Война давно угрожала Европе. Ее первые очаги уже с 1912 года тлели на Балканах.

И хотя войны ждали, говорили о ней, готовились к ней, ее начало оказалось неожиданностью. Врасплох застала она и те массовые организации, которые, представляя «мнение народное», должны были преградить ей путь.
Так было и с чешскими политическими партиями. Разразившаяся война внесла растерянность и сумятицу в их среду. Первыми опомнились буржуазные партии. Напуганная ростом рабочего движения, чешская буржуазия все больше сближалась с австрийскими правящими кругами, видя в сильной монархической власти оплот борьбы против угрожающей ей со стороны пролетариата опасности. Поэтому не удивительно, что, когда прошла первая растерянность, все буржуазные партии Чехии выступили с безоговорочной поддержкой австрийского правительства.
На этот же путь вступила и чешская социал-демократическая партия, хотя и она в 1912 году вместе с остальными партиями II Интернационала торжественно провозглашала под звон базельских колоколов «войну — войне».
Иначе думал чешский народ, который вовсе не желал сражаться и умирать за интересы чуждой и ненавистной ему иноземной власти и ее правящей династии Габсбургов.
Начало войны привело к небывалому росту антиавстрийских настроений в Чехии. Массовое симулянтство, дезертирство, скрытый саботаж, переход на сторону русских как отдельных солдат и офицеров, так и целых войсковых частей было ответом народных масс на насильственное вовлечение их в войну против русского народа, в котором они с незапамятных времен видели своего брата и с которым связывали свои надежды на освобождение от австрийского гнета.
Гашек, всем своим бытием, мыслями и чувствами прочно связанный с народом, отразил в своем личном отношении к войне и в творчестве этот общенародный протест против нее.
С самого начала войны он твердо решил, что, если его призовут в армию, он не будет сражаться «во славу австрийского оружия», а при первом же удобном случае перейдет к русским. Об этом он говорил Гаеку, Лонгену и другим.1
Он издевался над ура-патриотическими лозунгами и «энтузиазмом» воинственно настроенных австро-чехов, над сверхбдительностью пражской полиции, которой везде чудились русские шпионы и предатели.
До призыва в армию Гашек еще успел сыграть с пражской полицией свою очередную «гашковину». Поздно вечером 24 ноября 1914 года он пришел ночевать в недорогой отель на углу улиц Каролины Светлой и Бетлемской и записался в книгу для приезжающих под русским именем («Иван Федорович Кузнецов — коммерсант из Москвы»), Для пущего устрашения администрации отеля в графе «Цель приезда» он написал: «Ревизия австрийского генерального штаба».
В мгновение ока отель был окружен полицейскими, и Гашека как опасного шпиона, со связанными руками, в сопровождении пышного кортежа из жандармов и шпиков, повели в полицейское управление.
Полицейский комиссар Клима был немало удивлен и раздосадован, когда вместо «опасного русского шпиона» перед ним предстала очень хорошо знакомая ему улыбающаяся физиономия Гашека.
На допросе Гашек заявил, что «в качестве лояльного австрийского гражданина и исправного налогоплательщика» он «считал своим долгом проверить, как в это тяжкое для страны время функционирует государственная полиция».
Чтобы доказать «исправному налогоплательщику», что полиция «функционирует» успешно, комиссар приказал посадить его на пять суток под арест.2
В феврале 1915 года Гашек был призван в армию и зачислен в 91-й пехотный полк в Чешских Будейовицах.

Пребывание Гашека в австрийской армии — одна из самых коротких страниц его жизни, но далеко не самая малозначительная.
Здесь писатель имел возможность изучить настроения чешских солдат, их отношение к войне и отношение к ним австрийского офицерства. Здесь познакомился он и с героями своего будущего романа, которые часто будут выступать в нем под своими собственными именами. Это — капитан Сагнер, поручик Лукаш, кадет Биглер и др.
Неунывающий весельчак, любитель рассказывать всевозможные анекдоты «к случаю», денщик поручика Лукаша Страшлипка обогатит образ Швейка некоторыми чертами своего характера.
В полку Гашек всячески саботировал военную службу. Находясь в Чешских Будейовицах, например, он большую часть времени пролежал в госпитале, лечась от «ревматизма» (который позднее «передаст» Швейку и тем, по-видимому, полностью от него избавится; во всяком случае, в России он никогда на ревматизм не жаловался).
Мысль о добровольном переходе в плен не оставляла Гашека. При отъезде из Чешских Будейовиц он подарил своему приятелю Ф. Скрживанеку сборничек рассказов «Моя торговля собаками», сделав на нем следующую надпись: «Через несколько минут уезжаем куда-то далеко. Возможно, что вернусь в качестве казацкого атамана. Если же буду повешен, пришлю тебе на счастье кусок своей веревки».3
Гашек не прекратил саботажа и симулянтства и в Мосте над Литавой, куда была перемещена его часть. Это было его последнее тыловое прибежище; отсюда дорога шла прямо на фронт.
Попытки писателя доказать свою непригодность к фронтовой службе сорвались. Единственное, чего он добился, было решение медицинской комиссии о желательности использования его на более легких работах, чем служба простого солдата в окопах.
30 июня Гашек, вместе со своим маршевым батальоном, отбывает в Галицию, где в то время шли кровопролитные бои. Во время похода он исполнял обязанности сначала сторожа и погонщика следующего за батальоном скота, затем квартирьера, а при соединении маршевого батальона со своим полком — обязанности ординарца.
За участие в боях у Сокаля Гашек был даже награжден серебряной медалью (19 августа 1915 года), а месяц спустя (24 сентября 1915 года), во время наступления русских войск у Хорупан, он вместе со Страшлипкой добровольно сдался в русский плен.
Так (вполне закономерно для Гашека) закончилась его недолгая служба в австрийской армии.
Несмотря на трудные условия похода и фронтовой жизни, Гашек много писал, главным образом стихи. Это были или лирические стихотворения, запечатлевшие его грустные раздумья о судьбе солдата, об оставшихся близких, тоску по дому; или короткие стихотворные юморески, откликающиеся на события полковой жизни; или зарисовки местности, по которой двигалась ого часть.
Полно тоски и грустных раздумий стихотворение Гашека, рисующее путь Двенадцатого маршевого батальона к фронту, — «Дорогой к полю боя». Тут и дождь, поющий уходящим солдатам «грустную монотонную песню», и горькие размышления о людях, возделавших раскинувшиеся вокруг поля и орошающих сейчас своей кровью «свежий лесной мох в Карпатах»; и «красным маком» пламенеющий поезд, везущий раненых; и юмористические жалобы на микроскопичность кусочков мяса в гуляше, сплошь состоящем из костей...
Недолгому отдыху после тяжелых боев у Сокаля Гашек посвятил стихотворение «В резерве», где он бегло характеризует некоторых будущих героев своего романа (писаря Ванека, например) и упоминает о нескончаемых анекдотах Страшлипки:

Всего ж страшней для целой нашей роты
Страшлипковы седые анекдоты
4

Сохранилось и стихотворение Гашека, посвященное его повышению в чине, — «Плач вольноопределяющегося», и юмористический стихотворный отклик на усиленное внимание вновь назначенного командира полка к отхожим местам — «Песнь об отхожем месте».
Переходом на сторону русских заканчивается второй этап жизни Гашека, принесший ему много горечи и боли, но и неоценимый жизненный опыт и наблюдения, которые позднее так пригодятся ему в работе над «Похождениями бравого солдата Швейка».
Неласково встретила Гашека царская Россия. Вместе с другими военнопленными он был направлен в лагерь Дарница под Киевом, о котором позднее пленные вспоминали как о самом тяжелом этапе своей жизни.5
В лагере не хватало жилья. Построенные самими пленными бараки не могли вместить массы все прибывающих чешских и словацких солдат.
Вскоре Гашек был переправлен в лагерь в Тоцкое (бывш. Самарской губернии). Условия жизни здесь оказались не лучше, чем в Дарнице. Особенно тяжелыми были зимние месяцы 1915—1916 года.
Первое время пребывания в лагере Гашек, как и многие другие чешские и словацкие солдаты, добровольно перешедшие на сторону русских, испытывал глубокое разочарование. Все они шли в плен с открытой душой, с искренней любовью к «старшему славянскому брату», а правительство «славянского брата» встретило их вшивыми бараками, голодным пайком, каторжными работами и неприкрытым издевательством.
Настоящее было непереносимо, будущее выглядело мрачно и безнадежно.
Весть о том, что в России существуют чешские войсковые части, сражающиеся бок о бок с русскими войсками против ненавистной Австро-Венгрии, окрылила Гашека. Он подал заявление о вступлении в ряды Чешской дружины, созданной еще в августе 1914 года проживавшими в России чешскими колонистами. Вооруженная борьба против Австро-Венгерской империи становится отныне главным смыслом его существования.
С жаром принялся Гашек агитировать военнопленных за вступление в Чешскую дружину (переименованную в январе 1916 года в Чехословацкий стрелковый полк), усердно помогал оформлению желающих сражаться добровольцев, и в начале июня 1916 года батальон добровольцев был уже переправлен из Тоцкого в Киев.
Началась новая полоса в жизни Гашека: из военнопленного № 294217 он вновь превратился в солдата. Но это был уже не тот «бравый солдат Гашек», который в австрийской армии всячески отлынивал от службы и отлеживался в госпиталях. Известно, что, когда медицинская комиссия в Киеве признала его негодным к несению строевой службы, он был искренне огорчен и обескуражен.
Гашек был прикреплен к штабу Первого полка в качестве писаря полковой канцелярии. Вскоре он столовой окунулся в организационную и агитационную работу, проводимую Союзом чехословацких обществ в России.
Союз этот был создан еще в марте 1915 года на первом съезде всех существовавших в то время в царской России чешских и словацких групп, обществ и объединений.
Наиболее влиятельными отделениями Союза были киевское (представлявшее интересы старых чешских поселенцев в России, главным образом купцов, фабрикантов и царских чиновников) и петроградское (более демократическое по своему составу, представлявшее чешских и словацких военнопленных). Киевская группа отстаивала царскофильские позиции и пользовалась поддержкой русского правительства, «петроградцы» ориентировались на созданный в Париже Т. Г. Масариком и О. Бенешем Чехословацкий Национальный совет.
На втором съезде Союза (апрель — май 1916 года) ведущее положение заняла киевская группа.
Упорная борьба между обеими группами за руководящую роль в чехословацком движении в России обострилась в середине июля 1916 года, когда в нее активно вмешался масариковский Национальный совет.
До 1915 года Масарик, как и лидеры других буржуазных партий, не ставил вопроса об отделении Чехии от Австрии и высказывался за «федерализацию Австрии». И только мощный рост антиавстрийских настроений в чешском пароде в начале войны заставил его выступить в конце 1915 года с заявлением о своем стремлении добиваться создания независимого чехословацкого государства. Масарик, ориентировавшийся в своей дипломатической деятельности на западные страны Антанты, не хотел все же упустить из рук и такую мощную силу, какую представляло собой чехословацкое войско в России. В июле 1916 года он устанавливает связь с Союзом чехословацких обществ, пытаясь поставить его деятельность под контроль Национального совета. Но, если петроградская группа полностью пошла ему навстречу, киевское отделение (как и официальные круги царской России) держалось по отношению к нему явно настороженно.
В борьбе этих двух руководящих центров Гашек принял сторону «киевлян». Направленный в июле 1916 года в распоряжение Союза, он становится деятельным членом Клуба сотрудников Союза и еще более деятельным корреспондентом издаваемой киевской группой газеты «Чехослован».6
С «Чехослованом» прочно связана вся его политическая и творческая работа во время пребывания в легионах.
Как своей публицистикой, так и художественным творчеством Гашек стремился помочь мобилизации всех сил чехословацкого движения в России на разгром Австро-Венгрии, стремился избавить своих соотечественников от всяких иллюзий по отношению к Габсбургской монархии, воспитать стойких бойцов национально-освободительной армии.
Эти цели и преследуют его первые статьи, помещенные в «Чехословане» в августе 1916 года: «Над старыми газетами», «Дело угнетенных», «Царствование Франца-Иосифа».
Но, сосредоточив своп главные усилия на пропаганде вооруженной борьбы с Австро-Венгрией — борьбы за национальную свободу и государственную независимость, отражавшей вековые чаяния чешского народа, Гашек ослабил свои критические позиции по отношению к чешской буржуазии.
Более того, Гашек, который всегда так яростно сражался в своем творчестве против Австро-Венгерской монархии и неоднократно резко критически отзывался о русском царизме (в фельетонах 1907 года, в «Истории Партии умеренного прогресса»), выступил с поддержкой идеи царскофильски настроенных «киевлян» о русском царе на чешском престоле.7
В статье «Государь, которого посадят на чешские штыки» («Чехослован», 27 ноября 1916 года), посвященной коронации Карла I, Гашек в полном соответствии с программой киевской группы, писал о желательности приглашения на чешский престол члена «великого славянского рода Романовых».8
Это не означало, разумеется, что писатель стал монархистом. В сложившихся условиях, когда формирование чехословацкого войска целиком зависело от царского правительства, Гашек видел в нем единственную реальную силу, которая могла помочь чешскому пароду освободиться от владычества Австро-Венгрии. Сказались здесь и его прочные симпатии к русскому народу.

Ключ к пониманию того сложного пути, который привел Гашека в объятья царскофильской киевской группы, дает его статья «Чем мы обязаны русским чехам» («Чехослован», 1 ноября 1916 года).
Гашек пишет здесь: «Дорогами, ведущими к России, брели толпы чешских людей, одетых в австрийские мундиры. Они были уже без оружия. Винтовки и штыки чешские солдаты побросали в окопы. Великая легенда о России начала постепенно осуществляться. Эти чешские люди, приходящие целыми батальонами пленных в Россию, были беспомощны, как были они беспомощны, когда разразилась война...
Но тут были русские чехи, которые открыли перед ними новые пути политической борьбы...
Никто не может отрицать, что ведущей идеей русских чехов была борьба с оружием в руках против Австрии, что русские чехи указали своим соотечественникам единственно возможный путь к достижению независимости...
Кто создал чешское войско? Кто сообщил царю-государю о нашем стремлении к независимости? Кто поддерживал в финансовом отношении все паше движение в его зачатках? Русские чехи...
Тем большей должна быть быть благодарность к тем, которые первыми подняли чешское знамя и взяли на плечо винтовки для его защиты».9

Эта статья очень точно характеризует настроения Гашека, да и многих других чешских солдат-патриотов, которые, сдавшись добровольно в русский плен, оказались в тупике и, только получив возможность сражаться (как им казалось) за освобождение своей родины, обрели твердую почву под ногами. Но, обосновывая право «киевлян» на руководство всем чехословацким движением в России, Гашек явно идеализирует их, как и те цели, которые ставили перед собой русские чехи, создавая чешские воинские части.
Писатель, конечно, не мог в то время знать, что царское правительство (как позднее и страны Антанты) использовало национально-освободительное движение чехов и словаков в своих корыстных целях. Он искрение верил в освободительную миссию чешского войска, в то, что только с помощью военной силы могут добиться свободы чешский и словацкий народы.
Это определило особенности творчества Гашека на первом этапе пребывании в легионах, и прежде всего его агитационный характер. Агитационная направленность свойственна теперь не только статьям писателя, но и его рассказам и фельетонам. Их проблематика связана с двумя основными задачами: борьбой с австрийской монархией («Повесть о портрете императора Франца-Иосифа I», «Школа тайной полиции», «Карл был в Праге» и др.) и агитацией за вступление в чешское войско («Рассказ о гарантиях», «Судьба пана Гурта» и др.).
По своим художественным достоинствам они далеко не равноценны. Гашек-художник полнее всего проявил себя в первой группе рассказов, тесно примыкающей к его довоенному творчеству.
Освободившись от австрийской цензуры, писатель находит новые краски в своей сатирической палитре. Сохраняя в этих рассказах ставшее для него уже в известной мере традиционным совмещение бытового и гротескного планов, Гашек изображает «особ царствующего дома» и опору трона — чиновников тайной полиции в таком убийственно сатирическом виде, параллель к которому можно найти только в его послевоенном «Швейке».
Рассказы второй группы публицистичны. Гашек обличает в них всех, кто уклоняется от вступления в чехословацкую армию.
Среди «уклоняющихся» он различал два типа: «твердолобых» приверженцев Австрийской монархии («Трагедия фельдфебеля Адальберта Раубе», «Карел Доудера из Шкврнева», «Трагедия императорско-королевского фельдфебеля Генри Галлера») и трусов и эгоистов, которые выше всего ставят свое материальное благополучие и согласны вступить в чешское войско (ведь они — «тоже патриоты») лишь при условии сохранения этого благополучия («Рассказ о гарантиях», «Судьба пана Гурта», «Корчащиеся и скорчившиеся»).
Писатель сурово «расправляется» и с той и с другой категориями.
Шпион и доносчик Генри Галлер, собравший «изменнические» высказывания своих товарищей по лагерю в особую тетрадь и переправивший ее австрийским властям, по злосчастному стечению обстоятельств сам объявлен изменником, «подрывающим военную мощь государства», и лишен всего принадлежащего ему в Австрии имущества.
Фельдфебель Адальберт Раубе, мечтавший выслужиться перед австрийским начальством и добровольно вернувшийся из русского плена назад, в Австрию, был снова брошен на фронт, где его «разорвало гранатой на две части, которые уж никогда бы не удалось слепить вместе».
Сходит с ума и превращается в жвачное животное, ползающее по лугу на четвереньках, обжора и лакомка пан Гурт, отказавшийся вступить в чешскую армию из боязни лишиться своих пищеварительных радостей.
Здесь у Гашека появляются не свойственные ему раньше дидактичность и героическая патетика. Он карает «зло» и прославляет «добродетель»: наказывает австрофилов и аитипатриотов (обычно выходцев из состоятельной мещанской среды, занимавших в свое время в австрийской армии командные посты) и воспевает героизм простых бойцов, вступающих в чешскую армию без всяких условий и гарантий.
Публицистика вклинивается в самую ткань повествования, непосредственно раскрывая агитационный замысел автора.
Так, «Рассказ о гарантиях» заканчивается прославлением чешских солдат, идущих сражаться за освобождение своей родины.
«...И идут эти герои без всяких гарантий, как сыны старой Спарты.
Те отцы, у которых есть дома дети, идут сражаться за счастье своих сыновей, за лучшее будущее: чтобы это новое поколение не знало оскорблений и пощечин немецких офицеров и чтобы матери этих будущих поколений не рыдали при воспоминании о дорогих и милых близких, которые пали во имя чуждых им интересов всяких паралитиков из рода Габсбургов и Гогенцоллернов».
Рассказ «Корчащиеся и скорчившиеся» также завершается патетической концовкой, содержащей и уничтожающий выпад против «скорченных» антипатриотов:
«Наши парни идут на позиции. Лагери военнопленных оглашаются песнями восстания, и весенние ветры скоро принесут им великую весть о свободе.
А корчащиеся и скорчившиеся и дальше будут корчиться на нарах бараков. И может быть, спустя много лет придут сюда археологи и найдут здесь это поколение скорченных скелетов».
По своему художественному уровню эти рассказы оказались значительно ниже довоенных произведений Гашека, и большинство из них представляет сейчас лишь исторический и биографический интерес.
Увлечение Гашека националистической идеологией определило идейную слабость, ограниченность его творчества этого времени, в особенности публицистических произведений антинемецкого характера («Над старыми газетами», «Царствование Франца-Иосифа») и тех, которые были направлены па защиту киевского Союза против петроградцев («Чем мы обязаны русским чехам», «Смутьянская кровь пана Потужника» и др.).
Февральская революция резко изменила соотношение сил в чехословацком движении в России. Она лишила киевскую организацию ее главной опоры — царского трона и содействовала постепенному переходу руководящей роли к Национальному совету. Официально это было оформлено па третьем съезде Союза (23 апреля - 1 мая 1917 года), па котором было создано Отделение Национального совета в России, взявшее руководство всем чехословацким движением на русской территории в свои руки.
Революция заставила и Гашека о многом задуматься и пересмотреть свои позиции.
По-новому решает он теперь вопрос о характере будущего чешского государства. Отказавшись от идеи русского царя на чешском престоле, опрокинутой самой историей, Гашек в статье «Республиканская программа в Чехии» («Чехослован», 29 марта 1917 года) говорит о необходимости установить в будущем чешском государстве республиканское правление, к которому «нельзя прийти лишь парламентским путем. Здесь нужно действовать иным методом, этот метод революция. Как ее успешно провести, показала в эти дни Россия, где насильно был опрокинут старый порядок».10
Но и в этой статье решающую роль в свержении старых порядков Гашек отводит не массовому революционному движению внутри страны, а военной силе, то есть прежде всего — легионам.
Залогом существования и успешной борьбы «революционной чешской армии» он по-прежнему считал киевскую организацию, поэтому и после Февральской революции продолжал некоторое время за нее держаться.
Последней попыткой Гашека выступить «с открытым забралом» против «петроградцев» и их сторонников в защиту (фактически уже потерпевшего крушение) киевского Союза был фельетон «Клуб чешских Пиквиков», опубликованный 23 апреля 1917 года, в день открытия третьего съезда Союза чехословацких обществ в России в газете «Революце».11
Поставив перед собой довольно узкую задачу — дискредитировать противников киевского руководства Союза руководителя петроградской группы Богдана Павлу и поддерживающих его ведущих деятелей Клуба сотрудников Союза: Патейдла, Халупу, Куделу, Паноушека и др., Гашек создал нечто гораздо более значительное, чем обычный фельетон. «Клуб чешских Пиквиков» блестящий политический памфлет, раскрывающий классовую, буржуазную природу этих вождей чехословацкого движения «провинциальных буржуа, которым на родине никогда и в голову не приходило выступать против государства».12
Во всех этих Патейдлах, Халупах и иже с ними Гашек разглядел знакомый ему до мельчайших подробностей тип воинствующего мещанина, представленный им когда-то в лице папа Банзета из повести «Страдания пана Тенкрата», который «вырвался» сейчас на политическую арену и «творит большую политику».
Пафос гашековского фельетона как раз и заключается в обличении ненавистного ему мещанства, с его эгоизмом, самовлюбленностью, равнодушием к судьбам народа, мелкими корыстными интересами и расчетами, губительными для великого дела освобождения родины.
Но фельетон имел и очень уязвимую сторону, обусловленную противоречивостью политических позиций самого автора. Проницательно раскрывая буржуазный характер политики «петроградцев» и их сторонников, он противопоставлял им не менее реакционную часть чехословацкого движения руководство киевского Союза, закрывая глаза на его классовое лицо. Поэтому главным обвинением Гашека, выдвигаемым против «петроградцев», было обвинение в расколе единого «революционного военного движения» чехословаков в России и в борьбе против киевского руководства.
Острая политическая сатира, пронизанная юмором, поражающая неожиданными меткими сравнениями, точностью и бытовой конкретностью характеристик, «Клуб чешских Пиквиков» — одно из самых значительных, но и крайне противоречивых произведений Гашека легионерских лет, свидетельствующих о том, какими сложными путями шло политическое развитие писателя в годы его «легионерской эпопеи».
Поскольку герои гашековского фельетона оказались во главе созданного на третьем съезде Союза Отделения Национального совета, Гашек был подвергнут за свое выступление суровому наказанию. Его молниеносно изгнали из редакции «Чехослована», из Клуба сотрудников Союза и отправили на фронт, где он должен был предстать перед судом, отсидеть неделю под арестом и, в довершение всего, публично извиниться перед «оклеветанными» им лицами.
Так закончился первый этап деятельности Гашека в легионах.

На фронте националистические взгляды писателя еще более укрепились. Усилилась и его тревога за судьбу и исход борьбы чехословацкого войска. Правда, он убедился в том, что руководство Отделения не собирается прекращать военных действий, а, наоборот, проводит новые наборы в легионы. Но положение на фронте становилось все тревожнее. Русские войска были дезорганизованы: солдаты массами покидали фронт, братались с немецкими солдатами, отказывались выполнять приказы верховного командования. Никакие усилия Временного правительства не могли приостановить начавшегося разложения русской армии.
Отделение Национального совета, пользуясь благоприятным моментом, начало усиленно натравливать легионеров на большевиков, обвиняя их в дезорганизации армии, предательстве. Была пущена в ход и нелепая басня об их союзе с немцами.
Ослепленный, дезориентированный разнузданной клеветой на большевистскую партию со стороны командования легионов, Гашек также разделял эти настроения. Они отразились и в его корреспонденциях с фронта.
Когда произошла Великая Октябрьская революция, Гашек далеко не сразу понял ее смысл и значение и, в частности, ее значение для борьбы чешского и словацкого народов за свою независимость. Но идеи Октября, все глубже и неотвратимее проникавшие в сознание современников, растущее влияние революции на втянутые в войну народы не могли не оказать своего воздействия и на Гашека. Время от октября 1917 года до февраля 1918 (когда Гашек порвет с легионами) было для него временем глубокого и тяжкого духовного кризиса и коренного пересмотра своих политических взглядов.
Вначале у него с новой силой вспыхнуло опасение за судьбу чешского войска и всего чехословацкого движения в России, в особенности когда Советское правительство начало мирные переговоры в Бресте.
Гашек мучительно пытался найти такой путь, который привел бы к успешному завершению борьбы за самостоятельное чехословацкое государство, бросаясь при этом из одной крайности в другую. В статье «Прошлое и настоящее», например, он выдвигает анархическую идею индивидуального террора. Эти мотивы звучат и в повести «Бравый солдат Швейк в плену», и в фельетоне «У кого какой объем шеи», и в некоторых других его произведениях этого времени.
В своих идейных блужданиях Гашек прошел тогда мимо того единственного элемента в чехословацком движении, который мог бы помочь ему найти правильный путь, — организации левых социал-демократов и поддерживающих их чешских и словацких военнопленных, работавших на русских фабриках, заводах и шахтах. Больше того, он не раз допускал выпады против социал-демократической левицы, обвиняя ее в расколе единого народного фронта (например, в стихотворном обзоре событий за 1917 год — «Чехослован», 31 декабря 1917 года).
Между тем именно левые социал-демократы пытались еще на третьем съезде Союза (в апреле — мае 1917 года) добиться решения о совместных действиях и тесном сотрудничестве чехословацких организаций с русскими советами рабочих и солдатских депутатов. А в своем печатном органе, «Свобода» они писали, что чешский пролетариат борется не только за свое национальное освобождение, но и за социальное и что будущее самостоятельное чехословацкое государство должно быть демократической республикой («Свобода», 19 октября 1917 года).13
С первых дней Октября левые социал-демократы встали на сторону Советской власти и позднее, когда на Украину вторглись немецкие войска, создали красногвардейские отряды, которые сражались плечом к плечу с советской Красной гвардией.
Гашек не понял в то время принципиально нового характера программы и деятельности левых социал-демократов и лишь после многих испытаний и наглядных политических уроков, которые даст ему сложная обстановка революционной России, найдет к ним путь.
В это время в самой Чехии под влиянием Октябрьской революции произошел коренной перелом в национально-освободительном движении: оно стало подлинно всенародным и революционным по своему характеру.
Невиданный размах приобрело и рабочее движение, о чем свидетельствовала прежде всего всеобщая январская забастовка, охватившая Чехию, Моравию, Словакию.
В откликах Гашека на эти события появляются теперь новые мотивы. Он начинает понимать роль рабочего класса в национальной революции. Особенно ясно сказалось это в статьях, посвященных забастовочному движению чешских рабочих и расправе с ними австрийских властей: «Процесс 39 чешских кузнецов» («Чехослован», 26 ноября 1917 года) и «Черно-желтые святки чешского рабочего» («Чехослован», 24 декабря 1917 года).
В последней статье Гашек пишет: «Не удивительно, что чешский рабочий стал сейчас революционером: он прошел горькой школой рабочего движения, а война, которая была направлена против него, закалила его. Это было суровое жизненное испытание, в котором чешской человек, когда ему грозили австрийские виселицы, сохранил свой твердый, неодолимый характер и не склонился перед Австрией».14
Здесь он еще не связывает непосредственно ход событий в Чехии с влиянием Октябрьской революции, но правильно заключает, что назревающий на родине революционный взрыв — это часть единого процесса, охватившего сейчас всю Европу.
Так обстановка, складывающаяся на родине, постепенно подводила Гашека к осознанию международного значения Октябрьской революции.
В стихотворном «Послании Первому полку» (24 декабря 1917 года), например, слышится ясное признание влияния Октября на развитие революционных событий в Австро-Венгрии. Здесь есть такая строфа:

Коль в Австрии так продолжаться будет,
О лучшем нечего мечтать.
С Москвы на Шенбрунн красный ветер дует, —
И это трудно отрицать.15

Этим новым мотивам суждено было теперь все чаще и чаще врываться в публицистику Гашека.
О начавшемся процессе отрезвления писателя от националистического угара убедительно свидетельствуют два его фельетона - от 14 января и 17 февраля 1918 года, написанные в форме разговора Градчан (Пражского кремля) и сторожевой башни на Петржине. Гашек снова выступает остро критически по отношению к чешской буржуазии, которая «вывешивала черно-желтые флаги на пражской ратуше, чтобы сохранить свои виллы и императорские ордена»; в нем зреет понимание связи национальной проблемы с социальной и укрепляется убеждение, что только рабочий класс сможет довести дело национального освобождения до конца. («...Коль ударит этот железный кулак, то разом разорвет цепь двух столетий нашего сожительства с Веной»).16
Еще большее влияние на политическое созревание Гашека и определение им своего места в развернувшейся классовой борьбе оказали события, происходившие на Украине. Решающую роль в этом отношении сыграло вступление советских войск в Киев (8 февраля 1918 года) и установление на Украине Советской власти.
Новая среда, в которой очутились легионеры, их непосредственное общение с людьми, совершившими революцию; целые потоки новых мыслей, чувств, представлений и понятий, которые они с собой принесли; перестройка всей жизни на новых началах, все это было лучшей политической школой для обманутых буржуазной националистической пропагандой людей.
В стихотворном «Маленьком фельетоне» («Чехослован», 17 февраля 1918 года) Гашек с волнением пишет о том новом и великом, что несла Октябрьская революция человечеству:

Горит весь свет, и буря мчится светом,
Царей и императоров разя.
Начало новой жизни нашим детям
Пророчит утра красная заря.17

В следующем номере «Чехослована» (24 февраля 1918 года) помещен еще один его «Маленький фельетон», и котором Гашек, опираясь на революционные традиции прошлого, раскрывает современную борьбу чешского и словацкого народов как продолжение непримиримых боев гуситов.
Это было последнее выступление Гашека в «Чехословане» и последний номер самого «Чехослована».
Февраль оказался переломным не только для Гашека, но и для многих тысяч легионеров, и для всего чехословацкого войска в России, в котором к этому времени произошли значительные перемены.
Сразу после Октябрьской революции Национальный совет поставил все чехословацкое зарубежное движение под «охранную руку» Антанты. Легионы стали простой игрушкой в руках западных держав и должны были осуществлять их империалистическую политику. Это в полной мере проявилось уже в январских боях за Киев, в которых на стороне Украинской Центральной Рады против советских войск сражались и чехословацкие легионы.
В бурные февральские дни, когда на Украине устанавливалась Советская власть, командование легионов полностью перешло на контрреволюционные позиции и (задолго до открытого мятежа) превратило легионы к ударную группу армий интервентов и белогвардейщины.
18 февраля, в день вступления немецких войск в Россию, легионы, отклонив (по соглашению с Францией) предложение Советского правительства о совместных действиях против Германии, оставили Украинский фронт, а 3 марта заключили с немцами перемирие.
Для многих легионеров, верящих в освободительную миссию чехословацкого войска, это было тяжелым ударом. Трудно было понять, почему легионы отказались от выполнения своего долга, во имя которого они и были созданы.
Идея переброски легионов через Сибирь и Владивосток во Францию, выдвинутая командованием для прикрытия своих контрреволюционных планов, не была и не могла быть популярной среди легионерских масс, хотя им и внушали весьма настойчиво, что именно там, на западном фронте, они продолжат свою борьбу против Германии и Австро-Венгрии.
Наиболее сознательные из них порывали с легионами и вступали в созданные левыми социал-демократами отряды Красной гвардии.
Отказ легионов сражаться с наступающими немецкими войсками отрезал последние нити, связывающие Гашека с легионерским движением.
По свидетельству издателя «Чехослована» Швиговского, Гашек на собрании в типографии газеты решительно выступил против переброски легионов во Францию. Он говорил: «...Наша история уже давно решила за нас и определила наш путь. Мы потомки гуситов, а большевики - прямые продолжатели их дела. Советская власть осуществляет гуситский коммунизм, а поэтому мы все, без долгих размышлений, должны идти с большевиками и помогать им»/18
Демократизм Гашека, понимание им интересов трудящихся масс, революционные и патриотические традиции, на которых он вырос, любовь к русскому народу и обретенная им вера в его революцию помогли ему найти единственно правильный путь. В конце февраля он порывает с легионами и переходит на сторону Советской власти.
Позднее, 17 апреля 1918 года, Гашек переслал Отделению Национального совета официальное заявление о своем выходе из легионов.
«Настоящим сообщаю, что я не согласен с политикой Отделения Чехословацкого Национального совета и с отъездом нашего войска во Францию, писал он. Поэтому заявляю, что выбываю из чешского войска до той поры, пока в нем и во всем руководстве Национального совета не установится иное направление.
Прошу, чтобы это мое решение было принято во внимание. Буду и в дальнейшем трудиться для революции в Австрии и для освобождения нашего народа».19
Этим заканчивается еще один, очень важный этап жизни Гашека, полный благородного стремления бороться за свободу своего народа, неутомимой организаторской и журналистской работы, больших раздумий, тяжких разочарований и ошибок и, наконец, глубокого политического прозрения.

 

 

Примечания

1. См.: Ladislav Hájek, Z mých vzpomínek na Jaroslava Haška, autora «Dobrého vojáka Švejka» a výborného českého humoristy, Praha, 1925, str. 96; E. A. Longen, Jaroslav Hašek, Praha, 1928, str. 159.
2. Václav М enger, Lidský profil Jaroslava Haška, Praha, 1946, str. 303. См. также: Zdena Ančík, O životě Jaroslava Haška, Praha, 1953, str. 66; E. A. Longe n, Jaroslav Hašek, Praha, 1928, str. 45.
3. См.: Radko Pytlík, Hašek v Rusku, «Tvorba», 1958, č. 1, str. 10.
4. См.: Zdena A n č í k, О životě Jaroslava Haška, Praha, 1953, str. 74.
5. См., например, роман В. Каплицкого «Горностай» (Václav Kapličky, Gornostaj, Praha, 1955).
6. Он даже заявил однажды, что «если бы было создано самостоятельное чешское государство, то это было бы таким курьезом, что на него могли бы приезжать любоваться негры из Африки». (См. В. Копецкий, Воспоминания, Изд-во иностранной литературы, М. 1962, стр. 91.)
7. Идея русского царя на чешском престоле была выдвинута чешскими поселенцами в России в самом начале войны, когда они верноподданнически заявили царю о своем желании видеть, как «засияет корона святого Вацлава на челе представителя династии Романовых» (см. сб. «Великая Октябрьская социалистическая революция и свобода Чехословакии». Изд-во иностранной литературы, М. 1951, стр. 53).
8. См.: Jaroslav Křížek, Jaroslav Hašek v revolučním Rusko, Praha, 1957, str. 80.
9. См.: Jaroslav Кřížеk. Jaroslav Hašek v revoliiěanii Hušku. Praha, 1957. str. 83, 84.
10. См.: Jaroslav Křížek, Jaroslav Hašek v revolučním Rusku, Praha, 1957, str. 90.
11. Выпускалась одной из группировок чешского антиавстрийского движения, поддерживающих киевский Союз.
12. Jaroslav Křížek, Jaroslav Hašek v revolučním Rusku, Praha, 1957, str. 93.
13. См. сб. «Великая Октябрьская социалистическая революция и свобода Чехословакии», Изд-во иностранной литературы, М. 1951, стр. 51.
14. Цит. по статье: Radko Pytlík, Hašek a revoluce, «Tvorba», 1958, ě. 2, str. 34.
15. Шенбрунн — резиденция австрийских императоров. Цит. по кн.: Jaroslav Křížek, Jaroslav Hašek v revolučním Rusku, Praha, 1957, str. 134.
16. Цит. по кн.: Jaroslav Křížek, Jaroslav Hašek v revolučním Rusku, Praha, 1957, str. 132.
17. Tам же, str. 137.
18. См.: Zdena Аnčík, Jaroslav Hašek v Rudé Armádě, «Svět Sovětů», 1955, č. 49, str. 10.
19. См. «Jaroslav Hašek ve fotografii», Praha, 1959, str. 94.