В уголовный суд меня вели двое полицейских.
У одного под мышкой была папка с делом,
у другого — моя черная трость. Втроем мы
представляли собой живой ребус,
который легко разгадывали прохожие.
Ярослав Гашек
Вскоре их любовь подверглась новому испытанию. Ярда посетил митинг анархистов, состоявшийся на Славянском острове. Хотя анархисты осуждали венское правительство за его решение пополнить армию новыми контингентами призывников и речи ораторов носили антимилитаристский характер, митинг прошел спокойно. Это заметил даже полицейский комиссар, который дружески простился с председателем митинга и пожал ему руку. Жест был почти символическим: с каждым новым митингом революционный дух анархистов все более выветривался.
Анархисты направились на Вацлавскую площадь, куда собирались колонны всех рабочих партий, чтобы провести общую пражскую демонстрацию против австро-венгерского милитаризма. Возле костела св. Игнатия анархистов встретила цепь полицейских. До сих пор шествие было совершенно спокойным, но неожиданное препятствие вызвало противодействие со стороны демонстрантов. Полицейский инспектор потребовал, чтобы демонстранты немедленно разошлись. Полицейские поняли его слова как команду разогнать анархистов, а те ринулись в долгожданную схватку. Репортер анархистской газеты «День» Ярослав Гашек упорно сопротивлялся полиции и в числе других был отведен в участок. Все задержанные твердили, что они — жертвы полицейского произвола. Гашеку показали черную трость и спросили:
— Это ваша трость?
— Моя, — ответил Гашек.
— Вы признаете, что во время беспорядков вы ударили этой тростью по голове старшего полицейского Иоганна Шнидерля?
— Я. никого не ударял.
— Трость ваша?
— Моя. Но я ею никого не ударял. Во время мирного шествия какой-то молодой человек выхватил у меня трость, ударил по голове ближайшего полицейского, вернул мне трость и, вежливо поблагодарив, скрылся. Удивительно воспитанный молодой человек! Когда он взял мою трость, я подумал, что больше ее не увижу!
— А палец Шнидерля вывихнул тоже неизвестный молодой человек?
— Бог шельму метит. Ваш Шнидерль в участке хотел ударить меня по лицу, но я вовремя уклонился, и он угодил рукой по стене.
— Скажите, пан репортер, почему вы на улице кричали: «Поддайте им»?
— Я кричал женщине, которая толкала коляску с инвалидом: «Наблюдайте за ним!» Вслед за моим предостережением конный полицейский опрокинул эту коляску на мостовую. Спросите свидетелей — они все видели.
В пользу Гашека дали показания знакомые анархисты и жена портного пани Мария Мюллерова — все они были рады хоть чем-нибудь насолить «хохлатым». «Хохлатые» не сдались: они выставили против этих свидетелей своих людей и одержали победу.
Дело Гашека передали в суд. Судьи признали писателя виновным в нападении на представителей власти я вынесли решение: подвергнуть Ярослава Гашека тюремному заключению с легким режимом сроком на один месяц.
В глазах Ярмилы, патриотически настроенной барышни, Ярда стал героем. Еще бы! Он боролся с полицией, попал в тюрьму! Ярма писала узнику и получала от него изумительные письма, нередко в стихах. Подругам Ярмилы Ярда писал, что к нему применяют средневековые пытки, и умолял их не рассказывать об этом Ярмиле. На самом деле он вначале клеил кульки, а потом был «использован по специальности» — как тюремный писарь, мундант. Гашек с удовольствием копался в тюремных документах, обогащая свои знания и стиль. Он рассказал Ярме о тюремном житье-бытье, о загадочной тюремной баланде из гороха и круп, которая почему-то называлась «философией жизни», как учение модного философа Анри Бергсона, о банном дне и дне набивания соломенных тюфяков.
Тюремные надзиратели относились к мунданту Гашеку с некоторым почтением, хвалили его за усердие. Писатель тоже сочувственно относился к надзирателям — эти невежественные и забитые люди не по собственной воле, а от нужды несли здесь нелегкую и презираемую службу. Один из надзирателей старался помочь Гашеку чем только мог и всячески расхваливал его перед начальством.
Однажды тюрьму инспектировало какое-то важное лицо, и этот надзиратель, введя высокопоставленного гостя в мундантскую, торжественно сказал:
— А здесь у нас одни порядочные люди!
После этого заявления Гашек советовал своим четырем товарищам почаще изображать аллегорическую группу: «Порядочность за решеткой». Иногда мунданты подшучивали над своим надзирателем, говоря ему, что порядочность сидит за решеткой, а непорядочность гуляет на свободе. Крамольность этой мысли не смущала надзирателя. Он вздыхал и говорил философски:
— Так уж повелось!
Накануне выхода Ярослава из тюрьмы Ярмила получила его гонорары, прислала ему вещи, которые он просил — башмаки и галстук, — а на следующее утро уже ждала его, сидя на скамейке на Карловой площади. Он подошел к ней, напевая тюремную песенку;
Нет, совсем не страшно
В Новоместской башне
Сидеть за решеткой,
Если тебя любит
Девушка-красотка!
Ярмиле было не до песен. Дома она сражалась, отстаивая право на встречи с возлюбленным, но родители и слышать не хотели о таком женихе. Чтобы добиться руки Ярмилы, Гашек должен был выполнить несколько условий, и он взялся за это дело.
Майеры внушали дочери, что человек, не имеющий постоянной службы, не может обеспечить семью, тем более — анархист. Гашек начал с того, что снял с себя обязанности редактора анархистского журнала, вышел из этой партии и стал искать постоянную службу. Сейчас никто не может решить, как Гашек сделался редактором журнала «Мир животных». Ладислав Гайек, работа которого в этом издании окончилась женитьбой на дочери его владельца, пана Фукса, якобы нуждался в человеке, который мог бы заменить его на посту редактора или, может быть, сжалился над другом, лихорадочно искавшим службу. Сам Гашек говорил об этом каждый раз по-новому. До сих пор остается тайной, как мог пан Фукс взять человека, который не имел ни биологического образования, ни опыта натуралиста. При вступлении в должность Гашек наговорил ему бог весть чего о реформе журнала — пану Фуксу понравились нововведения. Знал бы он, во что они выльются!
Получив квартиру в редакционном особняке над Кламовкой, шестьдесят крон жалованья в месяц, хозяйские харчи и два литра пива в день, как депутат рейхсрата, Гашек решил выполнить еще один долг перед Ярмилой — вернуться в лоно католической церкви.
В костеле св. Людмилы ему не повезло. Несговорчивый патер, вместо того чтобы продать раскаявшемуся атеисту фиктивное свидетельство о прохождении исповеди, разразился целой проповедью. Гашек терпеливо выслушал его, потом посоветовал:
— Пожалуйста, не бранитесь во храме божьем. Вы назвали меня слугой Сатаны, но вы ошиблись — я давно порвал с анархистами и теперь культ Сатаны не исповедую. Кроме того, вы можете накликать черта, а освящение храма после его визита обойдется вам гораздо дороже, чем спасение заблудшей души.
Настоятель монастыря святого Игнатия оказался более покладистым. Как истинно евангельский пастырь, он больше радовался овце, которая потерялась и нашлась, чем всему покорному овечьему стаду. Сделка состоялась и была скреплена церковным вином, что придавало ей особую крепость и прелесть.
Теперь Гашек мог смело смотреть в глаза Майерам, Они упорствовали, и Ярмила в знак протеста ушла из дома. Родители отыскали ее только на третий день у Хелены Милотовой. Ярмилу заставили сидеть дома и запретили встречаться с Ярдой. Она снова убежала к подруге и, когда родители нашли ее, отказалась вернуться домой. Это грозило скандалом, а скандал мог скверно отозваться на делах фирмы Майера. Родители отступили и разрешили дочери встречаться с Гашеком. Более того, они изъявили желание видеть его у себя на званом обеде, о чем встревоженная Ярмила и сообщила возлюбленному.
В назначенный день писатель, прилично одетый и причесанный, появился на улице Яна Амоса Коменского, в квартире Майеров — в их трехэтажном доходном доме, где была мастерская лепных украшений. Здесь собрались родственники и знакомые Майеров. Седовласый, полный пан Майер держался по-барски, по его бледному холеному лицу никто бы не догадался, что все эти манеры он усвоил с годами. Дед Ярмилы был бедным рабочим на мельнице, а Йозеф Майер своими силами выбился в люди, приобрел положение и состояние упорным трудом. Мать Ярмилы была стройной темноволосой женщиной, особое очарование которой придавало что-то восточное в лице — то ли разрез глаз, то ли легкая смуглота... Квартира Майеров выглядела под стать хозяевам — ничего безвкусного, напоминающего о нуворишах. Вещи в доме Майеров были не просто мебелью, а чем-то вроде фамильного герба и девиза — солидность, добротность, прочность. Даже свет роскошной газовой люстры падал не зря — он давал возможность полюбоваться убранством столовой, массивным резным буфетом, скатертью голландского полотна, серебром и хрусталем приборов, красивым лепным плафоном...
Но Ярда лишь мельком оглядел всю эту благодать. Пан Майер угостил его душистой Виргинией. Гашек отрезал кончик, закурил и незаметно втянул хозяина в долгий и интересный разговор о политике, причем юность не уступала, а старость не сдавалась, и гости только качали головами: такая беседа в гостях казалась им не вполне уместной, нарушением этикета... После обеда, перед десертом, спор разгорелся с новой силой. Бедная Ярма лишь изредка встречалась глазами с Гашеком — он почти не обращал на нее внимания. Но пан Майер увидел дочь, вспомнил что-то и сказал гостю:
— Пан Гашек, я давно хотел сказать вам, что вы ведете себя недостойно и пользуетесь дурной славой. Это, конечно, ваше дело. Но с некоторых пор вы стали позорить мою семью и подрывать престиж моей фирмы...
Гашек заверил его, что здесь какое-то недоразумение: ни во сне, ни наяву никакого урона фирме он нанести не мог.
— Не могли? — сурово спросил Майер, вынул из кармана старый номер анархистской газеты, где под рассказом «Из дневника наивной девушки» стояла подпись «Ярмила Майерова». — А это что, по-вашему? Из-за вас я лишился нескольких клиентов. Они не хотят иметь дело с человеком, у которого дочь — анархистка!
Надо же было папаше Майеру напороться на этот рассказик! Ярда всегда подписывался чужими именами, когда в одном номере было несколько его произведений. Теперь оставалось только чистосердечно покаяться, что он и сделал.
— Я опубликую опровержение...
— Что вы, что вы! — возопил пан Майер. — Это еще больше привлечет внимание и ко мне, и к моей дочери. Увольте! Просто не поступайте так впредь, а этот случай забудем.
И они опять заговорили о политике.
Гости разошлись, пани Майерова и Ярмила отправились спать, а хозяин и гость все не могли наговориться. В половине второго ночи оба захотели спать и стали уступчивее. Гашек поднялся и пожелал пану Майеру спокойной ночи. Хозяин взял свечу и пошел проводить гостя. На лестнице они еще немного поспорили. Пан Майер уже открыл дверь, когда Гашек сказал:
— Да, пан Майер, за разговорами я все не мог вам сказать, что пришел просить руки вашей дочери Ярмилы. Нет, нет, не бойтесь — я порвал с анархистами, вернулся в лоно церкви, нашел постоянную службу в журнале пана Фукса «Мир животных». Политическая программа этого журнала, по-моему, совпадает с вашими политическими убеждениями.
Гашек порылся в карманах и вынул какие-то бумажки. Пан Майер ошалело смотрел на него, потом дал знак подняться наверх, разбудил жену и дочь и сообщил о том, что пан Гашек просит руки Ярмилы. По этому случаю все снова прошли в столовую, пани Майерова пожелала счастья дочери и Гашеку, а пан Майер спешно откупорил и разлил шампанское.
Свадьба состоялась 23 мая 1910 года.
Молодые поселились в уютной двухкомнатной квартирке на Кламовке. Теперь Ярославу не надо было ночевать рядом со зверинцем пана Фукса — собаками и молодым павианом Юльчей. Фукс удвоил жалованье своему редактору и успокоился: сто двадцать крон были хорошей ставкой. Пан Фукс купил редактора и уехал отдохнуть.
Стоило ему покинуть Прагу, как в журнале начались чудеса. Из добропорядочного издания, которое давало подписчикам кое-какие биологические сведения, отвечало на вопросы о болезнях коз и кроликов, пропагандировало те или иные породы домашней живности, «Мир животных» сделался юмористическим журналом.
Любое сообщение Гашека вызывало бурную реакцию читателей, ибо каждая заметка была сенсацией. Просто непонятно, что было бы с человечеством или, по крайней мере, с теми чехами, которые выписывали «Мир животных», не открой Гашек сернистого кита, такс, беседующих по телефону, килиманджарскую домашнюю кошку, благуна продувного — родича кенгуру, скелеты допотопных чудищ «идиотозавров» и растения, танцующие кадриль. Он разражался серьезнейшей статьей на тему об экономических выгодах, которые таит гибрид свиньи и сороконожки: от одного животного можно будет получить сорок окороков! Некоторые статьи он для пущей важности снабжал пометками «перевод с такого-то языка». Сам не зная о том, переводчиком с пермяцкого стал хороший знакомый Гашека художник Йозеф Лада.
Для друзей и журналистов Гашек держал в редакции две диковинки: чучело трехногой курицы и два волчьих хвоста в железной клетке. История курицы бесконечно варьировалась, но обычно сводилась к жалобам на то, как трудно пришить к чучелу третью ногу. Хвосты же принадлежали вурдалакам из кршивоклатских лесов. Гашек рассказывал, что их забыли накормить и чудовища сожрали друг друга, оставив ему на память свои хвосты.
Гашеку не повезло с советами — пчеловоды, которые поверили его рекомендациям, погубили пчел и ополчились на «Мир животных». Их поддержали католическая газета «Чех» и масариковский журнал «Час» — в этих изданиях не понимали юмора. Перед лицом таких противников пан Фукс спасовал и уволил Гашека.
