Эта встреча произошла у меня года три-четыре назад.
В редакцию молодежной газеты пришел человек и, не совсем твердо говоря по-русски, сказал:
— Я чехословацкий турист Иосиф Поспишил. В восемнадцатом году мы с Гашеком жили тут, в Самаре...
— С Ярославом Гашеком? Тем самым, который...
— Да, да. Он самый! О Швейке — это его книга.
И посетитель заулыбался, закивал головой. Был он уже немолод, коренаст, круглолиц. Ясные серые глаза смотрели приветливо. И весь вид у человека был какой-то добродушный, сразу же располагающий к себе.
Мы знали, что любимый нами чешский писатель, автор «Похождений бравого солдата Швейка» жил в Самаре. И не просто жил, а по заданию партии формировал отряд чехословацкой Красной Армии. Поэтому с особым интересом принялись расспрашивать Иосифа Поспишила обо всем, что он помнит о жизни Ярослава Гашека в Самаре.
— Нетерпеливый же вы народ, журналисты,— снова заулыбался гость. — Я, собственно, и сам хочу все это воскресить в своей памяти. Для того и сошел с парохода. Представить себе не можете, как тянуло побывать в городе, где крепла наша дружба с Ярославом. Еще и сходни на пристани не установили как следует, а я уже с парохода сбежал, в город устремился. По дороге останавливаю прохожих. Спрашиваю: «Где находится улица Дворянская?» Пожимают плечами. Не знают. И не удивительно — город-то теперь совсем другим стал: кругом зелень, дома высокие, публика нарядная. Сами улицы стали не те, не то что названия... Нашел я все же Дворянскую улицу. Куйбышевской она называется. Иду этой улицей. Припоминаю, где мы с Ярославом жили. Прежний-то адрес мне известен: Дворянская, 106, отель «Сан-Ремо». Здесь в 1918 году находился наш военный отдел по формированию чехословацких отрядов Красной Армии. В отеле размещалась и чехословацкая секция большевиков Самары. Узнал я этот дом с первого взгляда. Его новый адрес для себя в блокнот записал: улица Куйбышева, 98. Вхожу в дом. Спрашиваю о Гашеке. Никто, разумеется, не помнит, жил здесь писатель или нет. Вполне понятно — столько воды с тех пор утекло! Беру такси. Прошу довезти до местной редакции. Я так решил: журналисты помогут найти все, что мне нужно. И вот я здесь.
— И правильно сделали, что пришли! Вместе отправимся в краеведческий музей. Не возражаете?
— О, это хорошо! В музее должны храниться листовки, которые мы с Ярославом писали.
И вот мы вдвоем, я и мой новый знакомый Иосиф Поспишил, шагаем в музей. Чех волнуется, смотрит по сторонам, останавливается то возле одного, то возле другого дома, сбивчиво сообщает:
— Мимо этого здания мы с Ярославом прохаживались...
— Здесь, помню, обучались рабочие дружинники...
— На этой стене висело наше воззвание. Я сам приклеивал...
— А этот дом откуда? Не было его тогда!
Воспоминания всплывают в его памяти одно за другим. И чем чаще на нашем пути встречаются знакомые ему дома и улицы, тем оживленнее, разговорчивее становится он.
— В Самаре я стал большевиком... — взволнованно говорит он.
Он шагает по улице споро, легко, как юноша, подставляет грудь холодному ветру.
— Застегнулись бы, — указываю я на его распахнутый серый плащ. — Простудитесь.
— Что вы! От таких воспоминаний разве бывает холодно? Горячая кровь юности вернулась...
И он начинает рассказывать о себе. Словно страницы летописи листает: одна, вторая, третья... И каждая по-своему значительна, незабвенна.
...Страшная гроза войны, разразившаяся над миром, загнала в 1914 году Иосифа Поспишила в ряды австрийской армии. Генерал, выступая перед строем солдат, идущих на фронт, торжественно напутствовал:
— Храбро биться, умереть за великую Австрийскую империю — ваш священный долг, чехи!
Слушая его, солдат, стоявший по левую сторону от Иосифа, озлобленно буркнул:
— «Умереть...» Тебя бы, черта пузатого, прогнать сквозь эту мясорубку — по-иному бы заговорил...
Погибать за интересы ненавистной монархии Габсбургов, извечных врагов славянских народов, чехи не хотели. Иосиф, как и многие его товарищи, шел на войну с одной думкой: воспользоваться первым благоприятным случаем и сдаться в плен русским.
Он так и сделал. Убегая ночью из австрийских окопов, Иосиф не был одинок. На сторону русских вместе с ним перешла большая группа чешских солдат. На Украине их отряд влился в русскую армию.
Горы Карпатские — свидетели стойкости и неустрашимости чешских воинов: в бой их вела высокая цель — освободить родную Чехословакию. В жарком рукопашном бою под Сборовом 2 июля 1917 года Иосиф Поспишил был тяжело ранен и его привезли в лазарет. Он почти совсем оправился от ранения, когда над миром пронеслась весть о победе Октябрьской социалистической революции. Радостным было для простого чешского труженика это известие. Иосиф Поспишил и его боевые товарищи, не задумываясь, сразу же горячо поддержали революционный пролетариат России.
В чешских легионах в тот год начался раскол. Самые честные и сознательные чехи объявили решительный бой националистическим и контрреволюционным элементам.
Вот эта-то борьба и свела Иосифа Поспишила с веселым молодым журналистом Гашеком. Их первое знакомство состоялось в небольшой украинской деревушке Лабуня.
Шло полковое собрание. Избирали комитет Первого чехословацкого полка. Когда председатель собрания спросил, кого бы солдаты хотели избрать своим полковым секретарем, с места выкрикнули:
— Гашека.
К столу подошел человек со спокойным, добродушным лицом, в прокопченной солдатской шинели. Из-под военной фуражки, которая франтовато сидела на его голове, на висок упрямо выбивалась густая прядь темно-каштановых волос. Кто-то попросил Гашека рассказать о себе.
— Зачем? — удивились солдаты. — Мы и так знаем всю его подноготную...
Гашеку о себе пришлось говорить недолго — полковым товарищам его биография была действительно хорошо известна. Еще перед войной, в Праге, многие из них, давясь от смеха, зачитывались сатирическими рассказами и фельетонами Гашека. У этого простоватого на вид парня был незаурядный талант юмориста. Сурово издевался он над ‘бюрократами Австрийской империи, сочинял злые анекдоты о служителях католической церкви, глупых полицейских сыщиках, важных и спесивых в своей тупости помещиках. А сколько ехидства, остроумной выдумки в рассказах о тех чехах, которые поддались австрийской пропаганде и стали слугами австро-венгерской монархии! Иосиф Поспишил тоже не раз читал у себя на родине сатирические новеллы журналиста Гашека. Они, пожалуй, не хуже, чем из ружья, били монархистов. Попадали не в бровь, а в глаз, приводили в бешенство охранку.
Критики на чем свет ругали Гашека, а простым людям его забавные рассказы нравились. Номера газет, в которых печатались фельетоны Гашека, зачитывались до дыр, шли по рукам. Горести и радости народные Ярослав Гашек всегда принимал близко к сердцу. Он шел по жизни той дорогой, которую избрал родной народ. Не случайно поэтому, попав на фронт империалистической войны, Гашек отказался драться за ненавистные ему интересы австро-венгерской монархии и так же, как Иосиф Поспишил, как тысячи других чешских и словацких солдат, перешел на сторону русских войск.
Это произошло осенью 1915 года, а вскоре поезд уже увозил его вместе с другими военнопленными к берегам Волги. На станции Бузулук, Самарской губернии, пленных высадили. Позже им предложили записаться в чехословацкие легионы. Верхушка чешской буржуазии в один голос тогда трубила о том, что «легионы будут драться за свободу Чехословакии». Ярослав Гашек в июне 1916 года становится солдатом вновь сформированного чехословацкого корпуса и снова попадает на фронт. В этот же полк пришел из госпиталя после выздоровления и Иосиф Поспишил.
В полковой комитет их избрали обоих. Ярослав стал секретарем, а Иосиф — членом солдатского комитета. Теперь они встречались каждый день. Вместе мерзли под осенними проливными дождями в окопах, вместе ездили по заданию командования в Киев, вместе включились в революционную работу.
Друзья всем сердцем приветствовали зарю новой жизни в России, грезили о такой же революции в Чехословакии. В феврале 1918 года Ярослав Гашек заявил командованию корпуса, что не желает больше находиться в рядах армии, которая не признает завоеваний великой русской революции и ведет себя предательски по отношению к народной власти, к родному Отечеству. Вечером Иосифу Поспишилу он сообщил, что едет в Москву и будет просить большевиков о создании новых чехословацких отрядов, которые бы защищали интересы рабочего класса и крестьянства, являлись бы частью советской Красной Армии.
— Я уверен, Иосиф, мы расстанемся ненадолго, — заверил он своего приятеля. — Мы еще повоюем за дело революции...
Они расстались, чтобы через два месяца встретиться снова.
На этот раз их дороги скрестились в Самаре. Город был наводнен военнопленными чехами и словаками, приехавшими сюда после того, как немецко-австрийские войска в марте 1918 года вторглись на Украину. Чешские офицеры, подстрекаемые империалистами Франции, Англии и США, при активной поддержке эсеров и меньшевиков готовили заговор против страны Советов. Советское правительство разрешило военнопленным выехать в Западную Европу через Владивосток, но с одним условием: они обязаны сдать свое оружие местным органам Советской власти. Командиры чехословацких частей, однако, отказались выполнить это требование. Они толкали солдат корпуса на вооруженный мятеж против новой власти.
Иосиф Поспишил, являясь членом полкового комитета, пытался противостоять антисоветской агитации, но это оказалось делом сложным, опасным. Остальные члены комитета не согласились с ним. Войдя в сговор с русскими белогвардейцами, они внушали солдатам мысль о захвате богатейших районов Сибири и Поволжья, советовали приберечь оружие для «большого похода».
Тиф, с бешеной быстротой распространявшийся по городу, свалил Иосифа Поспишила на больничную койку. Несколько дней он лежал в кошмарном бреду. Кто-то из друзей выхлопотал ему место в вагоне, отправлявшемся на Восток.
— Не поеду! — наотрез отказался он.
Изнуренный тифом, еле живой, с воспаленными от бессонницы глазами, Иосиф в эти дни думал об одном: как сорвать позорный заговор мятежников. Зная, что Самара — важнейший железнодорожный узел на пути в Сибирь, он стал вести среди своих земляков агитационную работу в пользу большевиков. Каждый день приходил Иосиф Поспишил на шумный железнодорожный вокзал, где толпами собирались чешские солдаты, решившие ехать на Восток. Как бы между прочим заводил Иосиф с ними беседы о предательской политике командиров, о неминуемом провале готовившегося мятежа. Он звал солдат-соотечественников остаться в России, вступить в ряды Красной Армии.
— Слышали мы уже такие речи, — враждебно заметил как-то Иосифу один из солдат. — В гостинице «Сан-Ремо» нам вчера Гашек целую лекцию на эту тему прочел.
— Ярослав Гашек? Он разве здесь?
— Его из Москвы большевики сюда прислали. Час назад я его здесь, на вокзале, видел. Тоже, как и ты, народ баламутил. Трое наших с ним ушли. В красноармейцы завербовал...
О своей новой встрече с Ярославом Гашеком в Самаре Поспишил рассказывал мне, когда мы уже подходили к музею.
— Как сейчас помню тот вечер в «Сан- Ремо». Одет был Гашек скромно: старый залатанный пиджак, темная рубашка с галстуком, галифе, запыленные стоптанные сапоги. Кроме него в комнате сидели еще два чеха. В тот вечер мы долго говорили о создании чехословацкого отряда Красной Армии. Ярослав сообщил, что в Москве при Центральном Комитете РКП (б) образована чехословацкая секция коммунистов-интернационалистов, членом исполкома которой избрали его, Гашека. В разные города посланы агитаторы. Ярослав и еще несколько товарищей из секции прибыли в Самару вести агитационную работу в чехословацком корпусе, Гашек показал мне небольшую, совсем еще новенькую книжицу. Это был билет Российской Коммунистической партии большевиков, выданный, как в нем сообщалось, на имя товарища Гашека Ярослава Романовича. «Я теперь большевик! Россия — моя вторая родина, — с гордостью добавил он. — И ты вступай, Иосиф. Мы все должны объединиться вокруг большевистской партии». Послушался я его совета. В том же 1918 году чехословацкая секция коммунистов-интернационалистов приняла меня в свои ряды... В Самаре мы с Гашеком по горло были загружены работой. Недосыпали, недоедали. Время было трудное. С Урала черной саранчой летели банды атамана Дутова. Местная контрреволюция поднимала голову. Кулачество огрызалось. В чехословацком корпусе все больше солдат попадало в путы белогвардейской агитации. Нужно было открыть им глаза на контрреволюционную политику вожаков корпуса. Вот мы и занимались этим делом с утра до ночи: проводили митинги, бегали на вокзал агитировать отъезжающих легионеров, писали воззвания... Хорошо бы сейчас найти хотя бы одно из них.
В музее мы не смогли найти хотя бы одно из воззваний, написанных Гашеком и Поспишилом. Нигде ни единым словом не сообщалось об образовании в Самаре весной 1918 года «Чешского военного отдела по формированию чешско-словацких отрядов Красной Армии», словно его и не существовало.
— Такая досада! — Поспишил умоляюще смотрел на пожилую служительницу музея.— Может, в архиве что-нибудь уцелело?
— Вполне возможно, — отвечала та. — Только архив-то наш закрыт сегодня. Воскресенье. Подождите до завтра.
— Рад бы подождать. Да вот беда — через полчаса наш пароход отчаливает. Спешить надо, — и снова сокрушенно махнул рукой. — Такая досада.
Так и ушли мы из музея. Чехословацкий гость сразу помрачнел, стал неразговорчивым. И лишь когда мы стали спускаться к пристани, со вздохом заметил:
— Я так много ждал от этой поездки, так много хотел найти...
— Да вы не волнуйтесь, — стал я успокаивать его. — Местные историки после вашего визита наверняка начнут поиски материалов о Ярославе Гашеке. И обязательно найдут.
Большой волжский пароход «Украина», вспугнув солнечные блики на реке, спокойно отчаливал от пристани. Чешские гости покидали наш город. Среди них на палубе я увидел коренастую фигуру своего знакомого. Соратник Ярослава Гашека, прощаясь с городом своей боевой юности, махал шляпой и что-то кричал. Я расслышал лишь несколько фраз:
— Так вы не забудьте передать историкам... Пусть ищут...
