В военном деле я — полный профан, Австрия не дала мне военного образования, и я, чтобы проникнуть в тайны военного искусства, был вынужден выкручиваться изо всех сил.
Ярослав Гашек
Весной 1918 года в Самаре было неспокойно. Кадеты, меньшевики, эсеры и анархисты вели подрывную работу. Через Самару проходили эшелоны, битком набитые чехословацкими легионерами.
Первый пехотный полк имени Яна Гуса задержался на станции. Офицеры пьянствовали в штабном вагоне или околачивались возле кухни, а рядовые, не имея права покидать вагоны, сидели в теплушках, как на гауптвахте. Вдоль эшелона сновали торговки, старики сбывали сушеные листья турецкого табака или мелко нарубленную махорку.
— Долго мы тут будем вшей кормить? — спросил, выглядывая из последней теплушки, солдат Вацлав Долейши.
— Вшей не трогай. Они — полезные насекомые, постоянно напоминают солдату о службе, — наставительно сказал сапер Иржн Крейчи.
— Вошь — веселое насекомое. Когда я служил в 91-м Чешско-Будейовицком полку в Галиции, мы устраивали гонки вшей! — похвастался Франта Калина, самый молодой солдат.
— Ярослав Гашек написал оду в честь вшей, — добавил телефонист Ян Сикора.
Гашек оказался легок на помине. Он уже не первый день ходил на вокзал с листовками и газетами. Агитационные материалы легионерам передавали старички. Вместе с махоркой они ссужали их бумажками для «козьих ножек». Гашек прохаживался неподалеку, наблюдая, как идет торговля.
— Прикуси язык! — сказал Долейши Сикоре. — Гашек продался большевикам. Скоро твой красный Ярда будет болтаться на осине.
Гашеку стало интересно. Он прислушался.
— Ты, Долейши, темный человек! — вздохнул Крейчи. Веришь всему, что пишет «Ческословенски деник», — и высунулся из вагона.
Гашек приблизился к двери и протянул саперу пачку листовок и несколько номеров газеты «Прукопник». Увидев газету на чешском языке, Крейчи хотел что-то сказать, но Гашек, приложив палец к губам, прошептал:
— Прочитайте и приходите в гостиницу «Сан-Ремо».
Получив подарок от незнакомца, сапер свернул «козью ножку», закурил и просмотрел содержимое пакета. Его внимание привлекли броские названия и заголовки: «Зачем ехать во Францию?», «Чешские коммунисты XV века», «Предшественники большевизма», «Профессору Масарику», «Потерянный эшелон»... Листовки были написаны на русском языке и напечатаны в типографии самарской газеты «Солдат, рабочий и крестьянин».
— Братья! — сказал Крейчи. — У меня есть кое-что интересное. Неизвестный писатель в фельетоне «Потерянный эшелон» рассказывает о том, что будет с руководителями нашего корпуса через пятьдесят лет.
— Читай! — ответили солдаты.
— «В 1968 году, — начал Крейчи, — американский ученый Вильямс Дарлинг, занимающийся патологией сороконожек, обнаружил в сибирской тундре, на одинокой заброшенной недостроенной железной дороге, несколько вагонов, обросших мхом».
История встречи американского зоолога с замшелыми старичками — комиссаром Максой, военным министром Гоуской, редактором газеты «Ческословенски деник» Куделой, министром путей сообщения врачом Гирсой и другими руководителями корпуса, убежденными, что в России уже больше нечего делать, развеселила солдат. Со всех сторон посыпались шутки:
— А что, если и мы проторчим здесь пятьдесят лет?
— Наши бабы постареют и перемрут!
— Женись на русской!
Дарлинг поинтересовался, почему эшелон легионеров уже в течение пятидесяти лет находится в Сибири. Гирса ответил:
«Мы едем во Францию. Мы доберемся до нее — ведь это самый короткий путь на родину. Здесь, в России, уже больше нечего делать. Хотя много лет назад до нас дошли сведения о том, что в Австрии и Германии произошли революции, что образовалась Всемирная федерация социалистических республик, мы заявляем: «Товарищи, не поддавайтесь на провокацию. Социалистические республики выторгованы и созданы австро-немецкой дипломатией. Бенеш с Кнофличеком получили от австрийского правительства два миллиарда крон и выделили из них Гашеку и Гуле десять миллионов крон, чтобы те всячески поносили Отделение национального совета. Франция же дала нам шестнадцать миллионов на дорогу и семь миллионов для Харбинского отделения Английского банка — так мы покрыли наши революционные долги, образовавшиеся от убыточного издания «Ческословенского деника» и от ссуд братьям-офицерам на френчи и сапоги. Мы очень обязаны французам и наш долг ехать во Францию. Она дала нам денежный заем. Следовательно, мы должны быть благодарны ей и рассчитаться с нею во что бы то ни стало. Даже ценой жизни 50.000 наших солдат. Эти солдаты все равно восстали бы и, осев в России, опозорили бы нас. Впрочем, их поубивают и во Франции. Переколотят все их комитеты. Мятеж будет подавлен, а мы станем офицерами Почетного легиона. Подумайте только, они уже пятьдесят лет назад хотели созвать военный съезд в Пензе, двадцать пять лет назад — в Омске, десять лет тому назад — съезды в Чите и, бог весть, где еще. Мы вытравим эти идеи!»
— Ловко подмечены махинации наших лидеров! — засмеялся Сикора. — Этот фельетон написал Гашек. В «Прукопнике» из писателей печатается только он.
— Братья-офицеры, действительно, разжирели и приоделись на чужие денежки, — заметил командир отделения.
— Да, наши командиры научились обделывать свои делишки, командовать и затыкать нам рты. Правда и то, что наши главари срывали солдатские съезды. Назначат съезд в одном городе, а провезут нас через другие, — сказал сапер и, торопясь, продолжал читать.
Солдаты притихли. Дарлинг спросил Гирсу, когда эшелон прибудет во Владивосток. Солдат это тоже интересовало: им пообещали, что там их незамедлительно погрузят на американские и японские пароходы. Бирса отвечал:
«Сначала я как хирург не имел никакого представления о железных дорогах. В отделении Национального совета никто не представлял себе, что такое семафор. Но вы знаете пословицу: «Тяп-ляп и вышел корабль». Это оказалось совсем несложно. Мы взяли в корпусе бумагу, карандаш и стали считать. Битва на Белой горе была в 1620 году, от Киева до Владивостока 9.870 верст, это составляет в сумме 11.490, большевистская революция была в октябре, октябрь — десятый месяц; стало быть, 11.490 делим на 10 и получаем 1.149. Длина паровоза — 8 аршин. Разделим 1.149 на 8 и получим приблизительно 144. Заграничный Национальный совет состоит из трех членов. Следовательно, 144-3=147; профессор Макса весит 78 килограммов. Прибавьте это число к 147 и получите 225, разделите последнее на 30 и у вас получится 7 месяцев и 15 дней. Как видите, все это исключительно просто. За такое время все эшелоны должны прибыть во Владивосток».
Ответ Бирсы позабавил солдат. Все так хохотали над его расчетами, что из соседнего вагона стали выглядывать любопытные:
— Что с вами? Беситесь?
— Ничего... Анекдоты, — безразлично махнул рукой Франта Калина.
— «Прощай навсегда, славная старая Одбочка! После того, что ты натворила в России, с тобой, действительно, ничего уже не сделаешь!» — закончил сапер.
— Все это вранье, конечно, — сказал Долейши.
— Вранье вранью рознь, — одернул телефониста Ян Сикора. — Подсчитай-ка, сколько ты за пятьдесят лет поймаешь вшей. Среднюю дневную потерю вшей умножь на 365 дней, а потом на 50 лет; високосных лет за это время наберется 12; среднюю дневную потерю умножь на 12, а что получится — прибавь к общему числу. И ты узнаешь, сколько вшей будет жрать тебя, пока не останутся одни кости.
Солдаты развеселились.
Иржи Крейчи задумался, а потом сказал:
— Мы смеемся. Но все это очень похоже на правду. Мы едем не туда, куда надо.
— Пан Масарик знает, куда надо ехать, — проворчал недовольным голосом писарь. — Он желает добра каждому чешскому патриоту.
— Что-то я не вижу, — ответил Крейчи. — Вот открытое письмо «Профессору Масарику» какого-то «Солдата чешского войска». Этот Солдат пишет, что наше движение появилось до и независимо от Масарика, до возникновения Чехословацкого национального совета. Солдат упрекает Масарика за то, что тот с большим опозданием примазался к чешскому национальному движению. Масарик даже боится, когда его называют вождем чешской революции. «Вы сами чувствуете, пишет Солдат, что ни вы, ни д-р Бенеш, ни Дюрих не являетесь творцами чешской революции. Ее творец — народ, она началась тогда, когда разгорелась мировая война, и весь мир пришел в движение». В России чешское войско было создано по инициативе местных чехов, эмигрантов и переселенцев. Национальный совет примазался к готовенькому, создал свою Одбочку. Одбочка не возглавила чешскую революцию, а тормозила ее развитие. Одбочка превратила Масарика и его приспешников в каких-то идолов. Солдат считает, что мы, уезжая во Францию, предаем мировую революцию. «Пан профессор, говорит он, остановите эшелоны, иначе будет поздно!»
Солдаты вытаращили глаза:
— Может быть, Масарик уже остановил эшелон?
— Я думаю, нам незачем сидеть и гадать — остановил или не остановил, — сказал Крейчи. — Кто хочет — за мной! Идем в город!
Сапер нагнулся за своим рюкзаком. Солдаты последовали его примеру и вслед за Крейчи выпрыгнули из вагона. Долейши и писарь выстрелили в воздух, вызывая фельдфебеля. Когда он прибежал, оба доложили:
— Крейчи увел взвод к большевикам!
Группа Крейчи прибыла в гостиницу «Сан-Ремо», где размещались секция РКП (б), агитотдел, наборная комиссия и штаб отряда.
Митинг открыл секретарь чешской секции РКП (б) Йозеф Жальский. Он предоставил слово чрезвычайному комиссару ВЦИК и члену Исполкома чехословацких левых социал-демократов (коммунистов) Ярославу Гашеку.
Гашек встал. На нем была одежда простого рабочего: поношенный пиджак, темная рубашка с галстуком, галифе, высокие яловые сапоги. Браунинг неуклюже висел на ремне у бедра, словно говоря о том, что владелец его — не военный.
— Друзья! — начал он. — Возможно кто-нибудь из вас узнал меня. Я — бывший солдат Первого пехотного полка имени Яна Гуса, секретарь полкового солдатского комитета и сотрудник журнала «Чехослован». Я по собственной воле вступил в легион, чтобы бороться за освобождение нашей родины от векового чужеземного гнета и по собственной воле ушел из легиона!
Говорю вам откровенно: воевать против немцев нужно в России, а не на французском фронте, ваш отъезд не делает вам чести. Руководители легиона — опасные политиканы и дезертиры. Они выступают и против русской, и против чешской революции. Следуя приказам Одбочки, вы предаете и русскую, и чешскую, и мировую революцию — ведь наша революция только часть мировой.
Как ведет себя руководство легионом? Когда начался мятеж Корнилова, Масарик и Одбочка послали Первую дивизию этому генералу. Корнилов собирался послать чехословацкие части на Москву и Петроград против Керенского. Когда большевики свергли буржуазное Временное правительство, Одбочка решила помочь Керенскому. В дни Октября она хотела помочь генералу Алексееву на Дону.
Масариковцы поддерживают бонапартистов-поденок и правительства-однодневки. Если в России объявится какой-нибудь новый калиф на час, они побегут и к нему. Руководство легиона ведет себя как сказочный дурень, который рыдал на свадьбе и веселился на похоронах. Одбочка не желает идти в ногу со временем — она тянет нас помогать то русским, то французским временщикам.
Наши части отказались бороться против войск Украинской центральной рады, против диктатора Скоропадского, против немцев, а теперь едут на Тихий океан. Руководство Одбочки и легиона боится своих солдат. Когда Киселый и Скотак провозгласили создание Чехословацкого Совета рабочих и солдат, оно тайно сбежало из Киева, оставив этот Совет на растерзание немцам.
Братья! На Россию направлены штыки Карла Габсбурга и Вильгельма Гогенцоллерна. Российская республика рассчитывает на вас, а вы уезжаете во Францию. Как радуется теперь австро-немецкая дипломатия вашему отъезду из России! Вы покидаете Россию! Вы похожи на человека, который, видя, как разбойники грабят прохожего, принял сторону разбойников, а не их жертвы!
— Мы — сами разбойники и грабители! — прервал Гашека какой-то солдат. — Загляните в наши вагоны, чего там только нет!
— Почему бы вам не выступить против разбойников? — продолжал Гашек. — Я обращаюсь прямо к вам, солдаты-революционеры. Помогите русской революции! Для нас сейчас важнее всего русский революционный фронт! Все, кто согласен со мной, вступайте в чехословацкий красноармейский отряд!
Солдаты оживились, зашумели, заговорили. Крей- чи поднял руку, прося слова. Жальский пригласил его на сцену.
— Братья! — начал сапер. — Комиссар Гашек сказал нам правду. То же пишет в газете «Прукопник» некий «Солдат чешского войска» в открытом письме «Профессору Масарику». В этом письме прямо сказано, что нам незачем ехать во Францию, что профессор Масарик должен, остановив эшелоны, повернуть их обратно. А мы сами повернем свои эшелоны на запад и будем воевать против оккупантов Украины. Мы поможем русским, а они помогут нам!
Это бесхитростное выступление обрадовало Гашека — ведь «Солдатом чешского войска» был он сам. Он добился своего: солдаты читают не только его юморески и фельетоны, но и публицистические статьи.
Когда все замолчали, поднял руку начальник самарского отделения Одбочки, давний киевский недруг Гашека — пиквикист Рудольф Фишер. Жальский дал ему слово.
— Братья! — обратился Фишер к легионерам. — Ярослав Гашек, как всегда, говорил о революции. Скажу откровенно: боже, избави нас от таких революционеров. Он сам не верит тому, что говорит. Спросите-ка его: долго ли он задерживался в чешских политических партиях и долго ли собирается служить большевикам. Я уверен, что он не уживется с ленинистами и снова попросится к нам...
— Не попросится! — ответили солдаты. — Не трогай Гашека. Он обойдется и без твоего легиона!
— В настоящее время чехословацкое войско выполняет великую миссию и, — Фишер повернулся к комиссару ВЦИК, — ваши действия, пан Гашек, означают предательство интересов наших наций!
Братья снова закричали:
— Сам ты предатель! Контрреволюционер!
Фишер же, словно это его не касалось, продолжал?
— Условия, которые сложились для нас, чехов и словаков, на Руси, могут пагубно повлиять на наше войско. Анархия и надвигающийся голод способны свести на нет все, чего мы добились. От имени чехословацкого легиона я призывай вас, братья: все — во Францию, за профессором Масариком!
В зале опять зашумели:
— Нам его не догнать! Он — в Америке, а мы — на Волге!
Фишер покинул трибуну. Гашек позвонил колокольчиком.
— Мнение пана легионера о моей работе в РКП (б) и в красноармейском отряде мне известно не хуже, чем ему — мое мнение о его делах. Он был и остался чешским пиквикистом, злым гением захолустной пивной политики. Я не стану пререкаться с антантовцем. Я не скрываю своих убеждений и прямо заявляю, что я не с вами, пан Фишер. Я рад, что в вашем лице мне подвернулась оказия вручить вам свое заявление, — и, достав его из бумажника, Гашек прочел:
— «Настоящим сообщаю, что я не согласен с политикой Одбочки Чехословацкого национального совета и с отъездом нашего войска во Францию. Сим заявляю, что я выбываю из чешского войска до той поры, пока в нем и во всем руководстве Национального совета не установится новое направление.
Прошу со вниманием отнестись к моему решению. Буду и в дальнейшем трудиться для революция в Австрии и для освобождения нашего народа».
— Подшейте это заявление к моему делу, — громко сказал Гашек, отдавая заявление. — Пусть нас рассудит история.
Писатель сжег все корабли.
— Я передам, пан Гашек, ваше заявление по инстанции, — пряча важный документ во внутренний карман френча, пробормотал Фишер.
В зал вошли сотрудники пана Фишера, с которыми накануне беседовал Гашек. Один из них попросил слова и по знаку Жальского взбежал на сцену:
— Мы, сотрудники Самарского отделения Одбочки, прибыли сюда в полном составе. Среди нас нет только нашего шефа...
— Я здесь1 — откликнулся Фишер.
— Мы не согласны с политикой Одбочки, с отъездом нашего легиона, как говорят русские, к чертям на кулички. Не желаем быть посредниками между легионерами-дезертирами и самарскими властями. Нам не по пути с паном Фишером — пусть он едет во Францию без нас! Мы просим Чешскую секцию РКП (б) принять нас в партию большевиков, а наборную комиссию — записать нас в чехословацкий красноармейский отряд. Вот наше коллективное заявление.
Гашек взял заявление, прочел его вслух, громко назвал фамилии восемнадцати подписавшихся и крикнул Фишеру:
— Заявление ваших бывших сотрудников, пан Фишер, — лучшее свидетельство вашего банкротства. Вы — полководец без армии.
Фишер поднялся и направился к выходу. Солдаты засвистели, заулюлюкали ему вслед.
Гашек подошел к краю сцены и сказал:
— За дело, братья! Запись добровольцев будет проходить здесь, в гостинице «Сан-Ремо», и в доме Кириллова, на углу улиц Воскресенской и Соборной.
