Я предал государя императора.
Ярослав Гашек

 

По дороге в Чешские Будейовицы у Гашека разболелись ноги. Он с трудом вышел из поезда и, не найдя на привокзальной площади извозчика, заковылял в Марианские казармы. Прохожие оборачивались на прихрамывающего человека в распахнутой крылатке, под которой виднелись темный пиджак, красная жилетка и кавалерийские галифе. Цилиндр и желтые гамаши делали костюм Гашека совершенно неотразимым.
Часовые, которым Гашек предъявил мобилизационное предписание, козырнули ему, еле сдерживая смех, и сказали, куда идти. Писатель шел по длинному коридору, с удовольствием рассматривая портреты австрийских полководцев и плакаты, прославлявшие военно-политический союз Австро-Венгрии и Германии. Идея этого союза передавалась высокопарными геральдическими или обычными солдатскими символами. Перед глазами Гашека мелькали разные «пары» — пара скрещенных государственных флагов, пара орлов, пара императоров, пара пехотинцев и пара матросов. Другие плакаты относились к серии «За бога, императора и отечество!» и повествовали о невероятных подвигах австрийцев и пруссаков. Два последних плаката приковали внимание Гашека — на одном из них был изображен министр иностранных дел Великобритании сэр Эдуард Грей, вздернутый на виселицу. Подпись гласила: «Боже, покарай Англию!» Плакат «Боже, покарай Россию!» отдавал прямо-таки мистикой: скелет душил в своих объятиях бородатого казака... Тон обращения к богу напоминал военный приказ, и Гашек подумал, что бог тоже получил мобилизационное предписание и служит в войсках Австро-Венгрии.
Штаб направил Гашека в госпиталь. Купив по дороге трубку с надписью «Боже, покарай Англию!», писатель почувствовал, что теперь ему сам черт не брат. Госпиталь оказался не таким радушным, как в Праге, в нем не было доброго Яна Семирада. Милосердные братья (так они назывались по ошибке) скоро заметили, что Гашек не принимает прописанных ему лекарств и стали вливать их в него силой. Писателя поили слабительным, мучили клистирами по три раза в день. Здесь не было больных — одни симулянты, так считало и полковое, и госпитальное начальство. Цель процедур — как можно скорее доказать солдату преимущества казарменной жизни по сравнению с госпитальным лечением.
Выйдя из госпиталя, Гашек стал вольноопределяющимся, снял комнатку в доме на Чешской улице и теперь вел полуштатский образ жизни. Он писал рассказы и посылал их своим пражским издателям. Занятия стрельбой, шагистикой и другими военными науками время от времени перемежались сидениями на гауптвахте. В первый раз он попал туда за то, что дал пощечину кадету, который заставил его ползти по-пластунски в лужу, второй — за самовольную отлучку: он целую неделю не являлся в школу. Начальство сочло Гашека дезертиром, но он вернулся. Оно направило Гашека к психиатру. Тот не нашел в его психике никаких отклонений. Начальник школы не знал, какое применение найти этому странному вольноопределяющемуся, и, поломав голову, приказал ему сочинить патриотические стихи для украшения учебной аудитории. Гашек быстро выполнил приказание и представил такие вирши:
Командир полка у нас
Отдал боженьке приказ:
«Боже, Англию карай!»
Сил небесных нам подкинь —
Будет Англии аминь!
За эти стихи вольноопределяющийся Гашек снова угодил на гауптвахту, на этот раз для нравственного самосовершенствования. Просидев там месяц, Гашек ушел и бродил по городу и окрестностям, пока его не разыскал патруль. Характеристика, данная Гашеку, поражает предельным лаконизмом: «Вольноопределяющийся Ярослаус Хашек — мошенник и обманщик». Перед самой отправкой на фронт писатель снова прогулялся по городу без разрешения комроты и еще раз попал на гауптвахту, только теперь она оказалась на колесах. За решеткой арестантского вагона быстро промелькнули Гмюнд, Вена, Винер Нойштадт. Эшелон остановился в венгерском городке Кираль-Хнда.
Мудрая политика Австро-Венгрии держалась на вражде народов. Поэтому венгерские части отсылались в Чехию, а чешские — в Венгрию. Унылую казарменную жизнь чехов разнообразили бесконечные стычки с немцами и венграми. Гашеку иногда удавалось вырваться в город, но теперь, когда в нем сразу узнавали чеха, сблизиться с венграми было почти невозможно.
В маршевой роте Индржиха Лукаша у писателя появилось несколько друзей — фельдфебель Ванек, рядовой Крейчи и денщик Лукаша Франтишек Страшлипка. Страшлипка, молодой каменщик из Гостивиц под Кладно, быстро стал настоящим армейским Фигаро. Гашек ценил народный юмор Страшлипки, его забавные рассказы, начинавшиеся неизменным: «А я вот знал одного...» Солдаты хватались за животы, слушая его бесчисленные анекдоты. Но Страшлипка не был болтуном. Гашек скоро заметил, как ловко приноравливает Страшлипка свои рассказы о дураках, всюду лезущих со своими поучениями, к появлению бывшего учителя подпоручика Мехелека. Этого типа ненавидели не только рядовые — проавстрийские разглагольствования Мехе лека вызывали у офицеров желание прямо-таки задушить его. Солдаты быстро надавали ему кучу непроизносимых прозвищ. Навсегда закрепилось за ним одно — «Дуб». Страшлипка так ловко «заводил» глупого подпоручика, что тот начинал свои нудные речи и становился всеобщим посмешищем.
Солдат, отупевших от казарменной жизни, погнали на фронт. Отбывая туда, Гашек написал своему товарищу Ф. Скршиванеку:
«Через несколько минут мы куда-то далеко уезжаем. Возможно, я вернусь казачьим атаманом. Если меня повесят, пришлю тебе на счастье кусок своей веревки».
Оглядывая унылый пейзаж, темную полоску леса вдали и поле, перепаханное русскими снарядами, Гашек понял, что вряд ли удастся стать казачьим атаманом.
Австрийцы закопались в землю, как кроты. Они терпеливо сдерживали и атаки неприятеля, и натиск обезумевших вшей. Гашек написал оду, в которой восхвалял патриотизм этих насекомых — кусая австрийских солдат, они не давали им уснуть на посту, пробуждали боевой дух, поднимали бдительность. Ода была встречена громким смехом и сразу пошла по рукам. Все, кому не лень, переписывали ее и посылали домой. Особенно веселило солдат окончание:
Пройдут года. Расскажет дед внучатам.
Как возле Буга его жрали вши,
Как били вшей австрийские солдаты,
И тут почешется от всей души!
«На вшах» Гашек продвинулся по службе. Командир батальона Сагнер прочел оду, посмеялся и назначил ее автора историографом батальона. Попутно Гашеку поручили пасти стадо имперско-королевских коров. Столь редкостное сочетание занятий пришлось Гашеку по вкусу. Гашек сидел на поляне, пил парное молоко и писал историю батальона. Коровы не признавали никакой дисциплины, разбредались по кустам, и Гашеку приходилось откладывать историю ради пастушеских занятий. Коровы спасали его, когда надо было бежать от неприятеля: он садился верхом на одну из своих подопечных и быстро угонял стадо в тыл. Следя за тем, чтобы коровы не дезертировали, сам Гашек только и думал, как бы скорее сдаться в плен. А пока он с удовольствием писал боевую историю батальона и, если поэт брал верх над историографом, история выглядела так:

Обозы полем выжженным несутся,
Грохочут наши пушки там и тут,
Шрапнельные снаряды всюду рвутся,
И гаубицы грозные ревут.
Мы составляем армии резервы,
И нам ничто не действует на нервы.
Фельдфебель Ванек спит мертвецким сном
И, пробудившись, недоумевает:
«Мне кажется, что кто-то здесь стреляет...»
А Крейчи в грохоте шрапнельной бури
Свои сигарки беспрерывно курит.
Горнист все беды вынесет легко:
В кустах с утра он режется в очко.
Всего ж страшней для нашей славной роты
Избитые Страшлипкины остроты.

Рота держала оборону под Сокалем на Буге, возле деревеньки Хорупаны. Солдаты полмесяца не вылезали из траншей и мечтали поскорее попасть в плен. Однажды Гашек встретил русских солдат и хотел было поднять руки, но русские первые сдались ему в плен. Ругаясь, на чем свет стоит, писатель привел их к командиру. Его подвиг оброс легендами. Позже рассказывали, будто он захватил целый батальон русских во главе с командиром, питерским учителем, а трусливый командир 91-го Чешско-Будейовицкого полка майор Венцель при виде этого батальона ударился в бегство и, добравшись до штаба бригады, переполошил начальство известием о новом наступлении русских. Верным было только то, что за храбрость при пленении неприятельских солдат Ярослаус Хашек получил звание ефрейтора и краткосрочный отпуск.
Но увы! Русские в самом деле перешли в наступление. Рота Лукаша потеряла половину солдат. 23 сентября командир посадил Гашека за телефон, и мечты о Праге сменились скромным желанием — хотя бы выжить в этом аду. Возле его окопа рвались чужие и свои снаряды. Телефон непрерывно звонил, а из-за канонады Гашек не мог ничего разобрать.
— Черти! Перестаньте стрелять! — кричал он в трубку неизвестно кому. — Я ничего не слышу!
На рассвете в окоп ворвался ординарец батальонного командира, вручил Гашеку отпускное удостоверение и выбежал. Гашек не успел взглянуть на бумажку — в наушниках прохрипел голос Лукаша:
— Всем отходить!
Гашек не спеша переобулся. Он решил не догонять товарищей. Желая задержать их, он высунулся из окопа и крикнул им вдогонку:
— Без паники! Стоять насмерть! Ни шагу назад!
Зазвонил телефон. Гашек взял трубку.
— Алло! Нет ли поблизости Гашека и Страшлипки? — спросил Лукаш, уверенный, что телефонист уже не выберется из траншей и не догонит товарищей. — Не забудь прислать нам весточку из России!
— Поцелуй меня в задницу! — крикнул Гашек в ответ.
Не успел он закрыть рот, как над головой у него раздался грубый зычный голос:
— А ну, вылезай, австрийская сволочь!
Гашек выкарабкался из траншеи и пополз на животе. Миновав зону обстрела, русский солдат выпрямился. То же сделал и писатель. Они шли на восток. Гашек обернулся и увидел сзади Страшлипку с рюкзаком и собачкой Лукаша.
Ефрейтор повернулся на запад, в сторону Австро- Венгрии и погрозил кулаком:
— Ну, подожди, Австрия, я еще рассчитаюсь с тобой! Страшлипка тоже погрозил Австрии.
Обоих однополчан присоединили к колонне пленных и повели по пыльной дороге. В сумерках добрели до разрушенной риги. Конвоиры велели располагаться на ночлег. Пленные быстро оккупировали ригу и заснули,
Гашеку не спалось. Через огромную дыру в стене он видел, что конвоиры разожгли костер, пекут в нем картошку. Наевшись, они закурили в ожидании чая. Этого Гашек уже не мог вынести. Он не курил целые сутки — потерял трубку, когда полз из окопа за русским солдатом. Гашек кое-как выбрался из риги и приблизился к огню. Конвоиры спокойно смотрели на него. Видимо, после ужина они подобрели. Гашек ласково и виновато взглянул на них, присел поближе к костру и, увидав в золе картошку, вынул ее.
— Это кто же тебе позволил картошку-то хватать? — сердито спросил бородатый конвоир.
— Я сам себе позволил. Разве картошку сажали для тебя одного? — спокойно ответил Гашек по- русски.
От удивления бородач выронил картошку, которую только что обмакнул в соль:
— Ты умеешь по-нашему балакать?
— Умею, — скромно ответил Гашек и, почувствовав, что заработать себе ужин можно лишь красноречием, сказал: — Я — чех. Чехи и русские — славяне, братья. Русский язык мне тоже родной.
Не переставая говорить, Гашек облупил еще одну картошку, ткнул ее в соль, насыпанную на холщовой тряпочке, и с наслаждением откусил.
— Кто ты? — спросил его молоденький солдат.
— Я? Потомок знаменитого донского атамана Степана Разина, — соврал Гашек. — Моя мать происходит от той самой персидской княжны, о которой вы поете прекрасную песню.
Конвоиры недоверчиво переглянулись.
— Та персидская княжна действительно была наложницей атамана, — продолжал Гашек. — Но в песне не все рассказывается о ней. Когда Стенька Разин бросал княжну за борт, он не знал, что она умеет плавать под водой и что она ждет ребенка. Кроме того, струги плыли вверх по Волге, а княжна поплыла по течению. Она выбралась на берег, а тут как раз проезжал боярин, который по приказу царя ловил Стеньку. Княжна полюбилась ему, он женился на ней, и у нее родился сын, да только был он не от боярина, а от самого Разина. Теперь вы поняли, кто я такой?
Конвоиры молчали.
— А теперь не грех дать мне и табачку, — добавил Гашек.
Потомку донского атамана не посмели отказать: мигом нашелся для него и табак, и кусочек газеты. Глядя, как Гашек неумелыми пальцами скручивает цигарку, бородач расхохотался:
— Ну и здоров ты, парень, врать, да все по-нашему! За такое махры не жаль. Из образованных?
Гашек кивнул. Говорили о том, о сем. Гашек по мере сил поддерживал беседу. Тихое сидение у костра было прервано возгласом молодого конвоира:
Смирно!
К риге приблизился конный есаул. Он осадил лошадь и, не сходя с нее, принял рапорт. Увидев у костра пленного, есаул хотел было сделать выговор солдатам, но австрияк показался ему знакомым.
Гашек узнал в есауле русского студента Торговой академии и завсегдатая «Коровника».
— Костя, тебе кланяется пан Звержина! — сказал он.
Есаул мигом спешился:
— Ярда! Вождь Партии умеренного прогресса! Вот не думал, не гадал, что встретимся врагами!
— Мы — не враги. Нас немцы столкнули лбами.
Есаул не стал спорить с Гашеком и спросил:
— Жрать хочешь?
— Как собака!
Остаток ночи пролетел за самоваром и приятной беседой. Оба вспоминали довоенную Прагу, ресторацию пана Звержины. Конвоиры с уважением смотрели на пленного, которого знал сам начальник. Видимо, он и вправду был важная птица.
По приказу есаула солдаты отыскали для Гашека трофейную трубку с надписью «Боже, покарай Англию!», и Гашек с наслаждением закурил. На рассвете они простились: есаул вскочил на коня, а Гашек поплелся в колонне пленных.
От Житомира до Киева пленных везли поездом. В Дарнице, под Киевом, находился небольшой распределительный лагерь, откуда пленных направляли в разные концы страны. Гашек попал в эшелон, который следовал на восток. Из теплушки он увидел Волгу и уже загадывал, не повезут ли их на Урал, когда пленным велели собрать пожитки и выходить. На станции висела надпись: «Самара».
Лагерь находился за Самарой, в Тоцком, на берегу реки Самары. Там рядами стояли одноэтажные деревянные бараки, огороженные проволокой. За этой проволокой началась скучная, однообразная жизнь, а неподалеку, на воле, словно в насмешку, расположился цыганский табор...
Гашек задыхался среди солдат, постепенно превращавшихся в безликую серую массу, которой владела одна мысль: любыми средствами выжить, пересидеть войну. Судя по русским газетам, иногда попадавшим за проволоку, войне не было видно конца. Оставалось ждать. Надежду на свободу принес Гашеку случай: в лагерь приехали самарские чиновники и стали подбирать специалистов для работы в городах. С Гашеком разговорился преподаватель словесности Бузулукской гимназии Николай Павлович Каноныкин. Он искал для своего товарища, члена земской управы, домашнего учителя немецкого языка. Писатель понравился ему и показался подходящим кандидатом.
Гашек с нетерпением ждал, чем кончится переписка между военными и штатскими бюрократами. Он был готов на любую работу, лишь бы не прозябать в лагере. Но стать учителем ему не удалось. В лагере началась эпидемия сыпняка. Гашека тоже унесли в тифозный барак.
Он валялся на подстилке из соломы — больных было некуда класть. Сестры милосердия, сновавшие между тифозными, делали больным уколы, давали хину. Гашек ждал своего смертного часа. Сосед справа умер. Писатель попросил сестру, чтобы та дала ему оставшуюся хину и сделала еще один укол. Она не стала спорить и выполнила его просьбу. После этого случая больной пошел на поправку и скоро встал на ноги.
Товарищи радостно встретили Гашека и сообщили ему интересные новости: чешские и словацкие патриоты, живущие в России, создают при поддержке царского правительства военную дружину и призывают пленных вступать в нее. Доброволец получает права свободного гражданина, покидает лагерь и отправляется на Украину.
Лагерь раскололся на две группы. Чехи-патриоты не скрывали своего желания бороться против Габсбургов с оружием в руках. Австрофилы отмалчивались.
Оживление патриотов им явно не нравилось, и они «скорчились», напоминая Гашеку скрюченные трупы, которые археологи находят в древних могилах.
Вскоре в лагерь проникло еще одно важное известие: приказал долго жить государь император. Смерть Франца-Иосифа Первого приняли спокойно. Он давно был живым трупом. Все думали о новом императоре — Карле Габсбурге. Не заключит ли он мир с Россией? Тогда они вернулись бы домой. А если Карл будет воевать, то распространяется ли прежняя присяга на нового императора?
Слабый после тифа, Гашек не работал. Смерть императора неожиданно придала ему сил и веселья. Он придумал забавный спектакль — похороны старого Прохазки. Во время спектакля Гашек рассказывал разные истории, в которых высмеивал деспотизм и слабоумие высочайшего покойника. Полностью исчерпав эту тему, писатель понял, что выздоровел и теперь может сражаться с Австрией.
29 июня 1916 года Гашека приняли в добровольческую дружину, определили в Первую стрелковую бригаду и назначили начальником большой группы солдат, уезжавших в Киев.
Отправление было устроено с большой помпой. На вокзале, украшенном красно-белыми флагами и гирляндами, перед добровольцами выступили русские начальники и представители Союза чехословацких обществ. После речей духовой оркестр исполнил «Боже, царя храни» и «Где родина моя?». Оглушенные медью и речами, добровольцы поднялись в теплушки и поехали в Киев.
Навстречу им шли эшелоны с военнопленными. Чехи и словаки с любопытством смотрели на красно-белые флаги и жадно слушали рассказы своих земляков-добровольцев. Гашек, разговаривая с ними, призывал их не задерживаться в лагерях и вступать в дружину.
Подъезжая к Киеву, он встретился с медиком Франтишеком Лангером, членом ПУПРЗ — тот не верил своим глазам и ушам: шутник превратился в воина, лидер Партии умеренного прогресса в рамках закона — в боевого агитатора армии освобождения чешской нации!