Неувязки с годом рождения

Неувязки с годом рождения.

Итак, статья Веселого в целом оказалась достоверной. Однако возникали и вопросы. Автор словно что-то недоговаривал о действительной службе Швейка в 1911 году. Одна из фотографий в его статье сопровождается надписью: «Йозеф Швейк в начале 1911 года перед уходом на действительную службу, от которой спустя два месяца он собственными стараниями (букв.: собственными заслугами. - С. Н.)сумел избавиться». Однако в самом тексте статьи автор (Полностью обходит этот вопрос и о военной службе Швейка в 1911 году вообще молчит, хотя, казалось бы, она имеет самое прямое отношение к возникновению образа Швейка. Подробно рассказано о том, как Гашек встретился со Швейком-отцом, а потом познакомился и с сыном, как ночевал у него и прямо у него на квартире сочинил рассказ, как перед этим он наслушался в трактире «У чаши» разговоров искушенных вояк, хваставшихся своим искусством саботажа, но о военной службе Швейка и избавлении от нее - ни звука. Ко всему прочему, несколько позднее выяснилось, что в Австрийской империи призывным возрастом считался 21 год. Швейку же в 1911 году было всего девятнадцать лет. Получалось, что его тогда и не могли призвать. К тому же и в «Демобилизационном листке» Швейка, хранящимся в архиве и заполненном в 1921 году, в графе с вопросом «Когда призван (когда признан годным призывной комиссией)» указан 1913 год. И тем не менее под фотографией черным по белому написано: «Швейк в начале 1911 года перед уходом на действительную службу». Да и в повести Гашека «Бравый солдат Швейк в плену» упомянуто, что «война застала Швейка в постели (у него был ревматизм. — С. Н.)после четырех лет штатской жизни» (VIII, 9). Иными словами за четыре года до этого, т. е. в 1911 году, он был на военной службе. Конечно, повесть не документ, но все же... Гашек многое знал о Швейке.

И тут невольно пришлось вспомнить об одной мелочи в статье Веселого, мелочи, которая до этого казалась сущим пустяком. Веселый дважды упоминал о возрасте Швейка. В конце статьи можно было прочесть: «Йозеф Швейк умер 22 мая 1965 года в возрасте 73-х лет». Однако в начале статьи сказано другое: «Йозеф Швейк умер в мае 1965 года в возрасте 75 лет». Эта фраза в свете всего известного по архивному делу воспринималась вначале просто как опечатка или описка. Но теперь закрадывалось сомнение - а описка ли? Аугустин Кнесл на основании «метрических записей» (судя по всему, он смотрел метрические книги) также назвал годом рождения Швейка 1890-й год[1]. И это тоже казалось опиской, но теперь тоже настораживало. Может быть, Швейк, будучи призван на действительную службу, сумел затем каким-то образом занизить на два года свой возраст и получить освобождение? (И с тех пор в его личном воинском деле в качестве года рождения все время проходил уже 1892 год, хотя в метрических книгах оставался 1890-й?) Веселый, видимо, был посвящен в какую-то тайну, но не хотел ее выдать и лишь намекнул на нее противоречивыми сведениями и умолчаниями в своей статье. И хотя такое предположение остается всего лишь предположением (его надо бы еще раз проверить по метрическим записям в книгах регистраций), оно хорошо согласуется и с инфантильным образом Швейка в начальном рассказе гашековского цикла, где впервые появляется этот герой. Но об этом чуть позже.

Другая неувязка касалась самой истории возникновения первого рассказа о Швейке. Версия Веселого противоречила воспоминаниям вдовы писателя Ярмилы. Та утверждала, что созданию этого рассказа предшествовала запись темы, сделанная Гашеком однажды вечером. Придя как-то домой, он перед сном набросал на клочке бумаги несколько слов. Запись эта сохранилась до наших дней. Она гласит: «Идиот на действительной. Сам попросил, чтобы его освидетельствовали и признали, что он годен быть достойным солдатом...»[2]. Между тем, Веселый утверждал, опираясь на воспоминания Швейка, что начальный рассказ цикла был сочинен при первой встрече Гашека со Швейком на квартире у него. Казалось бы, после этого уже не было нужды записывать замысел... Однако это воспоминание Майеровой небезупречно в смысле точности. Запись на обрывке бумаги и появление первого рассказа о Швейке она даже относила к осени 1911 года, и только публикатор ее записок Здена Анчик, а также сын Ярмилы Рихард Гашек, пересказавший ее воспоминания, уточнили, что речь должна идти о мае 1911 года[3]. Но и майская дата не очень подходит. Ничего общего с записью на клочке бумаги в первом рассказе Гашека, опубликованном в мае 1911 года, нет. Сама тема медицинского освидетельствования появляется только в конце второго рассказа, написанного месяц спустя, а по-настоящему она зазвучала лишь в третьей новелле, где несколько иным стал и сам образ Швейка. Правда, уже и в первом рассказе присутствует тема «идиот на действительной» и Швейк выводит из терпения начальство: то он потерял штык, то нечаянно чуть не застрелил на полигоне полковника и т. п. Но все же пока это еще улыбчиво-меланхоличный солдат, насильно взятый в армию и совершенно не приспособленный к военной службе (или притворяющийся таким). С простодушием инфантильного недоросля или слабоумного он тихо заявляет: «Я ведь не собирался идти в армию и даже не знаю, что такое солдат» (2, 345). В остальных трех рассказах, наоборот, это скорее холерический тип, наделенный неуемной энергией и подвижностью. С одержимостью дурня и шута он рвется служить «государю императору до последнего вздоха». И во что бы то ни стало стремится остаться в армии. Для этого он и просит признать его «годным».

Гашек, видимо, не сразу нашел оптимальный рисунок образа и обогащал его от рассказа к рассказу, открывая новые и новые возможности. Если это так, то мысль, записанная на клочке бумаги, могла родиться не в момент возникновения замысла, а в процессе его развития. Гашек мог взять на заметку пришедший ему в голову новый поворот темы, который и был затем реализован, хотя и в несколько ином виде (возможно, с учетом вероятных цензурных трудностей). В прямом и точном согласии с записью замысла образ был воплощен только в повести «Бравый солдат Швейк в плену», написанной Гашеком через несколько лет в России. В этом, уже бесцензурном, издании откровенно раскрыт и сам замысел: «Его преданность государю-императору была расценена как тяжкий психический недуг», «Здравомыслящим не дано было понять, почему они должны были жертвовать своей жизнью во имя империи», «не могло начальство взять в толк, как можно быть в здравом уме и желать такого во имя императора» (XIII-XIV, 6, 29, 6).

Таким образом, если сдвинуть дату записи темы, все встает на свои места, и расхождение между сведениями Веселого и Ярмилы устраняется. Устраняется и другое противоречие. Швейк утверждал, что первый рассказ цикла был и записан его рукой под диктовку Гашека. Но то же самое говорила о себе и Ярмила[4]. Если следовать предположению, что Ярмиле изменила память и на самом деле речь должна идти не о первом, а о последующих рассказах, то опять-таки все получает объяснение. К сожалению, не сохранились рукописи рассказов Гашека о Швейке. Это не позволяет проверить оба утверждения по почерку. Конечно, неточности в воспоминаниях довольно обычная вещь. И та или иная ошибка памяти, будь то у Ярмилы или у Веселого, еще не означает, что недостоверно и все остальное.

Однако, если даже версия Я. Веселого верна не только в общих чертах, но и в деталях и подробностях, было бы наивно думать, будто Швейк в рассказах Гашека, не говоря уже о повести и романе, просто и есть зарисовка реального Швейка. Предпосылки возникновения этого образа существовали в творчестве Гашека уже давно - существовали в виде особого интереса писателя к стихии пародии, розыгрыша, мистификации, шутовства (рассказы о Швейке не случайно и родились в атмосфере буффонадной комической мистификации, - создания партии умеренного прогресса в рамках закона). Существовали предвестники Швейка и в виде образов плутоватых плебеев, находящих новые и новые способы дурачить и обманывать господ и их прихвостней и ставить власти в смешное положение. Правда, пока что Гашек ни разу не связывал образы таких героев с антивоенной темой, не изображал их в обстановке австрийской армии.

С другой стороны, и позже, уже после появления рассказов о Швейке его образ развивался, видоизменялся, обогащался, в том числе за счет новых впечатлений, накопившихся у автора.