Вскоре после прибытия Гашека в Липницу я узнал, что он несколько занемог, да к тому же ошпарил себе руку, и ищет себе какого-нибудь писаря. Тогда я был дома у родителей, и оказалось весьма кстати, когда мне принесли записку от хозяина трактира Инвальда, что Гашек хочет взять меня на службу, и чтобы я в тот же день пришел и рассказал Гашеку, что я умею делать.

Ровно в три часа дня, в соответствии с пожеланием Гашека, я пришел к нему. Тогда он жил еще у Инвальда.
На первом этаже находилась небольшая комната с изразцовой печью и раковиной, столом, двумя стульями, двумя кроватями и небольшим столиком. Комната была поделена цветастой перегородкой на две половины. В первой половине, со входной дверью, располагалась кухня, вторая служила кабинетом и спальней. На столе лежали несколько книг, очки и стояла чайная чашка. На стене висела увеличенная фотография актера Карела Нолля в роли Швейка. В уголке фотографии было написано: "Швейк Гашека – Швейк Нолля".

Встречен я был очень тепло, пани Шура была со мной очень любезна. Меня сразу усадили за стол, пани Шура сбегала вниз за чаем, и прежде чем она вернулась, мы с Гашеком выпили за взаимное здоровье по две стопки отменной сливовицы. Затем мы сразу перешли к делу. Гашек пожаловался на ошпаренную руку, на издателя, который постоянно требует продолжения Швейка, и других редакторов, которые просто забросали его своими письмами. Для того, чтобы продолжать работать, ему обязательно нужен помощник. Я показал ему свои рукописи, продемонстрировал, как быстро умею писать, и после того как Гашек был удовлетворен, мы договорились об оплате и рабочем распорядке.
Гашек хотел, чтобы мы работали ежедневно утром, с 9 до 12 часов, и после обеда, с 3 до 5 часов. Пообещал, что будет оплачивать мне 5 часов всегда, даже если работать мы не будем. Сверхурочная работа будет оплачиваться ежемесячно. Если мне придется ездить по его делам, он заплатит мне еще и суточные. К работе мы приступаем уже завтра в 9 утра. Мы выпили еще чаю, и с обещанием явиться завтра с утра я попрощался с моим новым интересным шефом.
Пани Шура проводила меня в прихожую и пожаловалась, что Ярославчик потерял интерес к работе, а издатель не хочет больше присылать денег, пока не увидит рукопись, а работы все больше и больше.

На следующий день я пришел ровно в 9 часов утра. Гашек спал. Также спала и пани Шура, так что я даже не смог зайти в квартиру. Я постучал в дверь, и когда Гашек проснулся и понял наконец, что это я, то попросил меня зайти через час. Я пришел через час, и повторилось то же самое. Гашек воскликнул из постели: "Иезус, я хочу спать! Пожалуйста, зайдите через час, – а еще лучше, после обеда!"
Такое счастье прийти на работу и остаться без нее происходило довольно часто. Иногда Гашек на самом деле просыпался через час или через два, иногда совсем не вставал, даже после обеда, а когда вставал, мы часто работали совсем немного. Я помогал Гашеку писать, напоминал ему о работе, но он редко диктовал. Это зависело в основном от его настроения.
Случалось так, что он диктовал мне в трактире Инвальда и при этом спорил с каким-нибудь гостем. В таких случаях мне приходилось по нескольку раз переспрашивать какую-нибудь фразу. Или сидел в компании художника Панушки, судейского советника Швеца из Прибрама и двух местных учителей - Шикуры и Мареша, который учил пани Шуру чешскому языку; живо с ними развлекался и время от времени диктовал. Однажды мы отправились смотреть, как идет ремонт дома, купленного весной, а оттуда мне пришлось вдруг вернуться, взять письменные принадлежности и бумагу, и начать записывать сидя буквально на пороге дома, рядом с работавшими каменщиками.

Как я уже говорил выше, в первый раз я пришел работать к Гашеку рано утром, но тщетно. Гашек спал. Поэтому я пришел во второй половине дня, а Гашек уже сидел за столом, ждал меня и смеялся: "Вот мы выдали сегодня утром, да?"
Пани Шура сразу была послана к Инвальду за чаем и налила сливовицы. Медленно мы собирались начать работать. Я с нетерпением ждал Швейка, мне было жутко интересно, как Гашек работает, есть ли у него какие-нибудь заметки о Швейке, из которых он собирает свои рассказы воедино, но в этот день я ничего не узнал.
"Пусть сегодня Швейк поспит еще, а мы напишем что-нибудь коротенькое" – произнес Гашек к моему великому разочарованию.

Пока мы говорили о всяких пустяковых вещах и я раскладывал на столе бумагу, перья и чернила, Гашек вдруг встал, начав бродить по крошечному свободному пространству, заложил руки за спину и сказал: "Итак, начнем! Заголовка пока не пишите, оставьте для него место. Придумаем его после, в зависимости от того, что получится." таким образом, не только я, но и по всей вероятности сам Гашек не знал, что это будет за рассказ. Он закурил сигарету, и начал диктовать в таком темпе, что я еле поспевал за ним записывать. Это было мое боевое крещение, я не имел еще опыта подобной работы, и за два часа мы закончили.
Это был рассказ "Взаимоотношения родителей с детьми", впервые опубликованный в гашековском сборнике "Мирная конференция и другие юморески"1. Гашек диктовал, то расхаживая по комнате, то сидя, изредка ухмыляясь или просто смеясь, а когда я записал последнее предложение, он искренне рассмеялся над тем, как ему удалось профессора Швольбу, главного героя юморески, переместить на новое место в Закарпатскую Русь.
Написанную рукопись мне пришлось завернуть в пакет, на который Гашек даже не посмотрел, и отправить поэту Опоченскому, который занимался изданием сборника рассказов "Конференция по разоружению".
Затем Гашек попросил написать меня письмо и несколько открыток брату и знакомым. Этим мой первый день у Гашека и закончился.
На другой день мы начали с самого утра, и сразу Швейка. Гашек протянул мне наполовину исписанную четвертинку листа. Я спросил его, где другие записи, но он только засмеялся и ответил: "Издатель не может ждать и требует от меня все новые рукописи, так что я посылаю ему, что напишу за день. Я всегда оставляю себе только последнюю четвертушку, чтобы знать, на чем остановился". Мне было любопытно взглянуть на гашековскую записную книжку, но ничего особенного я не увидел. Это был обычный блокнот с отрывными страницами, с какими-то каракулями на первой странице; остальные листы были чистые. Когда Гашек начал диктовать, то даже не взял блокнот в руки. За все время он не заглянул в него ни разу, так что я знал, что написанные иероглифы в блокноте не имеют со Швейком ничего общего. Иногда, правда, он разворачивал карту, когда требовалось определить точное местонахождение Швейка, главным образом во время путешествия Швейка с "маршротихой"2 из Венгрии на русский фронт.
Гашек расхаживал по комнате или сидел, и диктовал. Иногда он закуривал сигарету и звал пани Шуру, которая отвечала в доме за запасы спиртного, чтобы ему налили стопочку. Когда это происходило, между ними обычно разгорались схватки. Пани Шура заявляла, что Гашек уже слишком много выпил, и отказывалась наливать ему. Но после заверений, что вот это будет самая последняя, наливала еще.
В этот день мы написали восемь страниц Швейка. Гашек диктовал быстро, но сделал большой перерыв, и потом к нам приходили несколько посетителей. Написанные четвертушки мы вечером отправили в Прагу издателю Адольфу Сынеку и только последнюю страничку оставили себе.
Иногда мы оставляли четвертушку, на которой было написано не более 2-3 строчек швейковского монолога, но Гашек продолжал диктовку почти не задумываясь. Случалось так, что в разгар диктовки он вдруг останавливался и начинал хохотать. Это бывало обычно, когда Швейк начинал свои "разглагольствования", или на Балоуна нападал "жор", или поручик Дуб кричал: " Вы бездельники, вы меня еще не знаете, но вы меня еще узнаете!" Еще сапер Водичка был его излюбленным персонажем. Я сам нередко попадал в тяжелое положение, начиная трястись от хохота, и мне приходилось просить Гашека о небольшом перерыве.
Свои короткие рассказы Гашек писал на разных листах. Ему часто приходилось отправлять сразу по нескольку таких рассказов, и если случались материальные затруднения, а бывало это довольно часто, или срочно требовались деньги, внимания таким рассказам уделялось больше, чем Швейку. Короткие истории писались для различных подписных журналов и газет.
Он получал множество запросов от издателей, от неизвестных лиц, от столичных компаний, просивших права издать еще главу о Швейке, которого все ждали с нетерпением. Таким успехом Гашек очень гордился, но самую большую радость ему принес пан Герингер, владелец чешской газеты "Сворность"3 в Чикаго.
Мистер Герингер сообщил Гашеку, что хочет напечатать "Бравого солдата Швейка" в воскресном юмористическом приложении "Сворности". Он писал, что хотя Америка и не нуждается в получении авторских прав на публикацию, но хочет сохранить традиции своей старой родины и просит разрешения автора. Гашек был очень доволен, что наполовину только готовая работа будет напечатана в Америке. Кроме того, надо принять во внимание, что Герингер указывал определенную сумму за публикацию (я думаю, что долларов сто, но точно этого, конечно же, не помню). Гашек был в восторге и даже дал разрешение Герингеру заменить наиболее "крепкие" выражения в Швейке на более литературные. Герингер и сам не хотел этого делать, но предупредил, что напечатать Швейка в оригинальном виде в Америке не позволят.
"Бравый солдат Швейк" начал издаваться в "Сворности", и Гашек регулярно получал каждый воскресный номер.

 

Примечания

1. Сборник Я. Гашека «Конференция по разоружению и другие рассказы». Прага, 1922.
2. Из диалога Швейка с Лукашем: "– Осмелюсь доложить, господин обер лейтенант, маршевый батальон – это «маршбатяга», а маршевая рота – «маршротиха». Мы это всегда сокращаем."
3. Чеш. "Согласие".