Жизнь, ставшая творческим процессом

Загадки Гашека.

Ярослав Гашек издавал вначале «Похождения бравого солдата Швейка» небольшими выпусками по три десятка страниц в каждом. Они печатались один за другим по мере продвижения работы, примерно раз в неделю, и тут же распространялись с рук друзьями и добровольными помощниками автора среди простого люда (так на Руси распространяли когда-то лубочную литературу). О появлении первых выпусков было объявлено весной 1921 года в озорных буффонадных плакатах, расклееных в плебейских районах Праги, на дверях и окнах дешевых трактиров. Текст, выдержанный в духе веселой мистификации и розыгрыша, гласил:

«Одновременно с чешским изданием перевод книги на правах оригинала выходит во Франции, Англии, Америке.

Первая чешская книга, переведенная на мировые языки!

Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы!

Триумф чешской книги за рубежом!

Первый тираж 100 ООО экземпляров»[1]

Рекламные объявления призывали читателей «выбросить из своих библиотек “Тарзана в джунглях” и разные дурацкие переводы уголовных романов» и «приобрести новаторский образец юмора и сатиры». Книга Гашека объявлялась «революцией в чешской литературе»[2].

Едва ли хоть один человек в Чехословакии предполагал тогда, что эта шуточная реклама окажется вскоре не такой уж далекой от истины. А между тем, пройдет некоторое время и Бертольд Брехт запишет в своем дневнике: «Если бы кто-нибудь предложил мне выбрать из художественной литературы нашего века три произведения, которые на мой взгляд представляют мировую литературу, то в качестве одного из таких произведений я выбрал бы “Похождения бравого солдата Швейка”»[3].

Тираж в сто тысяч экземпляров, объявленный в шутку в афишах Гашека, выглядит сейчас даже скромным. Только в нашей стране издания его произведений насчитывают в общей сложности более шестнадцати миллионов экземпляров. Известен случай, когда «Похождения бравого солдата Швейка» были выпущены на русском языке тиражом сразу в миллион экземпляров. И все равно книгу невозможно было купить. «Швейк» сейчас переведен на сотни языков. Предпринимались даже попытки перевести его на латынь и эсперанто.

Чешский писатель совершил крупное художественное открытие, создав новый, необыкновенно яркий комический тип, который сразу занял место среди самых известных образов мировой литературы. Понятие швейковщины сделалось нарицательным подобно понятиям донкихотства, обломовщины, хлестаковщины, боваризма, донжуанства и т. д. Образ Швейка выдерживает сравнение даже с персонажами, рожденными народной фантазией, с широко известными образами мирового фольклора. В одной из новогодних передач московского телевидения выступали как-то два актера, загримированные один под Швейка, другой - под Насреддина из Бухары. Герои чешского писателя и восточного фольклора (оба хорошо известные зрителям) вели шутливую беседу между собой. И невольно напрашивалось сравнение. Ведь Ходжа Насреддин - плод коллективного народного творчества. Образ этого мудреца-острослова и находчивого комика на протяжении длительного времени создавался в народной среде. Накапливались, отбирались и оттачивались комические истории. Не одно поколение приняло участие в лепке этого образа. Гашек подобную работу выполнял один. Мало того, не только его главный герой напоминает фольклорные типы, но и сам строй романа сродни комической народной эпике. Кроме основного потока повествования в романе более полутора сот вставных рассказов, главным образом рассказов «к слову» (в основном их рассказывает Швейк). И каждый из них по сути самостоятельная комическая новелла со своим остроумным сюжетом, со своей неожиданной развязкой. На память приходят «Сказки тысячи и одной ночи», «Легенда об Уленшпигеле», «Декамерон» Боккаччо, и т. п. Но ведь за каждым из этих произведений стоит целый фонд источников. Между тем тщетно было бы искать фольклорные или литературные прообразы гашековских вставных новелл, так же как, впрочем, и образа Швейка. Их попросту не существует. Все создано им самим. И в то же время все насквозь проникнуто духом плебейской комики. Любопытно, что критики и литературоведы, желая упомянуть Гашека в ряду сатириков и юмористов, называют обычно не писателей XX века, его современников, а писателей прошлых эпох. Как-то не выговаривается: Гашек, подобно Чехову и Бернарду Шоу... Даже с Чапеком он иногда соседствует скорее по национальной принадлежности, да по сходству фамилий, чем по существу. А вот Аристофан, Сервантес, Рабле, Гриммельсхаузен - в этом ряду он на месте. В творчестве Гашека есть что-то исконное, первозданное, уводящее куда-то вдаль, вглубь, чуть ли не к простоте народных сказок, к архетипам. XX век вот уже на исходе, а в литературе нашего столетия еще не написано другого произведения, в котором царила бы такая же мощная, органическая стихия народного смеха. Похоже, что Гашеку удалось сделать то, что обычно бывает под силу лишь коллективу. И в то же время его произведение остросовременно. Все это тем более удивительно, что по своему психологическому складу и образу жизни Гашек, казалось бы, мало походил на писателя, не отличался он вроде и особым усердием в литературном творчестве. Многие современники вообще не принимали его как литератора всерьез.

При слове «писатель» тотчас возникает представление о кропотливой, повседневной работе за письменным столом в тиши кабинета, о вдумчивых и порой мучительных поисках выразительного слова и образа, о бесконечной правке и переписывании рукописей (сколько раз переписала Софья Андреевна Толстая рукопись «Войны и мира»). С Гашеком все это как-то мало вяжется. Не только письменного стола, но и собственного жилища на протяжении почти всей своей жизни он не имел (в собственном домике он жил только последние три месяца своей жизни). Он мог писать в любой обстановке - в пастушеском шалаше, в шумной редакционной комнате, в гарнизонной тюрьме, в трамвае, на нарах в казарме, в переполненной пивной. И, казалось, не испытывал от этого особых неудобств. Он не склонен был просиживать над рукописями дни и ночи, предпочитая проводить время в богемных компаниях, в кабачках и пивных или бродяжничать. Писал он, словно не желая утруждать себя. Не признавал ни черновиков, ни вариантов. Написанного практически не правил. Только что сочиненные страницы «Швейка» сразу пересылались в издательство, а себе автор оставлял две-три последние строчки, чтобы не забыть, на чем остановился.

Если бы Гашека спросили о муках слова, он, наверное, от души рассмеялся бы. Он способен был поспорить в пивной на пари, что за кружку пива вставит в очередную фразу наполовину написанного рассказа любое имя, которое предложат его собеседники, и при этом не нарушит последовательности повествования. Рассказ под названием «Инспектор из пражского института метеорологии» вообще был написан на пари и на заданную тему во время непрерывавшегося разговора и пререканий с собеседником. К концу разговора Гашек прочел готовый текст. В другой раз он пообещал, что сочинит одноактную пьесу, в которой будет пять действующих лиц, и сам, один сыграет ее на сцене. Шуточная пьеса «Чашка черного кофе» действительно была написана, и даже в стихах. Действие происходило в безлюдном кафе, куда поодиночке заходили и затем уходили, не дождавшись официанта, редкие посетители, а официант каждый раз появлялся после того, как очередной посетитель уже покинул негостеприимное заведение.

Гашек словно смеялся над самой серьезностью литературного творчества. Не заметно у него и интереса к обсуждению литературных проблем. Даже в самом начале своего писательского пути он был совершенно равнодушен к спорам своих литературных коллег об искусстве. Он явно предпочитал таким спорам путешествия в глухие уголки Словакии и общение с пастухами, бродягами и цыганами.

Означало все это облегченное отношение к литературному творчеству?

Были случаи, когда Гашек действительно превращал в шутку свои литературные занятия. Известно также, что часть своих рассказов и юморесок он писал для заработка и действительно не придавал им особого значения. Однако если бы к этому все и сводилось, мировая литература вряд ли обогатилась бы таким произведением, как роман о Швейке. Как же Гашек пришел к этому роману?