Из «Мира животных» я спокойно перебрался
в «Чешское слово», нисколько не изменив
своим политическим убеждениям...
Я просто променял бульдогов на новую партию.
Ярослав Гашек

 

Бескорыстно служа своей партии, Гашек совершенно забыл о семейном очаге и теперь, уступая просьбам Ярмилы, нашел себе службу — стал сотрудником официоза национальных социалистов «Чешское слово». Эта газета пользовалась дурной славой. О ней говорили: «Если чешской рыбе место на чешском столе, го «Чешскому слову» место в чешском сортире». Друзья не верили, что Гашек взялся за эту работу по убеждению, — и дураку было ясно, что он не имеет ничего общего с этой партией, жалели писателя. Должность, которую Гашек занимал в «Чешском слове», была весьма далека от политики — он заведовал отделом «ломаных ног» или «черной хроники». Чтобы рассеять возможные недоразумения, Гашек опубликовал «Открытое письмо», в котором писал:

«Слухи о том, что в связи со вступлением в редакцию «Чешского слова» я будто бы изменил своим политическим убеждениям, не соответствуют действительности. Только невеждам неизвестно, что политическая линия «Чешского слова» та же, что и «Мира животных».
Редакция «Чешского слова» очень нуждалась в талантливом писателе и молча проглотила пилюлю. Черная хроника, едва к ней прикоснулось перо Гашека, превратилась в самое увлекательное чтение. Место вымышленных животных теперь заняли вымышленные люди и происшествия. Эти юморески-миниатюры оказались совершенно новым и притом нескучным жанром. Благодаря фантазии Гашека «черная хроника» никогда не пустовала, а пражане получали к утреннему кофе и правдивые истории, и пародии на обывательские слухи:
«Молочница Франтишка Воднага, приехав в пятом часу утра к своей стойке на Коронной улице, заметила прилично одетого мужчину, привязанного к дереву. Едва она перерезала путы, как незнакомец, даже не поблагодарив свою спасительницу, скрылся в предрассветном тумане».
Иногда Гашек шутил над своими друзьями и знакомыми, высмеивая их привычки и слабости:
«Вчера днем из трамвая маршрута № 6, на полном ходу, выпрыгнул пятнадцатилетний школьник Мрквичка, проживающий на Хлумовой улице. При падении мальчик сломал себе ногу.
Мой приятель, редактор газеты «Право лиду» Богумил Новотный, тоже любит выпрыгивать из трамвая на полном ходу. Я предостерегаю его не делать этого во избежание несчастного случая!»
Описывая пожар, случившийся в коптильне, Гашек сообщил:
«Опилки в копченых колбасах пана Бребурды горе» ли ярким пламенем».
Эта фраза очень огорчила колбасника. Он и так пострадал от пожара, а теперь газета подрывала его репутацию. Гашек уважил просьбу погорельца и поместил в очередном номере опровержение:
«В связи с сообщением о пожаре в коптильне пана Бребурды мы позволим себе сделать маленькое уточнение: «опилки в копченых колбасах пана Бребурды не горели ярким пламенем».
Писатель играючи вел отдел «ломаных ног» — он великолепно знал и нравы маленького чешского человека, и нравы чешской прессы, и сам не раз бывал героем всевозможных происшествий.
Однажды поздно ночью Гашек шел с Малой Страны на Новое Место. На Карловом мосту он услышал позади себя шаги, оглянулся и увидел человека. Гашек решил разыграть его. Подойдя к статуе Яна Непомуц- кого, он снял пиджак, разулся и перекинул ноги через парапет.
— Подождите меня! — закричал почти рядом с Гашеком прохожий.
Гашек сделал вид, что не слышит. К писателю подбежал его знакомый, театральный парикмахер.
— Ярда, ради бога, не топись... — пролепетал он.
— Иди с богом, не мешай!
Парикмахер обхватил Гашека и потащил его вниз. Отбиваясь, писатель влепил ему две оплеухи — от первой шляпа парикмахера слетела в воду, а от второй посыпались искры из глаз.
Теперь спасатель испугался за свою жизнь и заорал:
— По-мо-ги-те!
— Не трогай меня, скотина! — закричал Гашек, пытаясь снова забраться на парапет и оглушительно икая.
«Он словно мухоморов наелся!» — думал парикмахер, борясь с самоубийцей.
На шум прибежали полицейские. Увидев запоздалых гуляк у статуи святого, полицейские забрали обоих. Парикмахер объяснил, как было дело, а Гашек неистовствовал: орал, обрывал пуговицы на мундирах стражей порядка, требовал отпустить его. Втроем они доставили Гашека в полицейский участок.
— Как выглядел этот пан? — спросил полицейский комиссар своих подчиненных.
— Был в невменяемом состоянии, буйствовал.
— Еле стоял на ногах.
— Что вы скажете? — обратился комиссар к парикмахеру.
— Он трезв — от него ничем не пахнет. Я думаю, у него мозга за мозгу заскочила.
Показания свидетелей возмутили Гашека. Комиссару пришлось успокаивать его:
— Пан писатель, я хорошо вас знаю. Не волнуйтесь и расскажите, как было дело.
— Я — жертва трех хулиганов. Они напали на меня. Прошу вас строго наказать их за покушение на мою личную свободу.
Парикмахер удивленно пожал плечами:
— Пан писатель рехнулся...
Комиссар махнул рукой в сторону парикмахера и снова спросил:
— Пан писатель, почему вы хотели утопиться?
Гашек молчал. Потом улыбнулся и сказал:
— Я сделал математическое открытие: пять плюс три равно четырем.
Он сказал это так убежденно, что парикмахер испуганно пискнул и прошептал:
— Пан писатель рехнулся...
— Нет, пан Гашек, — ласково возразил комиссар, — пять плюс три равняется восьми, а не четырем. Зачем вы залезли на парапет? Вы хотели утопиться?
— Когда я сделал математическое открытие, меня стало тошнить. Я боялся осквернить место у ног святого.
— Пан комиссар, — вмешался парикмахер, — я готов заявить под присягой, что он собирался топиться.
Комиссар молча взглянул на полицейских.
— Собирался топиться, — дружно ответили те на его немой вопрос.
— Вы слышали? — обратился комиссар к писателю. Все свидетельствуют, что вы собирались топиться.
— Не собирался, — решительно возразил Гашек и объяснил, глядя на всех ясными глазами: — Была лунная ночь. Лунный свет ослепил меня. Я поглядел в воду и увидел там горящий телячий язык. Мне хотелось поймать его...
Дальше Гашек понес такую чушь, что все разинули рты от изумления, а парикмахер изредка вздыхал, приговаривая:
— Пан писатель рехнулся...
Комиссар позвал врача и коротко объяснил, в чем дело. Врач выслушал его и обратился к Гашеку:
— Пан писатель, расскажите мне, что случилось с вами ночью.
— Я не пан писатель, а тело без духа.
— Ну, ну. Разве тело писателя может лишиться духа?
— У меня забрали дух вот эти разбойники, — объяснил Гашек и, повернувшись к полицейским и парикмахеру, заорал: — Отдайте мой дух, вы, воры!
Писатель вскочил со стула и отвесил полицейским по хорошей оплеухе. Он замахнулся и на парикмахера, но комиссар и врач повисли у него на руках.
— Как вас зовут? — спросил врач.
— Ян Непомуцкий.
— Сколько вам лет?
— Около пятисот.
— Вы так давно родились?
— Я не родился. Рыбаки выловили меня из Влтавы.
Врач предложил Гашеку прогуляться.
— Я люблю гулять, — отозвался Гашек и вдруг подозрительно прищурился: — А вы не бросите меня во Влтаву, как король Вацлав Четвертый?
Гашека отвезли в больницу Психиатрического института. Его раздели, вымыли в ванне с теплой водой, окатили холодной и вытерли мохнатым полотенцем. Он вымылся гораздо лучше, чем в знаменитых «Карловых лазнях» — пражских банях.
Врачи осмотрели его, накормили лекарствами и прописали долгий сон. После ночи, проведенной на Карловом мосту и в участке, такое лечение оказалось как нельзя кстати. Гашек выспался, отдохнул. Врач постукал его молоточком по коленке, заглянул в глаза и попросил что-нибудь спеть.
— Хорошо, я спою, раз здесь нет граммофона, — ответил Гашек и запел народную детскую песенку:

А вот коза бежит бегом,
За ней портняжка с утюгом.
Коза бежит и плачет:
«Боюсь, утюг — горячий!»

— Очень мило, — похвалил врач и, взяв пациента под руку, сказал: — Лучшее лекарство для вас — работа в нашей библиотеке и архиве. Приведите их в порядок...
Слух о тихом помешательстве Гашека дошел до друзей. Писатель Зденек Кудей навестил приятеля. Он застал его в библиотеке с читателями-пациентами. Больные не столько читали книги, сколько перекидывались ими, а Гашек ловил тома на лету и ставил на полки. Этот фантастический цирковой трюк потряс Кудея, но чем больше он приглядывался к Гашеку, тем больше сомневался в его психической неполноценности.
Писателю надоели читатели-жонглеры, он выгнал их из библиотеки, взял Кудея под руку и вывел его в больничный садик.
— Ты здоров? — осторожно спросил Кудей.
— Разумеется, — последовал ответ.
— Зачем же ты находишься здесь?
— Работаю библиотекарем.
Тут даже Кудей, привыкший к выходкам Гашека, удивился:
— Не нашел получше библиотеки?
— Лучшей мне не надо. Это заведение — сущий рай. Здесь такая свобода, какой и в раю нет. Хочешь — ползай нагишом, вой шакалом, кусайся, плачь, пой, изобретай вечный двигатель, визжи, мяукай, прыгай, лезь на стенку, молись любому богу или богоматери — у нас их две — Карел Итак и Франтишек Коуржил... Вон там прохаживается римский папа. Святого Вацлава увели на процедуры. Вчера привезли австрийского императора. Я здесь известен как Ян Непомуцкий.
У бедного Кудея от этих слов голова пошла кругом. Простившись с писателем, он отправился к врачу Гашека.
— Ваш друг здоров, — разрешил сомнения Кудея доктор. — Я сразу понял, почему он прикидывается помешанным: ему нужен материал для рассказов.
Кудей облегченно вздохнул.
— Чем больше я узнаю вашего друга, — продолжал врач, — тем больше восхищаюсь им. Он отлично ладит с больными, словно специально учился этому. Из него мог бы выйти прекрасный врач-психиатр. Больные верят пану Гашеку, как господу богу, и беспрекословно слушаются его.
У Гашека тоже осталось самое приятное впечатление о больнице. Прощаясь с доктором, он сказал:
— Те несколько дней, что я провел в вашем заведении, были лучшими днями моей жизни. Я возвращаюсь в настоящий сумасшедший дом, где ни император, ни рейхсрат, ни правительство, ни партии не могут навести порядок.
Писатель вернулся в редакцию «Чешского слова» и, как ни в чем не бывало, приступил к работе. Он не успел еще придумать ни одного происшествия, когда заместитель шеф-редактора послал его в Ригеровы сады на митинг бастующих трамвайщиков.
Забастовщики шумно обсуждали план действий против предпринимателей. Национальные социалисты хотели сорвать забастовку. В то время, когда к митингующим подошел Гашек, держал речь один из боссов национальных социалистов — депутат Война. Этот штрейкбрехер был неплохим оратором, на его умение манипулировать словами и надеялись предприниматели.
Чем больше Гашек слушал демагогию Войны, тем больше убеждался, что надо сорвать выступление этого оратора. Он принялся забрасывать Войну репликами, вопросами... Тот стал заикаться, сбиваться и под свист и улюлюканье покинул трибуну.
На его место поднялся Гашек:
— Братья! Национальные социалисты и их лидеры — Клофач, Лысый, Стршибрный, Бурживал и выступавший здесь Война предают вас. Не верьте им! Они защищают своих хозяев от ваших кулаков, они ломают забастовку не за серебреники, а за паршивые трамвайные билеты, которые им бесплатно дают хозяева. Объединяйтесь, рвите свои цепи. Помогите себе сами, ничего другого я вам не советую!
Эта краткая речь была одобрена бастующими. Под их аплодисменты Гашек сошел с возвышения и скрылся в толпе.
Утром, едва войдя в редакцию, писатель услышал громкие голоса, доносившиеся из кабинета шеф-редактора Отакара Гюбшмана:
— Зачем вы послали его на митинг? Ведь он только что вышел из сумасшедшего дома! — рычал пан Гюбшман.
— Пан шеф, — оправдывался заместитель шеф-редактора. — Гашек в здравом уме и твердой памяти. Война дословно пересказал мне его речь — это не сумасшествие, а анархизм...
Мило улыбаясь, Гашек заглянул в кабинет.
— Вас-то мне и надо! — воскликнул Гюбшман. — Мне сейчас доложили, что вы сорвали наш вчерашний митинг. В своей речи вы изложили собственное мнение, а не мнение нашей партии. Я увольняю вас!
Вечером Гашек сообщил об этом Ярмиле. Она осыпала его упреками. Ярмила ждала ребенка, была очень нервной и раздражительной. Гашек решил отшутиться:
— Чем сердиться на меня, ты бы меня пожалела. Пан Гюбшман и его сотрудники устроили мне дефенестрацию... Да, да, — выбросили меня из окна на каток двора Сильвы Таруцци!
Ярмила гневно отвернулась...
В январе 1912 года скончалась пани Катержина. Сыновья еле-еле наскребли денег на похороны. Два с половиной месяца спустя после смерти пани Катержины у Гашеков родился сын. Писатель обрадовался маленькому Рихарду. Ярмила и ее родные втайне надеялись, что рождение ребенка переменит Гашека. Он очень гордился сыном, приглашал знакомых посмотреть Ришу, а однажды забрал его с собой на прогулку. Целый вечер он ходил с грудным младенцем по кафе и трактирам, показывал приятелям, и все дружно пили за здоровье обоих Гашеков. Перепуганная Ярмила искала их по всей Праге.
Риша подрос, ему потребовалась коляска. Тесть дал зятю десять крон, а теща — совет купить голубую коляску. Гашек ушел и долго пропадал. Вернулся он слегка навеселе. В руках у счастливого отца была прехорошенькая кукольная колясочка.
Взглянув на нее, супруги Майеры поднялись и вышли из дома, не сказав ни слова. Ярмила заплакала.
— Что ты натворил! — повторяла она сквозь слезы.
— Ничего особенного... Я обмыл коляску до ее покупки. Сначала я истратил две кроны, ведь и за восемь можно купить хорошую коляску. Три кроны я проиграл в марьяж, но ведь и за пять крон можно купить неплохую коляску...
— А потом у тебя остались деньги только на игрушку?
— Да. Мне стыдно было возвращаться домой с пустыми руками.
Несколько дней спустя Гашек опять ушел из дома и задержался. Подходя к дому, он не увидел в окнах света, решил, что Ярмила спит, и стал играть на губной гармошке. Никто не вышел ему навстречу. Предчувствуя несчастье и боясь поверить предчувствию, Гашек вынул ключ. Он долго не мог попасть в замочную скважину.
Гашек зажег свет, огляделся. Квартира была пуста, на столе лежала записка. Ярмила писала ему, что переехала к родителям, и просила больше не беспокоить ее. Мальчика будет воспитывать она сама.
Держа в руках записку, Гашек некоторое время бродил по квартире. Все его вещи были аккуратно сложены на своих местах, вещи жены и сына исчезли. Только у дверей одиноко стояла игрушечная коляска — он едва не упал, когда она подвернулась ему под ноги.
Гашек писал Ярмиле, подкарауливал ее на улице, умолял о встрече. Но она была непреклонна и не отвечала ни на его просьбы, ни на обещания начать все сначала.
Писатель отдал хозяину ключи от квартиры и начал кочевую жизнь.