Обещание

— Значит, господин Штецл до сих пор так и не объяснился?
— До сих пор, папочка.
Начальник станции господин Штястный, вздохнув, подошел к окну. «Идите, солдаты, идите спать»,— забарабанил он пальцами по стеклу. Потом перестал барабанить и уселся на диван. В комнате наступила тишина.
Госпожа Штястная что-то вязала, сидя у стола, мадемуазель Боженка держала перед собой книгу, господин Штястный хмурился.
— Не кажется ли он тебе каким-то странным, Боженка?— нарушил, наконец, молчание начальник станции
— Нет, он рассуждает вполне разумно.
Тут вмешалась госпожа Штястная:
— Вот уж три года, как мы по большим праздникам приглашаем его к обеду.
— И он принимает наши приглашения, — откликнулся господин Штястный. — И держится совершенно непринужденно.
— Только и делает, что зевает, — промолвила госпожа Штястная. — К тому же его визиты не дешево обходятся. Рассчитываешь, то-другое на ужин останется... Где там! Всего берет по две порции. А какие ведет разговоры!
— Последний раз об обезьянах речь завел, — заметил начальник. — «Обезьяны, — говорит, — друг у друга блох ищут». Страшно смешно! А как-то раз объявил, что у того, кто пьет пивные дрожжи, не бывает угрей.
— А то вдруг говорит мне, — подхватила жена начальника: — «Сударыня, я раз видел такой кувшин, который траурный марш играл. В нем механизм был такой: нажмешь — и кувшин сразу заиграет».
— А что он вчера говорил тебе, Боженка, когда мы оставили вас одних?
Девушка вздохнула:
— Он сказал: «Знаете, мадемуазель, жизнь — прекрасная штука. Никто не имеет права ее отнимать. А все-таки столько народа кончает самоубийством. Вот, например, один мой знакомый». — «Наверно, из-за несчастной любви?» — спросила я. Тут господин Штецл махнул рукой: «Из-за долгов, мадемуазель. О таких глупостях, как любовь, он никогда не думал».— «Любовь — глупость?» — спросила я. А господин Штецл опять рукой махнул. «Смотря по тому, как к ней относиться. Иной полюбит так, что забывает про остальные обязанности. Вот один мой сослуживец влюбился — и пришлось его уволить: стал писать всякую чепуху и в один прекрасный день обчелся за кассой на целую тысячу. А другой так влюбился, что поглупел от любви». — «Позвольте, — прервала я его, — а вы сами никогда не влюблялись?»— «Что вы! — удивился он. — С какой стати я буду влюбляться? Мне очень хорошо и на холостяцком положении, чрезвычайно спокойно и удобно». — «Значит, вы вообще не собираетесь влюбляться?» — «Пока нет, мадемуазель», — ответил он.
— Не надо нам было оставлять вас наедине,— заметил начальник станции.
— О чем он, собственно, думает? — с досадой промолвила жена. — Этот городишко слишком мал, чтобы в нем можно было избежать пересудов. Просто диву даюсь, как это мы могли до того подружиться с господином Штецлом, что зовем его к себе обедать.
— У вас короткая память, моя дорогая, — проворчал начальник. — Когда здесь четыре года тому назад выстроили сахарный завод, вы, конечно, припомните, какое волнение вызвала весть о том, что там служит некий господин Штецл, молодой холостой бухгалтер.
— Господин Штецл ходил в тот же трактир, что и ты, — с укоризной заметила начальница. — И ты, конечно, не придумал ничего лучше, как привести его в троицын день к нам обедать.
— Но ведь это ты придумала, — с горечью возразил господин Штястный. — Дескать, у нас девушка на выданье, наклевывается хорошая партия, надо удержать — «тра-та-та», «тра-та-та». А господин Штецл поест, попьет и преспокойно отправляется восвояси. Бежит, скотина, домой отдыхать. Придется мне самому это дело кончать, ничего другого не остается. Он должен объясниться. Иду на «ура».
— «Иду на «ура», — повторила жена. — Лучше бы сказал: «Бью наверняка».
— Отвяжитесь, — вспылил господин Штястный.— Только покажется, возьму его в оборот. Пойду с ним на прогулку, язык у меня хорошо подвешен.
При словах «язык хорошо подвешен» жена презрительно улыбнулась.

***

В воскресенье господин Штецл и начальник станции пошли перед обедом пройтись.
Господин Штястный ждал только случая, чтобы обратить внимание своей жертвы на выгоды, связанные с женитьбой, как вдруг мимо проехали в карете жених с невестой, а за ними свадебный кортеж. Начальник схватил бухгалтера сахарного завода за рукав.
— Видите, видите? А шли слухи, что Градецкий не возьмет Эмму замуж, — сказал он, указывая на жениха. — Обедать ходил к ним, к Замановым, весь город только об этом и говорил. Уверяли, будто он ходит только ради хороших обедов. Ан нет, ошиблись. Порядочный человек понимает свой долг: он честно закончит дело. Да и чем плохо женатому? Хоть меня взять. Какую я веду привольную жизнь! Ну просто будто в сказке. Хороший обед, белье в полном порядке, чуть закашлял — чай несут. Лихорадка случится — жена уже согрела кирпичи и в ноги мне в постель положила. Забота, ласка! И все это дает человеку свадьба. Положа руку на сердце, не могу вам не посоветовать: «Женитесь, господин Штецл. Не пожалеете». Надо только иметь доверие к браку. А то на что это похоже. Живете один как перст... Небось тоскливо... Холостой, так сказать... ну, словом, один как перст. Пойдем потолкуем в погребке. Я вас угощаю...
В погребке начальник станции, поспешно влив в бухгалтера сахарного завода две четвертинки вина, продолжал воздавать хвалу браку.
— Молоденькая женка — да ведь это радость для мужа! Вы представляете себе? Этакая прелестная плутовка... Как она тебе нежные глазки строит... Обязательно женитесь, дружище! Обещайте, что женитесь... Вашу руку, милый, в знак того, что женитесь непременно. Мне просто видеть вас больно таким одиноким.
— Что ж, коли так, господин Штястный, я женюсь. Вот вам моя рука!
— И скоро думаете?
— Да по мне, господин Штястный, чем скорей, тем лучше.
Они обменялись рукопожатием, причем господин Штецл удивился, как сильно начальник станции стиснул ему пальцы.
Через минуту господин Штястный уже вел его к себе обедать, удовлетворенно пыхтя.

Вслед за этим обедом господин Штецл уехал в отпуск. А через три недели господин Штястный получил следующее письмо:
«Милостивый государь!
Вы помните, я обещал вам как можно скорее жениться. Приступаю к выполнению обещания: я обручился вчера с дочерью здешнего старосты, господина Коливки, мадемуазель Камиллой, которая училась вместе с моей сестрой в высшей женской школе в Праге. Надеюсь...»
Начальник станции не стал читать дальше; письмо выпало у него из рук; говорят, он в бешенстве долго бегал по комнате, и его никак не могли остановить.