Коренастый старый господин, сидящий за письменным столом, зевнул и положил перо. Это был пан Кржемек, княжеский лейб‑медик в отставке, посвятивший себя теперь исключительно лечению суставного ревматизма и написанию своих исследований в этой области.

Он немного отдохнул, потом подровнял стопку бумаги и снова взялся за работу. Он написал:

«По моему мнению, каждый человек предрасположен к ревматизму, и потому важно в самом зародыше подавить его…»

– Ну, скажем, «его проявление», – пробормотал он и написал:

«…его проявление».

Стенные часы пробили десять.

– Хватит на сегодня, – сказал пан Кржемек. – Писать по два часа в день – вполне достаточно. Пожалуй, за пять лет закончу свой научный труд.

Он встал из‑за стола и заходил по комнате, разговаривая сам с собой:

– Новые исследования… чепуха! Старые истины в новых одеждах… Да, да, у доктора Кржемека есть еще кое‑что в голове… Решительно есть. Муравьиная кислота – пчелиный яд… Что у них общего? Мир бродит впотьмах, если говорить о химическом анализе пчелиного яда. Мир будет потрясен, когда доктор Кржемек выступит со своим новым методом. А глупые люди…

Тут пан Кржемек разволновался, гневно взмахнул рукой:

– Глупцы будут рады изничтожить меня, стереть в порошок! Утопить в ложке воды…

Пан Кржемек сбросил вазу, и она с треском разлетелась на куски.

Пан доктор замер, потому что дверь отворилась, и на пороге встала очень миленькая барышня в вечернем неглиже.

– Папочка, – укоризненно сказала она, – на этой неделе ты бьешь пятую вазу.

– Ах, Эмми, – ответил пан Кржемек, – я просто задел локтем, и зачем вы ставите сюда такие хрупкие вещи! Эмми, вечерняя почта приготовлена на моем ночном столике?

– Да, папочка, иди ляг, а то разобьешь все вазы…

Пан Кржемек ушел в спальню и, улегшись в кровать, стал вскрывать и прочитывать письма.

Частные письма он откладывал, проспекты бросал в корзину, но одно письмо привлекло его внимание.

Он пробежал его глазами раз, другой, а в третий раз прочитал все письмо вслух. Оно гласило:

«Глубокоуважаемый пан доктор! Простите, что я осмелился обратиться к Вашей милости за советом. Имя Ваше, как специалиста в лечении ревматизма, было уже и раньше очень хорошо мне знакомо…»

– Хороший слог, – буркнул доктор и продолжал: «Посему прошу у Вашей милости медицинского совета. Я страдаю суставным ревматизмом, правда, не сильным, ибо полагаю, что это начальная его стадия. Позволите ли Вы мне приехать и быть на излечении у Вашей милости? Покорно прошу ответить мне по адресу: Карел Глуза, частновладелец, Рожков».

– Я отвечу ему немедленно, – сказал пан Кржемек, – даже сегодня же. Почему бы мне не испробовать на этом человеке мой новый метод?

Он встал, надел халат и пошел в кабинет.

– Решительно я поставлю опыт на этом больном, – бормотал он, приготавливая бумагу и перо. Затем, подумав немного, он написал:

 

«Глубокоуважаемый пан Глуза!

Меня чрезвычайно обрадовало доверие, какое Вы вложили в Ваше ув. письмо. Соизвольте приехать как можно скорее, ибо суставной ревматизм – недуг весьма серьезный. Нередко самое незначительное опоздание с лечением играет решающую роль. Заверяю Вас, глубокоуважаемый пан Глуза, что я буду иметь честь лечить Вас первого по моему совершенно новому методу; успех гарантирую.

С глубоким уважением

доктор медицины И. Кржемек».

 

– Да, – воскликнул доктор, закончив письмо. – Мой новый метод!

Тут он стукнул кулаком по столу так, что чернильница подскочила.

Барышня опять появилась в дверях.

– Ах, папочка, ты ужасно шумишь, неужели нельзя обойтись без этого?

– Милое дитя, – ласково сказал доктор. – Я пишу письмо пану Глузе, частновладельцу из Рожкова, который приедет ко мне лечиться…

Барышня покраснела.

– Это имя мне ничего не говорит, – пролепетала она и покраснела еще раз. – Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи.

Почему покраснела барышня Эмми? История восходит к последней масленице, когда она гостила у тети в Праге. И лучшее объяснение этой истории мы найдем в записях пана Глузы, частновладельца из Рожкова, озаглавленных: «Самые прекрасные воспоминания о масленицах остались у меня от нынешней».

«Когда тебе тридцать лет, хочется повеселиться. В нашей глуши масленица проходит слишком однообразно. Я поехал в Прагу. По обыкновению своему, я стараюсь занимать место в купе для некурящих, я удачно выбрал купе: напротив меня сидела красивая барышня. «Красивая» – даже слишком слабое выражение. Блондинка, прекраснее всех блондинок мира, сидела напротив меня. Глаза голубые, прекраснее всех голубых глаз в мире. Волосы белокурые, как золото, самого прекрасного цвета в мире. И с этой красавицей я вступил в разговор. Она дочь доктора медицины И. Кржемека; как хорошая дочь, она безмерно хвалила таланты своего отца, специалиста в лечении суставного ревматизма. Едет в Прагу на масленицу. Остановится у своей тети. Танцы – ее идеал. Я сказал, что тоже очень люблю танцевать. Музыку обожает страстно. Я сказал, что живу для музыки. Любит пение. Я подчеркнул, что охотно пою. Умирает по театру. Я заметил, что сам играю в любительских спектаклях.

За разговором время бежало незаметно. Ее движение, ее фигурка, все такое соблазнительное… Судя по всему, я влюблен. «Увидимся на балу!» – многозначительно сказал я. Она возразила: «Позвольте, сударь!..» – «Ах, простите, – проговорил я. – Буду ли я иметь счастье увидеть вас?» – «Возможно», – ответила она, кокетливо улыбнувшись. Мне кажется, что я влюблен, потому что, выйдя из поезда, все время видел внутренним взором ее гибкую фигурку. Впрочем, посмотрим.

Продолжаю записи…

Она сказала, что будет жить на Виноградах, улица Коменского. Две ночи я дурно спал, все думал о ней. На третий день отправился искать ее дом. Она сказала – выкрашен в желтую краску. Такой дом я в самом деле нашел. У меня идея. Сниму поблизости комнату и целый день буду стоять у окна, а как увижу, что она вышла, последую за ней…

Судьба мне благоприятствовала. Моя новая комната, правда, не совсем напротив ее дома, а одним домом дальше в сторону, тем не менее мне отлично все видно. Уже полдня простоял я у окна. Если б не стеснялся, то и обедал бы на подоконнике, чтобы не пропустить ее.

Наконец, уже под вечер, она вышла с теткой, что весьма неприятно, как я сперва подумал, но потом успокоился, увидев, что они направились в театр. Билет – и за ними! Мое кресло было на шесть мест левее их. Она меня заметила. Я низко поклонился и улыбнулся. Она ответила небрежно, а тетка, видимо, спросила, кто это с ней поздоровался. Барышня прошептала ей что‑то, тетя кивнула. Давали «Далибора», но я не слушал и все смотрел на свой идеал. Я влюблен не на шутку. Уверен в этом…

Она не может выйти на улицу, чтобы я тотчас не пошел следом. И удивительное дело – у меня не хватает смелости заговорить с ней, даже когда она одна. Я решил, однако, заговорить с ней как можно скорее.

Вчера решился. Подкараулил, когда она пошла на каток, и присоединился к ней у виноградского костела. Кажется, начал я хорошо. Встретившись с ней будто случайно у Народного дома, я сказал: «Ах, какой сюрприз, уважаемая барышня!» Но тут отвага покинула меня, и я понес нечто странное: «Прошу прощения, милостивая барышня, вы изволили упомянуть при нашем первом разговоре, что ваш пан отец занимается исследованиями в области суставного ревматизма…»

Но, оказывается, я затронул нужную струну. «О, конечно, – отвечала она. – Он с большим усердием и упорством посвящает свое время этому предмету». Начало разговору было положено. Всю дорогу мы говорили о ревматизме. С того дня болезнь эта кажется мне приятной…

Первый вальс! Вальс, который я танцевал с моим идеалом, с барышней Эмилией. В Жофинском зале сотни огней, но со мною звезда. Я высказывал ей свои суждения о ревматизме. Как жаль, что я не изучал медицину!

Костюмированный бал! Она тоже придет. У меня оригинальная идея. Я наряжусь подагриком, слуга будет возить меня в креслах, а в руке я буду держать костыль. А она? Она намекнула мне, что будет в костюме богини музыки. О Эмилия! Эмми!

Мы узнали друг друга среди сотен масок. Я сказал, что желал бы, чтобы отец ее лечил меня в ее присутствии. Она легонько стукнула меня лирой и возразила: «Мой отец не психиатр». Остроумная, обаятельная! К сожалению, как «подагрик», я не мог танцевать.

Меня постиг страшный удар. Наутро после маскарада я проспал, а в это время моя дорогая Эмми – как интимно это звучит! – уехала домой. Я узнал об этом лишь сегодня, после того как три дня почти не отходил от окна. Она все не появлялась, тогда я зашел в ее дом и спросил у дворничихи. «Три дня как уехали!» Не сплю, все вижу ее перед собой. Сердце мое стучит, а когда удается уснуть, вижу сны о ревматизме…»

Остальные записи полны вздохами тридцатилетнего юноши, описаниями душевных волнений, отъезда в родной Рожков и словами: «Эмилия, Эмми, Эмми!»

Последняя запись гласит:

«Я должен ее увидеть! Решился на самое страшное. Буду симулировать суставной ревматизм и поеду лечиться к ее отцу. На войне и в любви не останавливаются перед ложью. Может, скоро увижу тебя, прекрасная Эмми!..»

Следовательно, нечего удивляться, что в тот вечер барышня Эмми покраснела, а очутившись в своей комнатке, вздохнула со словами: «И здесь нет покоя от этого противного человека!»

Через два дня пан Глуза предстал перед доктором, который весьма сердечно приветствовал подопытного пациента.

– Добро пожаловать, – сказал он, встряхивая руку своей жертвы. – Вы показывались ранее врачам?

– Да, – солгал пан Глуза. – Врачи находят суставной ревматизм в начальной стадии.

– Серьезная вещь, – бросил доктор, – очень серьезная. Вы, я вижу, прихрамываете на правую ногу?

– Да, колено, правое колено зудит, – сказал Глуза, – как будто муравьи ползают.

– Это только начало, пан Глуза, – назидательно изрек доктор. – Но смею уверить, мой новый метод излечит вас совершенно. Главное – не упустить время. Я уже все приготовил. Проходите…

Доктор открыл дверь, и пан Глуза увидел пустую комнату, посреди которой стоял только длинный ящик, а на стене висело какое‑то одеяние, похожее на костюм водолаза. Все в этом одеянии было такое же, даже колпак с застекленными отверстиями для глаз, недоставало только дыхательной трубки. И еще стоял тут один стул.

Доктор позвонил.

– Сейчас придут служители, – сказал он, – и помогут вам раздеться. Мы должны немедля приступить к лечению.

Появились два здоровенных молодца.

– Разденьте пана донага, – приказал доктор.

– Позвольте! – воскликнул пан Глуза. – Я не предполагал…

– Ничем не могу помочь, – улыбнулся доктор, – цель оправдывает средства.

В две минуты пан Глуза был освобожден от одежды и сидел, подавленный, на кучке сложенных вещей, ожидая, что будет дальше.

– Сейчас мы наденем на вас вот это, – объяснил доктор.

Двух минут не прошло, как пан Глуза преобразился в водолаза.

– А теперь, – распорядился доктор, – положите пана сюда.

И он показал на длинный ящик.

Служители ввергли пана Глузу в ящик, и пан Глуза оторопело слушал повеление доктора:

– Принесите патентованный улей… Дорогой друг, – обратился он к пациенту, – мой метод весьма прост: я лечу укусами пчел. Вы слышите меня или надо кричать громче?

– Слышу, – простонал из ящика пациент.

– Вижу, вы человек сильного сложения, – продолжал доктор, с удовольствием созерцая пана Глузу. – Вы можете перенести пятнадцать жал в колено. Вы ведь сказали, правое?..

– Правое, – уныло подтвердил пан Глуза, – только оно почти не болит, может, массажик…

– Нет, нет, – перебил его доктор. – Болезнь надо задушить в зародыше. Прежде лечили муравьиной кислотой – пчелиный яд сильнее. Мы приложим к вашему колену секцию улья, раздразним пчел, они бросятся на вас и ужалят. Впрочем, служители будут вас держать…

– Выньте ту секцию, где пятнадцать пчел, – приказал доктор, когда улей принесли. – Так, теперь хорошенько держите пана за руки и за ноги…

Доктор нагнулся к жертве. Расстегнул патентованный костюм на правом его колене и, плотно прижав секцию с пчелами к самому колену, выдвинул заслонку.

Из ящика понеслись приглушенные вопли:

– Ой, Иисусе Христе, ой, господи на небеси!..

Служители крепко держали голову, руки и ноги…

– Можно отпустить пана? – спросил один из них спустя некоторое время. Доктор заглянул в стеклянное окошечко секции.

– Две еще не ужалили, – сказал он. – Подержите еще немного!

Потом еще дважды раздалось: «Ой, Иисусе Христе!», и доктор сказал:

– Готово, отнесите пана, заверните его в простыню и уложите в постель…

 

Через три дня, когда распухшее колено приняло нормальный вид, пан Глуза объявил, что совершенно здоров и в дальнейшем лечении не нуждается. И он уехал домой, где сделал следующую запись:

 

«Жаль, что барышня Эмми – дочь доктора Кржемека, который лечит ревматизм укусами пчел… Но как же мне быть с сердцем?..»

Заметки к публикации: 
Первая публикация: «Весела Прага», 1907, № 5.
 
...на Виноградах, на улице Каменского... — Дом на Виноградах, на улице Коменского (№276), принадлежал будущему тестю Гашека Йозефу Майеру. Возможно, что в юмореске содержатся и определенные автобиографические мотивы.
«Далибор» — героическая опера Бедржиха Сметаны (1824 — 1884), один из шедевров классического национального репертуара.