ты не разобрался в вероучении! — были его последние слова...
Затем прекрасная Цзы Чи-ки прислала Юн Сену письмо:
«Милый Юн Сен! Мой дорогой дядя Лю Най, глава Братства соединенных сердец, сообщил мне, что, по обычаю ваших славных предков, вы привезли связанного белого дьявола славному Ши Куан-юну. Мое сердце согласует теперь свое биение с вашим, Цзы Чи-ки любит вас, как любит цветок вишни восход солнца. Ваша Цзы Чи-ки».
Прочтя письмо, Юн Сен благодарно поднял глаза к небу:
— Все-таки бог внял молитвам святого отца и смягчил сердце Крошечной Ножки.
— Вот видите,— закончил свой рассказ китаец из магазина Станека в Праге,— таков был мой дедушка. Жил он с Цзы Чи-ки счастливо и моего отца тоже воспитал в христианской вере. Сам его окрестил. А мой покойный отец окрестил потом меня, и теперь нее мы из рода Сенов, а значит, и я, Карел Боромейский Юн Сен, христиане.