Имя Ярослава Гашека невольно связывается у каждого с образом его героя - бравого солдата Швейка.
Но Гашек был не только автором «Похождений бравого солдата Швейка». Его перу принадлежит огромное количество рассказов, юморесок, фельетонов, многие из которых были созданы в предвоенные годы.
Конец XIX — начало XX века были для Австро-Венгрии периодом перехода к империализму. Это означало для чешского народа прежде всего усиление национального гнета и резкое ухудшение условий жизни трудящихся масс. Не удивительно поэтому, что Чехия стала ареной острой национальной и социальной борьбы.
Главной силой, осуществлявшей отпор империалистической политике австрийского правительства, становится рабочий класс. Мощная демонстрация в Праге 1 мая 1890 года была как бы первой пробой его сил и первым предупреждением правящим классам империи.
В 1905 году до Чехии донеслись отголоски русской революции. Возникшее еще в прошлом веке движение за всеобщее избирательное право охватило в это время всю страну, приняв революционный характер. По Чехии прокатилась волна забастовок и демонстраций, которые в начале ноября 1905 года завершились сражениями демонстрантов с полицией и правительственными войсками.
Борьба пражских рабочих в тревожные ноябрьские дни отражала общий рост недовольства полуабсолютистским режимом Габсбургской монархии, национальным угнетением и полным бесправием трудящихся масс.
Но революционные усилия рабочего класса не были поддержаны оппортунистическими вождями социал-демократической партии. Испугавшись широкого размаха и революционного накала борьбы, они поспешили направить ее в спокойные, «законные» рамки, обеспечив тем самым победу реакции.
Усилившийся национальный гнет и полицейский террор, ликвидация самых элементарных прав трудящихся, завоеванных в прошедших классовых битвах, определяли положение чешского народа в канун первой мировой войны.
В этих условиях вступало в жизнь предвоенное поколение чешской литературной молодежи.
Оно не было и не могло быть однородным. Но при всем различии жизненных путей, политических и творческих позиций отдельных писателей их объединяли решительное неприятие сложившихся форм социальной жизни, бунтарские, протестующие настроения, окрепшие в непрерывных национальных и социальных конфликтах, свидетелями и участниками которых они были с детских лет.
Чертами индивидуалистического анархистского бунта отмечены первые творческие шаги самой талантливой и общественно активной части этого литературного поколения (С. К. Неймана, Фр. Шрамека, К. Томана, И. Ольбрахта, М. Майеровой, Фр. Гельнера, Я. Гашека, И. Магена и др.).
Революционные события 1905 года, показавшие воочию мощь рабочего класса и справедливость его борьбы, заставили многих из них искать путей сближения с этой самой прогрессивной силой современности.
Это был длительный и сложный процесс — процесс преодоления индивидуалистического мелкобуржуазного мировоззрения и формирования мировоззрения социалистического.
Особенно интенсивно и бурно протекал он в годы первой мировой войны и Октябрьской революции.
При всей исключительности своего таланта Ярослав Гашек был теснейшими узами связан со своим поколением, и, может быть, именно в его жизненном и творческом пути ярче всего сказались характерные черты этого поколения, творившего на переломе двух эпох.
Ярослав Гашек родился 30 апреля 1883 года в семье учителя в Праге. Родители его — выходцы из крестьян южной Чехии.
В семье, кроме Ярослава, были еще дети: его брат Богуслав и двоюродная сестра Мария. Материальное положение Гашеков было далеко не блестящим. Нищенское жалованье учителя не давало возможности сводить концы с концами. Это вынудило Йозефа Гашека, отца Ярослава, перейти на работу в банк (1890).
В 1889 году Ярослав пошел в школу. Обладая поистине феноменальной памятью, он не особенно затруднял себя приготовлением уроков, проводя большую часть времени на улице.
В 1893 году он поступил в гимназию. Среди преподавателей гимназии был в то время и знаменитый чешский писатель Алоис Ирасек. Ирасек стремился воспитать в своих учениках любовь к родной стране, родному народу, к его языку и литературе.
Здесь, в гимназии, закладывались основы патриотического сознания Гашека, чувства национального достоинства.
Опекаемый строгим отцом, Ярослав учился хорошо, хотя беспокойная, увлекающаяся натура мальчика делала его непременным участником всех уличных происшествий: демонстраций, скандалов, драк, в особенности же антинемецких выступлений.
После смерти отца (1896) Гашек стал учиться хуже и, не окончив четвертого класса, оставил гимназию.
Мать была не в состоянии одна прокормить семью. Пришлось Ярославу как старшему искать работу. Он устроился учеником в аптеку, но работал здесь недолго.
В 1899 году Гашек выдержал экзамен в коммерческое училище (Торговую академию). В училище он усердно изучал языки (французский, немецкий, венгерский, русский). Больше и охотнее всего занимался он русским языком, в котором достиг больших успехов.
Летние каникулы Ярослав вместе с братом Богуславом или с кем-нибудь из товарищей проводил в странствованиях по Чехии, Моравии и Словакии. Эти путешествия и дали ему материал для первых литературных опытов.
В академии Гашек подружился с будущим писателем Ладиславом Гаеком. Позднее они издадут совместно книжечку пародийных любовных стихов «Майские выкрики» (1903).
Вместо с Гаеком Гашек некоторое время (1901) участвовал в собраниях литературного кружка «Сиринкс», созданного молодежью, группировавшейся вокруг декадентского журнала «Модерни живот». Собрания кружка посещали также писатели Йозеф Мах, Иржи Маген, Рудольф Тесноглидек, Рихард Кокошка, Роман Гашек (двоюродный брат Ярослава) и др.1
Кружок просуществовал недолго, не оставив заметного следа ни в литературе, ни в творчестве его участников.
В школьные и студенческие годы Гашек очень много читал, в особенности чешскую и зарубежную классику. Любимыми его писателями были Сервантес, Диккенс, Гоголь, Горький. Наряду с классикой он «проглотил» и массу фантастических романов и описаний путешествий. С интересом заглядывал он и в старые календари, старинные поварские книги, его карманы всегда были наполнены всякого рода техническими справочниками, проспектами, прейскурантами торгово-промышленных фирм и т. п.2 Не удивительно поэтому, что Гашек блестяще владел самой различной профессиональной терминологией (технической, коммерческой, медицинской, кулинарной и пр.) и широко использовал ее при создании речевых портретов героев.
По свидетельству Ладислава Гаека, Гашек особенно увлекался русскими писателями и, в частности, Горьким, которому в своем образе жизни стремился подражать.3
Гашек хорошо знал русскую литературу. В своих рассказах, письмах и публичных выступлениях он позднее неоднократно ссылался на Пушкина, Гоголя, Толстого, Гончарова, Достоевского и других русских писателей.4
В 1902 году Гашек успешно окончил коммерческое училище и поступил на работу в банк «Славия», где раньше служил его отец.
Скучная работа банковского чиновника не могла удовлетворить юношу. Страсть к путешествиям оказалась непреодолимым препятствием к его чиновничьей карьере и вскоре привела к ее полному крушению.
Однажды без разрешения начальства он отправился на несколько недель в Словакию. Этот первый проступок был ему прощен. Но когда он был совершен вторично, его из банка просто выгнали (в июне 1903 года).
Отныне для Гашека начинается свободная, но полная лишений жизнь писателя-профессионала.
Подобно Горькому, Гашек исходил пешком всю страну, вернее, все страны, входившие в состав многонациональной Австро-Венгерской империи, был и за ее рубежами: в Болгарии, Германии, Италии, Швейцарии, переходил и русскую границу.
Странствования были для него великолепной жизненной и писательской школой. Благодаря им он хорошо узнал жизнь народа, навсегда вошли в его сознание яркие народные типы, меткие словечки, сочная народная речь. А главное, сам полунищий-бродяга, он научился смотреть на события и людей глазами народа, оценивать их с точки зрения его интересов.
В Праге Гашек также нередко предпочитал компании своих приятелей — литераторов и художников — общество бродяг и нищих, обитателей столичного «дна», и стремился раскрыть в этих отверженных обществом людях черты подлинной человечности, душевной теплоты и человеческого достоинства (см., например, рассказ «Мой друг Ганушка»).
Ладислав Гаек пишет в своих воспоминаниях: «...Мы хотели основательно изучить жизнь и писать о том, что сами увидели. Мы бродили по корчмам самого низкого пошиба как в старой Праге, так и в других местах...»5
Гаек рассказывает и о совместных посещениях собраний анархистов, устраиваемых Ст. К. Нейманом и Камиллой Неймановой.
Сближение Гашека с анархистами относится к 1904 году. Его привлекала их борьба против австрийского милитаризма, резкая критика буржуазного государства, церкви, мещанства, составлявшие действительно сильные стороны чешского анархистского движения. Лишь много лет спустя придет к писателю понимание мелкобуржуазного характера теория и тактики анархизма, его полнейшей неспособности решить насущные проблемы времени.
Но в ту пору анархисты казались Гашеку единственной партией в Чехии, способной на решительные революционные действия. Он начинает сотрудничать в анархистской печати («Омладина», «Нова Омладина», «Коммуна», «Худяс»).6
Время наиболее активного участия Гашека в анархистском движении — 1907 год, когда он становится редактором журнала «Коммуна» и выступает по поручению организации на собраниях (выезжает, в частности, к горнякам в северную Чехию и к текстильщикам — на Чешско-Моравскую возвышенность).
Художник Йозеф Лада (впоследствии прославленный иллюстратор гашековского «Швейка») сохранил в своих воспоминаниях облик Гашека тех лет:
«С Ярославом Гашеком я познакомился в 1907 году... Знакомство это доставило мне большую радость. Но внешность Гашека мне тогда не понравилась. Неужели это и есть автор известных фельетонов? Я ожидал увидеть по меньшей мере Вольтера или В. Сарду, а тут мне представился юноша с невыразительным, скорее детским лицом. Напрасно я пытался найти в его круглой физиономии черты, «полагающиеся» сатирикам: хищный нос, тонкие губы и пронизывающий взгляд. Не было и сардонического смеха. Гашек производил впечатление хорошо упитанного сынка из «порядочной» семьи, который не любит ломать себе голову над какими-либо проблемами.
Но это впечатление держалось лишь до тех пор, пока Гашек не начинал говорить. Достаточно было иногда одного его замечания, остроумного, оригинального и точного, чтобы каждый невольно сказал: да, у этого человека голова варит!»7
В конце 1905 года Гашек познакомился с Ярмилой Майеровой, дочерью зажиточного пражского ремесленника. Они полюбили друг друга. Но родители Ярмилы всячески препятствовали браку дочери с человеком, который не имел постоянного заработка, да к тому же еще был анархистом. Гашек обещал, что порвет с анархизмом и найдет себе хорошо оплачиваемую работу.
Действительно, в 1908 году он покидает редакцию «Коммуны» и отходит от анархистского движения.
Разрыв Гашека с анархистами не означал, во всяком случае на первых порах, его отказа от анархистских идей и освобождения от анархистских иллюзий, которые еще долгое время продолжали оказывать влияние на мировоззрение писателя. Это был лишь разрыв с организацией, с людьми, ее возглавляющими, в частности, с ее лидером Карелом Вогрызеком, которого Гашек подозревал в связях с полицией (что впоследствии и подтвердилось). Но здесь, по-видимому, сказалось и его разочарование в действенности анархистских методов борьбы, ощущение бесплодности анархистского бунта. Вот почему он так легко согласился выполнить требование своего будущего тестя.
Наконец Гашеку и его невесте удалось сломить сопротивление родителей, и в мае 1910 года они поженились.
В это время писатель получил «солидное» место редактора журнала «Свет звиржат» («Мир животных») и некоторое время мог считать себя материально устроенным. Но редактирование научно-популярных статей о животных казалось ему делом весьма и весьма скучным. Чтобы «оживить» журнал и дать простор своим юмористическим склонностям, он начинает печатать в нем шутливые стихи или «переводы» с иностранных языков, приписывая их своим друзьям.
Это были еще совершенно невинные «гашковины» (как окрестил Лада гашековские проделки). Войдя во вкус, Гашек принялся за более сложные эксперименты.
Однажды он написал «научную» статью о мухе с шестнадцатью крыльями, которыми она, как веером, обмахивается во время жары, в другой раз сообщил читателям сенсационную новость о «счастливом открытии» доисторической праблохи и рассказал об этом с такими подробностями и так убедительно, что редактор одного заграничного журнала перепечатал эту статью. Перепечатали ее и другие издания, в сопровождении всякого рода скептических и насмешливых примечаний, а иногда и без оных.
Начавшаяся по этому поводу в заграничной природоведческой печати оживленная полемика закончилась полным посрамлением «научного открытия» Гашека и «дружескими» советами редактору журнала «не откладывая в долгий ящик, срочно утопиться вместе со всем редакционным персоналом».8
Издатель больше уже не мог терпеть проделок Гашека, и ему пришлось покинуть редакцию (1911). Он становится постоянным сотрудником «Ческого слова» — органа национально-социальной партии.
Чтобы укрепить материальное положение семьи, Гашек занялся в это же время и предпринимательской деятельностью, открыв контору по продаже собак, торжественно названную им «Кинологическим институтом».
Но писатель не проявил достаточных коммерческих способностей. Не помогли ни его поистине сверхчеловеческая изобретательность при составлении пышных родословных «чистокровным» дворнягам, ни мастерская раскраска собак во все существующие в природе цвета, ни звонкие имена, которые он им давал. Дело кончилось полным крахом и судом.
Не лучше коммерческой завершилась и политическая карьера Гашека в «Ческом слове».
Однажды он был направлен редакцией на собрание бастующих пражских трамвайщиков. Но вместо поддержки своего начальства он публично обвинил там профсоюзных руководителей, членов национально-социальной партии в сговоре с предпринимателями и предательстве интересов рабочих.
По свидетельству Вацлава Менгера, Гашек сказал рабочим в своем выступлении: «...не верьте вашим вождям, потому что это — продажные люди. Они предали забастовку. Они подкуплены административным советом. Я — писатель Ярослав Гашек, редактор «Ческого слова», и мне это хорошо известно».9
Это было, разумеется, последнее выступление Гашека в качестве сотрудника редакции «Ческого слова», ибо его незамедлительно оттуда уволили (февраль 1912 года).
Честная натура Гашека, его искренние симпатии к рабочим, неспособность идти на компромиссы со своей совестью во имя политических или материальных выгод сказались здесь в полной мере.
Его семейная жизнь сложилась также неудачно. Привычка к посещению трактиров, к дружеским выпивкам и ночевкам в случайных местах — все это никак не могло послужить к ее укреплению. Не спасло положения и рождение сына (1912). Разрыв оказался неизбежным. В мае 1912 года Ярмила перебралась к родителям, и Гашек снова оказался бездомным бродягой.
Особое место в довоенной жизни писателя занимает созданная им «Партия умеренного прогресса в рамках закона», которая была остроумной и злой пародией на большинство тогдашних политических партий Чехии.
Состав этой необычной «партии», основанной в 1908 году10 веселой компанией пражской богемы, не был постоянным, но «ядро» было устойчивым. В него входили писатели Йозеф Мах, Густав Опоченский, Иржи Маген, Франтишек Лангер, художники Кубин и Йозеф Лада, чиновник Эдуард Дробилек, инженер Кун и др.
За кружкой пива шли беспорядочные, бурные дебаты о современных политических событиях, рождались острые пародии, стихи, песни.
Это не была политика в серьезном смысле слова, а скорее игра в политику, шутка, на которую был таким большим мастером Гашек. Его необыкновенный дар импровизации, моментальная реакция на происходящие политические события, способность к ироническому перевоплощению в пародируемых персонажей придавали этой игре острую занимательность и интерес.
Расцвет «Партии умеренного прогресса» относится к 1911 году, когда, в связи с выборами в австрийский парламент, она развернула необычайно бурную «предвыборную» кампанию, выдвинув даже своего кандидата, которым был, разумеется, Ярослав Гашек.
На «предвыборные» собрания новой «партии», происходившие в ресторане «Кравин» на Краловых Виноградах, сходилась «вся Прага», и Гашек в качестве кандидата этой партии почти ежедневно выступал перед «избирателями».
Его выступления, блещущие остроумием, пронизанные острыми шутками, не оставляющими сомнений намеками, сверкающие иронией, вырастали в уничтожающую сатиру па политическую жизнь Чехии. Игра в политику перерастала рамки игры. Недаром эти собрания привлекали не только анархически настроенную молодежь и любителей веселых анекдотов, но и серьезных политических деятелей, например, Богумира Шмераля — лидера левого крыла социал-демократии.
Но сатира была Гашеком хорошо замаскирована. Он выступал в качестве сверхлояльного австрийского верноподданного и настолько вживался в свою роль, настолько последовательно держался рамок «умеренности» и «законности», что под манифестом партии подписался бестрепетной рукой и полицейский комиссар д-р Слабый, под наблюдением которого проходили собрания «Партии умеренного прогресса».
Гашек, разумеется, не был избран в парламент и даже официально не баллотировался, хотя, как он сообщил позднее публике, за него и было подано тридцать восемь голосов.11
«Партия умеренного прогресса» была не только ярким образцом «устной» политической сатиры Гашека, но и любопытным явлением эпохи, характеризующим настроения значительной части чешской интеллигенции в преддверии первой мировой войны.
Капитулянтство социал-демократии, ее трусливая оппортунистическая политика толкали революционно настроенную молодежь в объятия анархизма. Но и анархизм, при всей его кажущейся «революционности», очень скоро проявил свою полную беспомощность и неспособность вести за собой массы. Это порождало среди молодежи, особенно из рядов интеллигенции, скепсис, нигилизм, ощущение бесперспективности, приводило к отрицанию всякой политики вообще, к ее беспощадному осмеянию. В эпопее «Партии умеренного прогресса» отразились п черты чешского национального характера — склонность к юмору, к шутке.
О гашековских проделках в предвоенной Праге ходило множество анекдотов и легенд, которые создали ему репутацию «последней легендарной фигуры литературы чешской».12
Но наиболее усердным сочинителем и распространителем всяких анекдотических историй о Гашеке был… сам Гашек. В этом проявлялось и тщеславное юношеское желание быть не похожим на других, и, в еще большей степени, — его болезненная застенчивость. Под маской насмешника и циника Гашек тщательно скрывал и свою необыкновенную доброту, и недовольство самим собой, и душевную боль, и тоску но настоящему делу, скрывал даже от самых близких друзей. Может быть, наиболее проникновенно и точно раскрыла эту черту характера Гашека Ярмила Гашекова, которая писала в статье «Портрет мертвого друга»: «Он был больше сатириком, чем юмористом. Он не смеялся, а осмеивал. Его рассказы часто имели очень горький осадок: он высмеивал в них собственную боль и скорбь…
Его улыбка не была улыбкой наивного добрячка, который смеется, потому что ему весело. Его улыбка говорила: «Смеюсь, чтобы не плакать».13
И только изредка приоткрывалась завеса над внутренним миром писателя. В. Менгер приводит в своей книге важное свидетельство разговора Гашека с одним из вождей пражских анархистов — Михалем Кахой. Каха спросил однажды Гашека: «Яроуш, почему, собственно, ты так много пьешь?»
Гашек ответил ему на это: «Милый человек, а разве можно у нас делать что-нибудь более разумное?»14
Если даже Менгер и не совсем точно передает этот разговор, он многое проясняет в причинах и характере гашековского «богемства». Здесь звучит та же мысль, что была высказана однажды другим крупнейшим чешским сатириком — Гавличком-Боровским: «Я — австрийский подданный. Что может случиться со мной более ужасного?»15
Беспокойная жизнь богемы была бегством Гашека от того гнусного, пошлого и подлого, что его окружало, а иногда — и от себя самого.
Но она не забирала Гашека целиком. Он всегда оставался в первую очередь писателем. И самые отчаянные проделки, самые рискованные приключения, жизнь ночной Праги, ее кабаков и трактиров, ее бездомных бродяг всегда запечатлевались им в литературных произведениях.
«...ради своего искусства он опускался до уровня своих героев, чтобы постичь их отношение к людям и вещам. Он принес в жертву себя, мать, жену, ребенка, друзей — положил все, что имел, на алтарь правды...» — писала позднее о своем муже Ярмила.16
Гашек очень много работал. Этому способствовала и вечная нужда (которая преследовала писателя всю жизнь), и настоятельная внутренняя потребность немедленно запечатлеть увиденное, услышанное и пережитое, откликнуться па то, что волнует общество, вмешаться в события.
В довоенные годы им было написано около девятисот рассказов, фельетонов и очерков, роман «История мудрого вола» (рукопись была утрачена издателем), «Политическая и социальная история Партии умеренного прогресса в рамках закона» (84 главы) и, совместно с Фр. Лангером, Й. Махом и др., ряд коротких комических представлений для участников собраний «Партии умеренного прогресса».
За это время он издал несколько сборников: «Майские выкрики» (1903) (вместе с Л. Гаеком), «Бравый солдат Швейк и другие удивительные истории» (1912), «Хлопоты пана Тенкрата» (1912), «Гид для иностранцев» (1912), «Моя торговля собаками» (1915).
Первая мировая война прервала и напряженную творческую работу Гашека, и его беспокойную жизнь «лидера» пражской богемы.
Раннее творчество Гашека менее известно читателям, чем «Похождения бравого солдата Швейка». И это не удивительно: до последнего времени его рассказы и фельетоны, разбросанные по различным газетам и журналам, не были собраны и систематизированы (чему препятствовало и множество псевдонимов, которыми он пользовался). Лишь сейчас, когда в Чехословакии издается собрание его сочинений, впервые появилась возможность ознакомиться с этой очень значительной частью творческого наследия сатирика.
В очерках, рассказах, повестях, статьях, юморесках и фельетонах Гашек отразил важнейшие стороны жизни современной ему Чехии. В совокупности они представляют собой своего рода сатирическую энциклопедию жизни чешского народа в преддверии первой мировой войны.
Началом творческого пути Гашека можно считать 1901 — 1904 годы.
В 1901 году (26 января) в газете «Народни листы» появился его первый очерк «Цыгане на празднике». G этого времени он начинает систематически печатать в ней (позднее — в журналах «Илюстрованы свет» и «Светозор») путевые очерки и рассказы, запечатлевшие его странствования по Австро-Венгрии и другим странам.
Уже в ранней путевой юмореске «Исповедь из Венгрии» (1902) Гашек очень точно определил программу и цель своих путешествий: «Мы всё обстоятельно изучаем. Нам важна не только природа: хотим в особенности узнать народ. Мы бродим среди простых горцев».
В живописной манере, с точностью ученого-этнографа и зоркостью художника описывает Гашек своеобразие внешнего облика, характера, быта жителей окраин Габсбургской империи (Словакии, Галиции, Венгрии). Его привлекает в них суровая простота нравов, цельность характеров, самобытность жизненного уклада, живучесть воспоминаний о былых подвигах народных мстителей («Детванцы», 1902; «Разбойник за Магурой», 1902; «Пастух Лайко», 1903, и др.). Нередко эти этнографические картинки окрашены лукавым юмором, как в рассказах «Детванцы», «Разбойник за Магурой».
Он рисует суровую красоту неприступных гор и непроходимых лесов, стремительность горных потоков и спокойную гладь равнинных озер. Его чаруют розовые отсветы зари на вершинах снежных скал, молочно-белый свет месяца, заливающий лесные поляны, необозримые зеленые моря кукурузы («Ой, Дунаец, белая вода!» 1902; «У перевоза», 1902; «Цыганская поэзия», 1903, и др.).
Увлечение Гашека народной жизнью и природой отдаленных окраин Австро-Венгерской империи не было исключительным явлением в чешской литературе начала XX века; его разделяла с ним и значительная часть предвоенного писательского поколения Чехии (Фр. Шрамек, И. Маген и др.).
Это было и романтическим бегством из «неволи душных городов» — проявлением юношеского бунта против узких мещанских рамок устоявшегося городского быта, сковывающих свободу личности, и поисками цельных натур, сложившихся в непосредственном общении с природой, и просто молодой ненасытной жаждой познать жизнь в самых различных ее проявлениях.
Близость героев Гашека (пастухов, крестьян, рыбаков, паромщиков, браконьеров, бродяг) к природе, проявляющиеся временами отголоски ее древнего обожествления (легенды о лесных девах, русалках, «нечистой силе») придают его бытовым очеркам особую романтическую приподнятость, поэтичность.17
Иногда поэтический мотив слияния человека с природой окрашивается у него в юмористические тона. В рассказе «Цыганская поэзия» (1903) изображен бежавший из тюрьмы цыган, который, залюбовавшись месяцем, не успел вовремя скрыться от четника.
«Показался месяц. Его красный шар все отчетливее и отчетливее выступал из тумана; постепенно он начал бледнеть, и, наконец, белый молочный свет полился на равнину.
Цыган Барро внимательно следил за восходом. Он встал и, поворачивая голову вслед за поднимающимся месяцем, непрестанно кивал, как будто хотел проявить свое полное согласие с происходящим».
В городе, куда был доставлен незадачливый беглец, он так объяснил судье, почему попался в руки четника:
«— Месяц меня задержал, ваша милость.
— Как так месяц?
— Ну, месяц всходил — я и задержался».
Весь пронизан добродушным юмором поэтический рассказ Гашека о стареньком сельском священнике, влюбленном в природу и ее красоту («Вино лесов, вино земляничное», 1902). Все лето бродит он по лесам, собирая ягоды, а на зиму приготовляет из них чудесное, ароматное вино. Долгими зимними вечерами пьет священник изумительный напиток, вобравший в себя «аромат всех окрестных лесов, запахи весны и лета», и распевает бесконечные песни о «лесных девах и зеленом вине», к которым с простодушной набожностью прислушиваются собирающиеся под его окнами прихожане, «как будто это были литании, возносимые в костеле к пресвятой деве Марии».
Поэтическая атмосфера ранних рассказов Гашека зачастую создавалась тем, что писатель щедро вводил в повествование народные песни. Задорные песни дровосеков, тоскливые цыганские, старые воинские, лихие разбойничьи, пастушьи, — они звучат в этих рассказах на словацком, польском, венгерском, цыганском языках. Песенная стихия не является у Гашека чем-то привнесенным извне, она связана с бытом героев, раскрывает поэтическую душу народа.
Среди ранних рассказов Гашека немало и таких, где явственно звучит протест против произвола властей, против бога, допускающего зло и несправедливость на земле.
Общая окраска этих произведений уже иная. Светлые, мажорные тона сменяются темными, мрачными, Грустное настроение усиливает пейзаж: покрытая туманами равнина с гниющими черными болотами («На полевых работах», 1903); седая мгла надвигающейся осени («При сборе хмеля», 1904); багровые лучи солнца, освещающие молчаливые темные леса и мертвое тело убитого бродяги («Смерть горца», 1902).
В большинстве случаев герои показаны здесь Гашеком еще в традиционном для чешской «сельской» литературы того времени духе: как жертвы, вызывающие сочувствие и сострадание.
Но уже тогда появляется у Гашека и герой, отличающийся активным отношением к жизни и близкий самому автору с его юношеским бунтарством и пренебрежением к миру «власть имущих». Это был маленький человек из народных низов, тип народного простачка, внешне крайне простодушного и недалекого, а на самом деле хитрого и ловкого. Оружием в его активной и часто успешной обороне против властей служили природный здравый смысл, смекалка, вековой опыт сопротивления «господам», накопленный многими поколениями его предков.
Такой герой впервые был создан Гашеком в рассказе 1901 года «Удачная прогулка», где показано, как хитрый деревенский парень, прикинувшись наивным простачком, ловко выманивает порядочную сумму денег у скупого, расчетливого буржуа, совершающего со своим семейством традиционный летний «выход па природу». Близка к этому рассказу и юмореска о цыгане, который одурачил ученых-археологов, выдав черепки от разбитых глиняных горшков за остатки древнеримской посуды, найденные в курганах («Цыган-археолог», 1902). В обоих случаях сюжет носит явно анекдотический характер.
Герой рассказа «Рыбак Гуляй» (1902) — это уже представитель крестьянского коллектива, от его хитрости и сообразительности зависит судьба целой деревни. Гуляй не признает господских привилегий на владение землей и лесами. «Господь бог сотворил природу, поэтому только он один имеет право распоряжаться ею», — говорил он и, опираясь на эту «философию», браконьерствовал в княжеских лесах, а за ним шла и вся деревня.
Образ народного хитреца встречается и во многих других рассказах этих лет («Как дедушка Перунко вешался», 1903; «Избирательная кампания цыгана Шаваню», 1904, и др.).
Позднее в рассказе «Дядюшка Яхим» (1908), сюжет которого почти буквально повторяет сюжет «Рыбака Гуляя», писатель усиливает бунтарские черты героя, связывая их с вековыми традициями борьбы народа против «высоких панов».
В еще большей степени характерны для творчества зрелого Гашека те изменения, которые претерпел тип народного хитреца в рассказе «Разведывательная поездка» (1910). Его герой, староста Божетич, уже обдуманно и сознательно играет роль простодушного австрийского верноподданного, не допускающего и мысли о какой бы то ни было критике действий властей, и тем вводит в заблуждение посланного специально «прощупать» его взгляды чиновника тайной полиции.
Эти рассказы дают возможность проследить, как юмористическая трактовка столкновения маленького человека с властями перерастает у Гашека в сатирическую (углубляется социальная значимость конфликта, усиливается иронически-насмешливое освещение образов, противостоящих главному герою).
Конечным этапом эволюции этого образа, дающего автору возможность показать моральное превосходство народного коллектива над силами, им управляющими, станет для Гашека Швейк.
Мастерство Гашека-писателя созревало необычайно быстро. На первых порах близкий по своей творческой манере к чешской «сельской» прозе (подробные описания природы, социальной среды, особенностей быта и пр.), писатель нащупывает постепенно свой собственный путь, отвечающий как особенностям его дарования, так и стремлению активно вмешаться в жизнь. Преодолевая описательность и статичность, он идет к созданию остросюжетного сатирического рассказа, который позднее займет центральное место в его творчестве.
Годы 1904—1908 были для Гашека временем поисков, временем уяснения своих задач как художника.
Благодаря многолетним странствованиям Гашек приобрел богатый жизненный опыт, познакомился с положением народных масс, стал задумываться над причинами социального зла и искать путей его устранения.
Но переход от ставших уже привычными картин устоявшегося сельского быта к социальной теме, к попыткам охватить изменчивые формы общественной жизни требовал новых творческих решений.
Гашеку необходимо было определить свои эстетические позиции, к этому толкали его п непрерывные литературные бои, происходившие между писателями, продолжающими демократические и реалистические традиции чешской литературы прошлых лет (Св. Чех, А. Ирасек, К. В. Райс, П. Безруч, И. Ольбрахт), и сторонниками различных модернистских течений, отражавших идеалы и вкусы буржуазных кругов Чехии, ориентировавшихся на культуру Запада (как, напри мер, поэт Отокар Бржезина или кружок молодых литераторов, группировавшихся вокруг журнала «Модерни ревю» и его редактора и главного теоретика А. Прохазки).
Гашек не любил и не умел высказываться публично по эстетическим вопросам. Фр. Лангер пишет в воспоминаниях, что при всякого рода спорах о литературе и искусстве он обычно либо демонстративно молчал, либо всячески стремился перевести разговор на другую тему.18
Поэтому свое эстетическое кредо писатель изложил не в статьях или манифестах (очень модных в то время), а во многих рассказах и фельетонах, написанных иногда в резко полемическом тоне.
Таков, например, его фельетон «О поэтах» (1907), которым Гашек вступил в острую полемику с эпигонами западного декадентства.
Говоря о мнимой значимости их творчества, Гашек пишет: «Они ощущают в себе некое незнаемое огорчение - и поэтому пишут стихи; ощущают некую необъяснимую тоску — и поэтому пишут стихи; ощущают некую душевную боль — и поэтому пишут стихи...»
В их произведениях нет дыхания жизни, нет живого человека, все перемещено в нереальный выдуманный и «вымученный» мир бледных теней, туманных призраков и неродившихся чувств — возмущается Гашек.
Он говорит об эпигонском характере творчества такого рода поэтов, которые пишут о горе и страданиях не потому, что на самом деле их испытывают, а лишь потому, что это модно. Осуждает Гашек и индивидуализм поэтов-декадентов.
Своим фельетоном писатель дает настоящий бой декадентской поэзии, не боясь, что надменные поэтические жрецы из «Модерни ревю» назовут его варваром, который ничего не понимает в искусстве.
О резко отрицательном отношении Гашека к модернистской литературе вспоминает и Фр. Лангер.
«...в начале каждого месяца, — пишет он, — литераторы обычно особенно дружно устремлялись в кофейни. Не потому, что у них было больше денег, чем всегда, а потому, что там в это время появлялись новые номера разных месячников и прежде всего «Модерни ревю», с которым большинство из нас было связано.
...Почти каждый номер этого журнала приносил какую-нибудь литературную сенсацию или, по крайней мере, полемику, а иногда и брань. И наш стол очень серьезно все обсуждал и разбирал.
Гашек же относился к этому арбитру нашей литературы и искусства вообще... скептически и даже презрительно и свое несогласие с ним проявлял краткими своеобразными приговорами, вроде: «Идиотизм!», «Олухи!», «Бить за это надо!» — и т. п., как будто хотел всячески подчеркнуть свою полную непричастность к этой рафинированной литературе».19
Остроумная критика декадентства содержится также в юмореске Гашека «Молодые направления» (1905), где он настойчиво призывает молодых писателей идти в жизнь, к людям, слушать, о чем они говорят и спорят, чем живут.
Гашек тесно связывает эстетические проблемы с социальными, требует, чтобы литература вмешивалась в жизнь, указывала пути борьбы с общественным злом.
Такой характер носит его фельетон «Поэзия социальная» (1907).
Он издевается здесь над теми авторами, которые, учитывая «дух времени» и моду, создают во множестве произведения из жизни рабочих, представляя их «жалкими фигурами, терпящими притеснения и без надежды блуждающими в потемках».
Возмущаясь низким художественным качеством этих ремесленных «изделий», Гашек особенно горячо восстает против их общего сентиментально-плаксивого направления: «Сплошнык тяготы жизни, сплошные слезы, сплошное хныканье...»
Он требует, чтобы писатели показывали, «по какому пути должен идти народ», а не только «причитали над его страданиями», чтобы «социальная» литература обращалась «к душам тех, кого она воспевает».
Фельетон вырастает в призыв автора к писателям помогать борьбе трудящихся против их угнетателей. Такой смысл имеет и его концовка: «Когда наконец мы услышим песни без пустых фраз, когда наконец прочтем социальный рассказ без вечного хныканья и увидим па наших сценах настоящую социальную пьесу — пьесу о победоносном восстании, песню мятежа, гимн побеждающего пролетариата...»
Критически оценивая современное состояние литературы и искусства, Гашек сатирически изображал пристрастие мещанской публики к «кровавым романам» и их растлевающее влияние на читателей («Читатель», 1907), осмеивал рабское копирование действительности натуралистами («Как мой друг Ключка рисовал святую Аполену», 1909), издевался над убогими верноподданническими стишками и мещански нравоучительными притчами, которыми пичкали детей школьные хрестоматии («Школьные хрестоматии», 1908) и т. д.
По свидетельству Э. А. Лонгена, Гашек однажды очень обстоятельно изложил в его присутствии свои взгляды на искусство:
«Я... думаю, что искусство означает открытие истины в ее глубочайшей сущности. Искусство — это вечное движение. Нужно все время копать и копать, добираясь до глубины...
Рабство и людская глупость, низводящие жизненный уровень на самую низкую ступень, владеют миром, и против этой гнусности нужно бороться. Да, друзья, и в искусстве должна отражаться борьба. Сейчас долг художника раскрытием истины сражаться против темных сил, управляющих человечеством, как стадом скота в прериях...
...В недалеком будущем искусство станет могущественным фактором. И самыми нужными будут те художники, которые обладают широким кругозором и пойдут безоглядно за правдой. Мещанство, самовлюбленность, кокетничанье и мелочность — все это гибель для художника... Искусство — это жизнь в ее острейшем движении, живая правда, волнующая своей сущностью...»20
Хотя эта (разумеется, не дословная) запись относится уже к 1914 году, она характеризует те эстетические принципы, которыми руководствовался Гашек не только в пору творческой зрелости, но и в годы своего становления как писателя-сатирика (1904—1908).
Обостренный влиянием русской революции 1905 года глубокий политический кризис, который переживала тогда Габсбургская империя, создавал благоприятную почву для развития сатирического направления в чешской литературе.
Крупнейшие писатели и поэты Чехии как 90-х годов, так и поколения, вступившего в литературу уже в XX веке, создали в эти годы лучшие свои сатирические произведения, бичующие Австро-Венгерскую монархию, милитаризм, убогую ограниченность мещанства.
По признанию чешского литературоведа Фр. Бурианека, в то время «трудно было не писать сатиры».21
Появление сборников стихов Й. С. Махара («Сатирикон», 1904), В. Дыка («Сатиры и сарказмы», 1905), Фр. Шрамека («Синий и красный», 1906), Фр. Гельпера («Радости жизни», 1903), сатирических произведений П. Безруча, Ст. К. Неймана, И. Ольбрахта, расцвет сатирической рабочей печати знаменовали собой «золотой век» чешской сатиры.
В эти годы ведущее место в творчестве Гашека начинают занимать социальные проблемы; все большее внимание уделяет он теперь городской теме, главным образом жизни городских низов — рабочих, бедноты, деклассированного городского «дна».
Писатель не сразу художественно освоил новую проблематику. Поэтому на первых порах в его творчестве преобладает публицистика. Полнее всего она представлена его фельетонами. Самые смелые из них были созданы в 1906 1907 годах, во время наиболее активного участия Гашека в анархистском движении («Новый год», «О спорте», «О балах», «О парламентах», «О народной песне», «Конец масленицы» и др.). Недаром ни один из них не обошелся без вмешательства цензуры.
Говорит ли в них писатель о встрече Нового года, о спорте, о народных песнях, масленичных балах и маскарадах, — он все время возвращается к одной центральной теме — к противоречию между трудящимися низами и правящими классами. Читатель найдет здесь и своего рода пророчества о грядущем крахе несправедливых общественных порядков («Новый год», «Конец масленицы»).
Фельетоны Гашека написаны горячо, увлеченно, зло. Сверкающее остроумие, неожиданные сопоставления и ассоциации, тонкая ирония, искусное пародирование, — все это свидетельствовало о незаурядном даровании Гашека — публициста и фельетониста.
Как и в ранних очерках, писатель широко вводит в них фольклорный материал, только теперь он опирается, главным образом, па городской фольклор (уличные песенки, фабричные песни, поговорки, пословицы и т. п.).
Фельетоны сыграли важную роль в становлении гашековской сатиры, в выработке им новой, графической манеры письма (сменившей традиционную живописность путевых очерков) с ее лаконизмом, отсутствием бытовой детализации, резкой контрастностью света и тени, обнаженностью идейного замысла.
Эти черты гашековской сатиры отчетливо проявились не только в его фельетонах, но и в сатирических рассказах этих лет.
Самые значительные среди них: «Убийца перед судом» (1907), «Над озером Балатон», «Катастрофа в шахте» (1908), «Юбилей служанки Анны» (1908), «История поросенка Ксавера» (1908).
Социальный конфликт обнажен здесь до предела, максимально сокращено все, что могло отвлечь от его раскрытия: описание обстановки действия, обстоятельств, предшествующих событию, и т. п. Отрицательные персонажи раскрываются в каком-то основном их качестве, которое, с точки зрения автора, и подлежит критике и осмеянию. Гашек стремится дать «главное определение человека».22
Поскольку объект его сатиры — привилегированные классы общества, писатель подчеркивает в своих героях те их черты, которые присущи им как лицам, принадлежащим к общественным верхам. Достигается это прежде всего ироническим раскрытием их образа мышления, их оценки людей и событий, составляющей поразительный контраст с действительным характером этих людей и объективным смыслом событий.
Так, в рассказе «Катастрофа в шахте» супруга шахтовладельца, собирающаяся устроить благотворительный бал в пользу семейств погибших шахтеров, сокрушается, что их погибло всего четверо: «Какая была бы торжественность и пышность, если бы катастрофа была более крупной! Но ничего не поделаешь, нужно благодарить бога и за эти четыре осиротевшие семьи».
Смерть семидесятипятилетней служанки Анны, надорвавшейся под непосильной ношей, по мнению ее хозяйки, «госпожи советницы» — это «подвох» с ее стороны, чтобы сорвать намечавшееся празднование се юбилея. «Она это нарочно подстроила», — вторит ей другая «госпожа советница» — председательница Общества по охране служанок.
Человек, убивший в самообороне торговца, по единодушному мнению присутствующей на суде буржуазной публики, «нарочно» не ел три дня, «чтобы впоследствии иметь возможность утверждать, что он решился на кражу под влиянием голода» («Убийца перед судом»).
Автор внешне как бы солидаризируется с этими персонажами и с их точки зрения оценивает происходящее. Но позиции «благонамеренных» буржуа так сатирически заострены, поданы так гротескно, с такой уничтожающей иронией, что читателю ясен их классовый характер.
Иной тип сатирического рассказа складывался у писателя на страницах пражских юмористических журналов, где он публиковал юморески из жизни городского мещанства. Социальная тема раскрывается здесь через семейные, бытовые конфликты.
Воспроизводя быт городских обывателей (торговцев, чиновников, ремесленников, учителей, пражской богемы и пр.), писатель внешне предельно традиционен, идет в русле старой чешской юмористики с ее давно сложившимися сюжетами, типами и ситуациями.
Это и не удивительно: помещая свои юморески в весьма «почтенных» печатных органах с установившимися многолетними традициями, со своим кругом читателей («Народни листы», «Гумористицке листы»), Гашек должен был считаться с требованиями издателей, которые не потерпели бы резкого изменения привычной тематики, нарушения общепринятых канонов мещанской развлекательной литературы.
Нельзя забывать и того, что Гашеку приходилось очень много писать. Иногда он один заполнял, например, целые номера бульварного юмористического журнала «Весела Прага». Использование готовых тем и сюжетов облегчало ему этот огромный труд.23
Казалось, Гашек даже нарочно выбирал самые банальные сюжеты: неудачное сватовство, «ловля» женихов, семейные ссоры («Похищение людей», 1906; «Обещание», 1907); широко распространенные в юмористической литературе типы: чудак-отец, робкий влюбленный, предприимчивая девица, жаждущая выйти замуж («Френология», 1905; «Учитель Петр», 1908), многократно использованные комические ситуации, вроде бегства жениха («У языковеда», 1904). Но и в этих ограниченных рамках Гашек-юморист проявил необыкновенную изобретательность, уменье использовать бытовую тематику для остросатирической критики мещанства. Эти рассказы дают подлинно сатирический групповой портрет пражского и провинциального мещанства с его убогими интересами, мелкими корыстными расчетами, дешевым тщеславием и пошлой обывательской мудростью.
В повести «Страдания пана Тенкрата» (1907) собран весь арсенал специфических для бытового юмора персонажей, ситуаций и конфликтов. На этом фоне Гашек создает сатирический тип мещанина, как бы вобравшего в себя самые характерные черты мещанства, его морали, «культуры», жизненного уклада. Это пан Банзет, крупный чиновник, который ведет сложную интригу, чтобы заставить своего подчиненного, молодого практиканта Тенкрата, жениться на своей дочери.
Повесть построена как своеобразный монолог Банзета, которым «поглощаются» реплики Тенкрата.
Отчитывая Тенкрата за то, что тот, не посоветовавшись с ним, провел вечер в ресторане «У вола», пан Банзет дает уничтожающую характеристику «социалистической» черни:
«В ресторане «У вола» сходятся наши противники, люди, которые принадлежат к так называемой социалистической партии и которые — подумайте только! — не конфирмовали своих детей...
Там сходится как раз та чернь, которая устроила митинг протеста, когда здесь были миссионеры, собиравшие деньги на китайских ребят. Вы качаете недоверчиво головой? Да, да! На такую подлость способны тс люди, с которыми вы сидели вчера за одним столом.
Могу вам сообщить, что их митинг протеста прошел не так, как бы нм хотелось. Здешний народ но так глуп, чтобы позволить безнаказанно твердить, что у нас самих достаточно бедных детей, о которых нужно позаботиться, прежде чем думать о китайских ребятишках; здешний народ показал им, что мы живем не в безбожной Франции, что наш город входит в двуединую Австрийскую империю. А вы сидели вчера среди этого уличного сброда, плебса, и разговаривали с ними, и они даже позвали вас на вечеринку!»
Банзет показан Гашеком, как один из столпов общества, охраняющий его установившиеся порядки. Банзеты — опора власти, они сидят в государственных учреждениях, учат детей в школах, возглавляют поддерживаемые правительством и поддерживающие его партии, предписывают свои законы обществу, искусству, литературе.
Повесть завершается грустно-иронической концовкой: «На этом я кончаю, все еще вспоминая печальную улыбку пана Тенкрата, этого бедняги, который может служить образцом подлинно славянского характера».
Мещанство выступает здесь уже не только как символ пошлости, но и как политическая категория, определившая трусливый обывательский индифферентизм мелкобуржуазных слоев населения, который Гашек считал страшнейшим общественным пороком.
Так, опираясь на традиционные формы чешской юмористики, Гашек перебрасывал мост от быта к политике, заставляя политику «светиться через быт».
Труднее уловить за его критикой буржуазного общества политические и социальные идеалы. Писатель пытается раскрыть их в рассказе «Удивительное приключение графа Гудримудридеса», напечатанном в 1908 году в социал-демократической газете «Право лиду».
Он создает здесь гротескный образ «твердолобого» аристократа Гудримудридеса. Пробудившись после двухсотлетнего сна и оказавшись в социалистическом обществе, граф «рассыпается в прах» от потрясения всем увиденным, олицетворяя собой «рассыпающийся в прах» старый эксплуататорский мир.
Веру в «крушение старых порядков», в начало повой эпохи «возрождения человечества» Гашек выражал неоднократно в своей публицистике («Новый год», «Конец масленицы» и др.). И это звучало смело и сильно. Сатирическая символика гибели старого, отжившего составляет и здесь наиболее сильную сторону рассказа. Но попытка художественно воплотить свою мечту о новых, социалистических порядках потерпела неудачу. Очень сухо, перечислительно «гражданин будущего общества» сообщает графу о том, что его сограждане не знают ни наемного рабства, ни сословных и классовых различий и что у них «самый короткий рабочий день и самая высокая производительность труда».
Появление в творчестве Гашека картины социалистического общества, стремление художественно воссоздать перспективу общественного развития к социализму было очень показательно для направления политического развития Гашека и характера его творческих поисков.
В канун первой мировой войны центральное место в творчестве писателя начинает занимать политика. 1908—1914 годы — время расцвета политической сатиры Гашека.
Это были трудные для чешского народа годы, когда австрийское правительство вступило на путь захватнических войн, началась ускоренная милитаризация страны, усилились национальный гнет и полицейский террор.
Передовая чешская литература остро реагировала па эти все яснее обозначающиеся черты империалистического характера Габсбургской монархии. Особенно единодушный отпор встретил с ее стороны рост австрийского милитаризма.24
Антимилитаристская сатира Гашека становится острозлободневной и нередко является прямым откликом на политические события или мероприятия правительства, непосредственно затрагивающие интересы народа.
Характерна в этом отношении сатирическая миниатюра «Дредноуты» (1911), где писатель изображает пекоего Яна Луху, которого государство в буквальном смысле слова «обобрало до нитки», чтобы пополнить казну военного ведомства. Более того, с него потребовали еще, чтобы он под присягой подтвердил, что больше ничего не имеет.
И вот голый человек бежит по городу, бежит «в том виде, в каком его сотворил господь бог и в каком его оставили власти», бежит в финансовое управление, чтобы принести требуемую присягу.
В довершение всего его еще привлекают к суду за «нарушение общественной нравственности».
В цикле юморесок о бравом солдате Швейке (1911) снова появляется образ народного простачка, а вместе с ним в антимилитаристской сатире Гашека впервые возникает оптимистическая тема победы человека из народа над военной машиной государства. Читатели поняли внутренний смысл этого образа, и Швейк сразу приобрел множество друзей.25
В антимилитаристских рассказах, как и во всем творчестве Гашека этих лет, противоречие между народом и государственной властью выдвигается на первый план.
Своего героя — маленького человека — Гашек ставит теперь лицом к лицу с австрийской государственной машиной, демонстрируя ее всепроникающий идиотический бюрократизм.
Строго соблюдая предписание о запрещении ввоза скота из-за границы, австрийская таможня предлагает путешественнику, желающему вернуться на родину и имеющему в своем организме вставленную врачами свиную почку, либо оставить ее за границей, либо остаться там самому («Хирургия и таможенный тариф», 1910); чтобы найти наследника человека, оставившего после себя всего семь геллеров, полицией было израсходовано одиннадцать тысяч крон («Наследство Шафранека», 1911); для установления степени виновности безбилетного пассажира создается громадный чиновничий аппарат, содержание которого в несколько тысяч раз превышает стоимость билета («Человек без билета», 1911) и т. п.
В этой группе рассказов писатель раскрывает «безумие бюрократизма» австрийской государственной машины при помощи ситуаций, выходящих за рамки реального, но характеры людей — проводников бюрократического режима — здесь едва намечены.
В ряде других рассказов, также прибегая к гротеску, Гашек создает образ человека-чиновника, превратившегося в бездушный автомат служебного долга, страшный, опасный для окружающих.
Наиболее художественно убедительно и остро такой чиновник показан Гашеком в рассказе «Служебное рвение Штепана Брыха, сборщика налогов на Пражском мосту» (1911).
С фанатической настойчивостью преследует Штепан Брых человека, попытавшегося перейти через мост, не уплатив полагающегося налога:
«Когда взошла луна, убегавший оглянулся и вдруг увидел плоскую форменную фуражку, перекошенный рот и выпученные глаза чиновника магистрата.
В смертельном страхе свернул он к реке и прыгнул в воду: он хотел жить. Еще один всплеск и Штепан Брых уже плыл за беглецом.
С криком: «Уплатите крейцер!» — он настиг незнакомца па середине реки и мертвой хваткой вцепился в его одежду. Большой вал накрыл обоих...
Спустя три дня из Влтавы около Клецан выловили двух утопленников, сжимавших друг друга в страстных объятиях.
В судорожно сведенном кулаке одного из них был зажат крейцер. Это был Штепан Брых, который успел-таки за секунду перед смертью вытащить крейцер из кармана своей жертвы.
С этого времени жутко ночью на берегах Влтавы между Подбабой и Подгорьем. В полночь из воды то и дело доносится:
— Уплатите крейцер!
Это и на дно реки не успокаивается дух Штепана Брыха».
Разрушая рамки бытового правдоподобия, образы Штепана Брыха, цензора Свободы («Добросовестпый цензор Свобода», 1911), инспектора Готтштейна («Служебный долг», 1909) и других превращаются в гротескные маски-символы. Они трагикомичны, эти маски, тупой фанатизм их обладателей вызывает смех, но совсем не смешон, а по сути своей трагичен сам процесс такого «обесчеловечения» человека. Вот такими — страшными, бесчеловечными, воплощающими в себе безликую, стоящую над людьми мощь государственной власти, — представлялись носители этой власти маленькому человеку, вступающему в столкновение с ними. И он часто оказывается их жертвой.
Так, робкий чиновник Махулка (родной брат гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина) сходит с ума, не выдержав умственного напряжения в связи с решением «сложпой» проблемы — как ему обращаться к своему портному после того, как тот стал советником магистратуры, то есть его непосредственным начальством («Удивнтельпое приключепне Франтишека Махулки», 1909); сходит с ума и тихий, вежливый библиотекарь Чабоун, когда его обвинили в хулиганстве за то, что, поливая цветы, он нечаянно облил важного чиновника, проходившего под его окнами («Хулиганство библиотекаря Чабоуна», 1913), и т. и.
Выход за пределы бытового правдоподобия к фантастике, характерный для этих рассказов, не означал для Гашека, как и для Гоголя, например, или Салтыкова-Щедрина, разрыва с реализмом. Наоборот, он позволял писателю глубже и острее показать сущность реальных явлений жизни.
Герои Гашека — это обыкновенные, ничем не примечательные люди, но они духовно искалечены условиями своего существования и поэтому совершают странные, фантастические поступки, которые и выявляют их внутреннюю ущербность.
В самом топе повествования у Гашека никогда нет ни удивления, ни ужаса перед необычным и страшным. Необычное представлено как обычное, часто случающееся, и это помогает вскрыть подлинную сущность той действительности, в которой ненормальность стала нормой, сумасшествие — обычным бытовым эпизодом, идиотизм — привычным психологическим состоянием.
Большое место в сатире Гашека предвоенных лет занимала критика церкви и религии. Писатель и в этом отношении шел в одном ряду с прогрессивными кругами чешской литературы, выступившими единым фронтом против клерикальной реакции.26
Гашек великолепно знал церковную службу, религиозные обряды, закулисную сторону деятельности и быта священнослужителей. По-видимому, недаром прошли для него годы, когда он мальчиком прислуживал священникам в качестве министранта в пражских костелах. Поэтому так достоверны и точны его описания церковной и монастырской обстановки.
Среди молодых литераторов Гашек считался даже своего рода «специалистом» по борьбе с клерикалами.27
В духе народной критики духовенства, широко используя фольклорные жанры и мотивы, живописует Гашек амурные похождения попов и монахов («Нравоучительный рассказ», 1909; «Страстное желание», 1914), их корыстолюбие и чревоугодничество («Как черти ограбили монастырь св. Томата», 1905; «В монастыре в Бецкове», 1910), нехитрую механику творимых ими «чудес» («О святом Гильдульфе» 1909; «Конец св. Юры», 1912).
Гашек показывает поражение клерикальных сил при столкновении с человеком из народа, и это придает рассказам оптимистическое звучание.
В рассказах «Как Юн-Сен стал христианином» (1908), «Чаган-Куренский рассказ» (1911) хитроумные миссионеры становятся жертвами тех самых простодушных дикарей, которых они бесстыдно грабили, опираясь на волю и слово божье; победителями в столкновении со служителями церкви оказываются и народные герои из рассказов, воспроизводящих современную писателю чешскую действительность: крестьяне-горцы («Борьба за души», 1913), арестант Шейба («Бунт арестанта Шейбы», 1908), батрак Вейвода («Нравоучительный рассказ», 1909).
Изображенный в последнем рассказе патер — любовник княгини и в то же время яростный обличитель порока... среди бедняков. Как грозный судия, появляется он у батрака Вейводы, который не освятил свой брак в церкви, и начинает укорять его в греховном сожительстве, пересыпая евангельские заповеди ругательствами.
Решив, что он достаточно вразумил «грешника», патер, наконец, спрашивает:
«— Так что мы сделаем теперь, Вейвода?
— А мы с вами, преподобный отец, и дальше останемся свиньями», — невозмутимо отвечает ему батрак. «Добродетельный» патер остается посрамленным.
Героев, всячески сопротивляющихся гнету «духовных отцов», показывает Гашек и в рассказах, посвященных религиозному воспитанию детей. Писатель создает в них обширную сатирическую галерею «отцов законоучителей» — пьяниц, чревоугодников, картежников, садистов, лицемеров, — которые физически и духовно калечат ребят в школах и приютах («Рождественский вечер в приюте», 1909; «Урок закона божьего, 1914). Суровый сарказм, окрашивающий эти произведения Гашека, не лишает их и лукавой усмешки, когда речь идет об ухищрениях и уловках маленьких героев, стремящихся отстоять свои права или, во всяком случае, избежать наказания, уготованного им духовными наставниками. Это сатира веселая, озорная, полная иронии и откровенной издевки.
Часто в своих атеистических рассказах Гашек прибегает и к гротеску. Типичны в этом отношении рассказы «Животные и чудеса» (1909) и «Святые и животные» (1912).
Остроумно пародируя в них всевозможные «жития святых», систематически публиковавшиеся клерикальной печатью, писатель весело рассказывает «поучительные» истории о том, как горячая молитва какого-нибудь «святого отца» или «святой девы» заставляет диких зверей выкидывать самые невероятные трюки. То огромный медведь, задравший у «святого пустынника» осла, сам взнуздывает себя его недоуздком и везет старца на своей спине в Рим; то кровожадный крокодил, насмерть перепугавшись «святой девы», строго приказавшей ему не вредить больше людям, в ужасе топится в пруду; то добросердечные ласточки сами себя фаршируют и жарят, чтобы «святой отец» не умер в пустыне от голода.
В этих рассказах Гашек ведет наступление уже на самую суть религиозного мировоззрения, которое опирается на слепую веру, отвергающую всякие доводы рассудка, жизненного опыта и пауки. Он помогает понять действительную нелепость, комичность официально признанных церковью так называемых «чудес».
Главным оружием Гашека в борьбе с религией, придававшим его сатире могучую силу воздействия, был смех, который, по слову Белинского, «часто бывает великим посредником в деле отличения истины от лжи».
Способность быстро откликаться на происходящие события, точно и трезво их оценивать в полной мере сказалась в самом значительном произведении Гашека предвоенных лет — «Политической и социальной истории Партии умеренного прогресса в рамках закона».
Уже само создание этой «партии» было острейшей сатирической мистификацией писателя, так как она в пародийной иронической форме воспроизводила облик тогдашних политических партий Чехии, как бы слитых воедино.
Здесь Гашеком и его друзьями было найдено и сформулировано то начало, которое эти партии объединяло; оно стало основой их программы: «Умеренный прогресс в рамках закона».
Гашек писал историю своей «партии» в 1912 году и, не закончив ее, отдал рукопись издателю журнала «Весела Прага» Карелу Лочаку. Но Лочак не решился напечатать книгу и продал ее другу Гашека Алоису Гатине, который в 1924—1925 годах опубликовал несколько глав из нее в своей газете «Смер».
Позднее рукопись попала в руки биографа Гашека Вацлава Менгера и была частично использована им в книге «Ярослав Гашек дома». Некоторые главы он передал Юлиусу Фучику для публикации в «Руде право» (1937).
Фучик высоко оценил сатирическую остроту гашековской «Истории», написав в небольшом введении к публикуемым главам, что она «представляет собой действительно великолепную сатирическую историю чешской жизни последних лет перед войной» и «занимает в творчестве Гашека особое место, очень многое объясняя во всем развитии писателя (не говоря уже о том, что — хотя и в сатирической форме — объясняет и многие иные вещи).28
Впервые, спустя более чем полвека после ее написания, «История Партии умеренного прогресса» в полном объеме (84 главы) появилась в IX томе Собрания сочинений писателя (1963).
Она включает в себя сатирические портреты политических деятелей («Товарищ Шкатула», «Главный редактор «Веского слова» Иржи Пихль»), литераторов («Поэт Рацек», «Самый толстый чешский писатель Ян Остен»), эпизоды из деятельности «Партии умеренного прогресса» («Партия растет, но ее бьют», «День выборов»), доклады Гашека на «предвыборных» собраниях («Доклад о реабилитации животных», «Доклад о национализации дворников») и «официальные документы» («Манифест Партии умеренного прогресса в рамках закона к последним выборам»).
Внешне главы «Истории» связаны между собой тем, что герои и сатирических портретов, и эпизодов имеют какое-то отношение к Партии умеренного прогресса, либо как ее приверженцы, либо как противники. Но более глубокая внутренняя связь, объединяющая все эти разрозненные очерки, заключается в том, что в них запечатлен дух эпохи, точные приметы времени, характеризующие политическую обстановку и литературную борьбу в Чехии тех лет.
В единое целое сплачивает их и личность самого «историка»: его оценка показываемых явлений и особая манера рассказа. Гашек выступает под маской лояльного, умеренно прогрессивного патриота и в то же время — предводителя веселой компании пражской богемы. Эта маскировка позволяла ему в шутливой форме, легко переходя от юмора к острой сатире, произнести беспощадный приговор ведущим чешским политическим партиям того времени, разглядев за пышными многообещающими лозунгами их лидеров своекорыстные, узкоклассовые цели, поняв, что борьба этих партий — обман народа.
В «Истории Партии умеренного прогресса» всеми красками заиграло выдающееся дарование Гашека-пародиста. Используя свое великолепное знание политической жизни Чехии как с ее парадной, так и с закулисной стороны, писатель мастерски пародирует здесь официальную идеологию, программы и лозунги политических партий, язык правительственных газет, речи политических деятелей и т. п.
Прекрасным образцом его пародии может служить «Манифест Партии умеренного прогресса в рамках закона к последним выборам».
В манифесте торжественно провозглашалось: «Памятуя, что закон охраняет каждого человека от насилия, вверяем мы нашу программу охранительным крылам закона. Поскольку же с течением времени все законы у нас реформируются — то есть развиваются рука об руку с умеренным прогрессом, — то и сей умеренный прогресс внесли мы в свою программу. Ибо немыслимо себе представить, чтобы грудной младенец неким насильственным способом превратился вдруг в зрелого мужа, — он может им стать лишь путем естественного развития, вырастая день за днем, год за годом».
В иронической, пародийной форме здесь выражены, по существу, и характер политики тогдашней социал-демократии с ее оппортунизмом и ставкой на «законные действия», и сущность «научно обоснованной» программы масариковской реалистической партии с ее идеей «естественного развития» (умеренного прогресса) ; а в неоднократных торжественных обращениях, «прослаивающих» весь манифест («Народ чешский!» «Чехи!» «Соотечественники!» «Граждане чехи!» и т. п.), явственно звучат интонации воззваний младо- чехов, пытавшихся внушить избирателям, что они выступают от имени всего чешского народа.
Отличительной чертой гашековской «Истории» был ее импровизаторский характер. Это свободный, непринужденный рассказ, с частыми отклонениями от темы, экскурсами в историю, в различные отрасли наук, бытовыми анекдотами, игрой слов, игрой ассоциаций, тонко замаскированными политическими намеками.
«...B этот момент, когда я должен произнести свою первую кандидатскую речь, взор мой невольно обращается к прошлому, к тому времени, когда Христофор Колумб, в существовании которого многие сомневаются, хотя уже одно название известной страны Колумбия совершенно точно указывает, где нужно искать его родину... Так вот, я вспоминаю, что Христофор Колумб, когда готовился к отплытию морем из Испании, чтобы открыть Америку, стоя на палубе своих трех кораблей, произнес в последнюю минуту перед поднятием якоря: «Пустыми словами и пустыми фразами Америки не откроешь!» — таково было начало одной из первых «предвыборных» речей «пана кандидата Гашека».
Гашек использует действенный сатирический прием сопоставления или просто композиционного совмещения «высоких» явлений с «низкими», малозначительными и даже вульгарными, дававший ему возможность как бы мимоходом снижать «высокие» лозунги буржуазных политиков, показывая их истинную подоплеку, скрывающуюся за громкими фразами. 29
В одном из выступлений при открытии собрания «Партии умеренного прогресса» Гашек заявил:
«Наша партия должна быть партией прогрессивной, поскольку глас парода, ворвавшийся сейчас из этой двери, высказался за прогресс...
Итак, партия прогрессивная, да, но только опытный человек способен предугадать, куда этот прогресс может завести. Знал я одну вдову по фамилии Зсленкова. Она как-то попалась на удочку экономического обзора «Часа»30 и приобрела себе пару йоркширских свиней, поскольку «Час» твердил, что йоркширские свиньи являются прогрессом по сравнению с нашими чешскими свиньями. Жила она, эта вдова, в Струиковицах у Воднян. Так вот, не прошло и года, как она написала в редакцию «Часа», чтобы они оставили ее в покое со своими прогрессивными свиньями, что раньше чешская свинья приносила ей шестнадцать поросят, а эта, прогрессивная, с грехом пополам народила всего пять.
Вот я и говорю, как бы с нами не получилось того же самого...»
Программа масариковской реалистической партии и западная ориентация ее лидера здесь не только полностью дискредитируются, но и приобретают совершенно убийственную комическую окраску.
«История Партии умеренного прогресса» — произведение в значительной степени анархического толка. Гашек здесь «рубит сплеча», издевается над всеми партиями, представляя всю политическую борьбу как грязную, недостойную игру политиканов-карьеристов или пустую болтовню «пивных политиков».
Но уже сама безоглядная острота его сатиры, то обстоятельство, что лейтмотивом книги было обвинение политических лидеров в обмане народа, свидетельствовали о прочных демократических позициях автора, о его попытках найти твердую почву под ногами.
В последние предвоенные годы Гашек больше всего печатался в социал-демократической прессе (в газете «Право лиду» и приложениях к ней и в сатирическом рабочем журнале «Копршивы»). Здесь были опубликованы лучшие его рассказы и фельетоны этих лет: «Забастовка преступников», 1910; «Об эгоизме науки», 1912; «Куда летом на дачу?», 1912; «Фиолетовый гром», 1913; «Урок закона божьего», 1914, и др.
Гашек и чешская рабочая сатира — тема, заслуживающая особого рассмотрения. Здесь можно лишь указать на то, что как тематика его сатиры, так и способ изображения, язык, а главное — его отношение к изображаемому, угол зрения — все это было очень близко к тому, что давала в то время сатирическая рабочая печать.
Она имела в Чехии очень широкое распространение и давние традиции.31 К 900-м годам она накопила уже богатый опыт и прочно стала на ноги. В ней начали принимать участие прогрессивные писатели того времени (И. Ольбрахт, М. Майерова, К. Чапек, Фр. Гельнер, Фр. Шрамек, Ант. Мацек и др.).
Радикализм, последовательность обличения, непосредственное отражение точки зрения рабочих масс — вот что отличало сатирические рабочие газеты и журналы.
Участие в рабочей сатирической печати оказало большое влияние на творчество Гашека предвоенных лет. Ее непримиримый боевой дух подкреплял смелость его обличений, ее опыт, формы, приемы сатирического изображения помогали формированию его сатирического почерка.
По мысли известного чешского литературоведа Яна Петрмихля, рабочая сатирическая печать проложила дорогу и подготовила почву для появления сатирика такой силы и мастерства, каким был Гашек. В статье «Из истории рабочей сатирической печати» он пишет:
«...Великий чешский сатирик и юморист Ярослав Гашек не стоит в отечественной литературе подобно одинокой скале, он не был одинок. Он явился высочайшей вершиной целого горного хребта, наиболее сконцентрированно выражая то, что распыленно, но все же ясно высказали до него десятки других как раз в рабочей печати».32
За пятнадцать лет непрерывного творческого труда Гашек вырос в крупнейшего сатирика предвоенной Чехии.
Раннее и глубокое знакомство с бедственным положением народных масс, обостренное собственным полунищенским существованием, сделало его выразителем их тревожного ощущения неустроенности мира, нарастающего протеста, наполнило его сатиру животрепещущим социальным содержанием, определило ее гуманистический пафос.
Он отразил в своем творчестве стихийное возмущение национальным гнетом, которое в предвоенные годы вылилось в массовое общенародное сопротивление австрийскому правительству и в особенности его милитаристской политике.
Многолетний участник политической жизни столицы, Гашек сумел разглядеть бесплодность, бесперспективность политической борьбы многочисленных чешских партий, их отрыв от народа и его интересов, запечатлев в своем творчестве глубокий кризис буржуазной демократии, который в сложных условиях переплетения национальных и социальных противоречий в Австро-Венгерской империи принял особенно болезненные и острые формы.
Но и сам писатель не избежал воздействия этого кризиса, о чем свидетельствует его анархическое бунтарство, отсутствие ясного представления о том, какими путями могут народные массы прийти к достижению национальной и социальной свободы.
С самого начала своего творческого пути Гашек был тесно связан с демократическим лагерем современного ему писательского поколения. Литература как достояние народных масс, непосредственно выражающая их точку зрения и настроения, их способ мышления, пользующаяся народным языком, — к этому стремился Гашек, и такую литературу он создавал, невзирая на презрительное отношение к его творчеству «высоких» литературных авторитетов.
Достижением Гашека-художника было использование гротеска для художественно убедительного раскрытия сущности современной социальной действительности, ее уродливости, абсурдности.
Но представления писателя о путях устранения социального зла были туманными и расплывчатыми. Это ограничивало рамки его сатиры, лишало ее ясной перспективы, придавало ей временами нигилистический характер.
Сила и слабость Гашека-сатирика отражали силу и слабость чешской предвоенной демократической литературы, силу и слабость всего демократического лагеря Чехии.
Примечания
1. См.: Gustav R. Opočencký, Čtvrt století s Jaroslavem Haškem, Vimperk, 1948, str. 33.
2. Cm.: Václav Mengen, Jaroslav Hašek doma, Praha, 1935, str. 25, 45, 107.
3. См.: Ladislav Hájek, Z mých vzpomínek na Jaroslava Haška, autora «Dobrého vojáka Švejka» a výborného českého humoristy, Praha, 1925, str. 12.
4. См. его рассказы: «Затруднения со свидетелем», «Воскресное юмористическое приложение», «Центр Европы» и др.; письмо к Ярмиле Маперовой от 28 августа 1906 года, в котором он цитирует «Евгения Онегина» на русском языке (См. Zdena Ап čí k, О životě Jaroslava Haška, Praha, 1953, str. 30); свидетельства Лонгена об использовании Гашеком образа гоголевских мертвых душ в выступлении на собрании «Партии умеренного прогресса» и др.
5. Ladislav Hájek, Z mých vzpomínek na Jaroslava Haška, Praha, 1925, str. 13.
6. Первое выступление Гашека в анархистской печати — стихи «Один литератор» и «Отцы бедняков», опубликованные 30 июня 1904 года в журнале «Омладина».
7. Josef Lada, Kronika mého života, Praha, 1954, str. 303—304.
8. См. Josef Lada, Kronika mého života, Praha, 1954, str. 312.
9. Václav Menger, Lidský profil Jaroslava Haška, Praha, 1946, str. 259.
10. Сам Гашек в своей «Истории Партии умеренного прогресса» относит ее основание то к 1904, то к 1908 году. См.: Jaroslav Hašek, Spisy, sv. IX, Praha, 1963, str. 23, 43.
11. Jaroslav Haše k, Spisy, sv IX, Praha, 1903, str. 268.
12. Václav Meng er, Lidský profil Jaroslava Ilaška, Praha, 1946, str. 7.
13. Jarmila Hašková, Haškova pravda (Drobné příběhy), Havlíčkův Brod, 1960, str. 121.
14. Václav Meng er, Lidský profil Jaroslava Haška, Praha, 1946, str. 299.
15. См. «Тирольские элегии» в кн.: К. Г а в л и ч е к - Б о р о в с к и й, Сатира и статьи, Гослитиздат, М. 1950, стр. 67.
16. Jarmila Hašková, Haškova pravda (Drobné příběhy), Havlíčkův Brod, 1960, str. 134.
17. На поэтизацию народной жизни в ранних очерках Гашека впервые указали чешские исследователи Радко Пытлик и Милан Янкович. См. Radko Pytlík, Lidovost v Haškových povídkách z cest, «Česká literatura», 1959, № 1; Milan Janko- v i č, Umělecká pravdivost Haškova Švejka, «Rozpravy Ceskoslo-vencké akademie věd», 1960, seš. 10.
18. См.: František Langer, Byli a bylo, Pmha, 1963, str. 14.
19. František Langer, Byli a bylo, Praha, 1963, str. 14.
20. Е. А. Longen, Jaroslav Hašek, Praha, 1928, str. 150—151.
21. Sb. «О české satiře», Praha, 1959, str. 229.
22. «Н. Щедрин о литературе», Гослитиздат, М. 1952, стр. 549.
23. Разумеется, при таком «массовом производстве» «забавного чтения» не могло быть и речи об одинаково высоком уровне всех произведений; немало было создано Гашеком и легковесных, «проходных» пустячков.
24. См., например, сборник стихов Фр. Шрамека «Синий и красный» (1906), рассказы Ивана Ольбрахта «История Эмануэля Умаченого» (1909), «О любви к родине, фамилиях начальства и других отвлеченных понятиях» (1910) и др.
25. Подробнее о Швейке см. в главе V.
26. Эпиграммы Й. С. Махара в сб. «Сатирикон» (1904), фельетоны и репортажи в книге «Рим» (1907); антиклерикальные брошюры Ант. Мацека: «Черные птицы» (1907), «Благочестивые мошенники» (1910); сатирические антиклерикальные стихи Фр. Гельнера, Й. Маха, П. Безруча и др.
27. См.: František Langer, Byli a bylo, Praha, 1963, str. 13.
28. См.: Jaroslav Hašek, Spisy, sv. IX, Praha, 1963, str. 287.
29. Нельзя не вспомнить здесь, что этим жe приемом Гашек широко пользуется и в «Похождениях бравого солдата Швейка». Чешские исследователи творчества Гашека (Зд. Анчик, Г. Пытлик, М. Янкович) справедливо рассматривают его «Историю» как произведение, которое и своей попыткой дать целостную сатирическую картину эпохи, и своим художественным строем во многом предвещает будущий роман о Швейке.
30. Орган реалистической партии Масарика.
31. Первый чешский сатирический рабочий листок «Сршень» начал выходить еще в 1870 году. В 90-х годах почти в каждом крупном промышленном центре страны был свой сатирический рабочий журнал: в Брно — «Рашпле», в Пльзене — «Жумбера» и «Сатан», в Праге — «Бич», «Гоблик и Райблик» и др.
32. См.: Sb. «О české satiře», Praha, 1959, str. 111.
