Глава XVII 

Первый губернский съезд комсомола. В Москву на II Всероссийский съезд комсомола. Москва в те дни.

 

Первый съезд! Как передать его яркие краски, неповторимое своеобразие. Проходил он, казалось бы, в обычной обстановке. Выступали с докладами и в прениях, принимали резолюции. Но все это было каким-то особенным, оставившим большой след в памяти.

Помещение партийного клуба, по нашим представлениям, было пределом роскоши. Стены вестибюля выложены красным мрамором, наверх вела широкая белая мраморная, устланная мягкой ковровой дорожкой лестница. Двери и окна завешены тяжелыми красными бархатными портьерами, полы устланы огромным толстым ковром.
Шумной ватагой входят сюда делегаты Бугурусла- на, Бузулука, Бугульмы, Ставрополя, Балакова... Простые деревенские ребята в огромных, смазанных дегтем отцовских сапогах, в непомерно больших, явно с чужой головы картузах, кепках и красноармейских шлемах, с белыми холщовыми и брезентовыми портфелями под мышкой. Они деловито окидывали взглядом помещение и по-хозяйски рассаживались в зале. Под оводами огромного высокого зала громко звучат боевые песни.
Между всеми делегатами, увидевшими друг друга впервые, сразу установилась близость. Среди них были рабочие и крестьяне, люди разных национальностей. И все представляли собой твердый сплав, выкованный великой партией Ленина в горниле острой классовой борьбы.
Никому не надо было знакомиться. Обращались друг к другу на ты, как старые друзья. В первое же утро все делегаты узнали Настю Кондратьеву, отвечающую за хозяйственную часть. Многим делегатам не терпелось выяснить ряд срочных вопросов до открытия съезда. Они обращались к председателю губернского организационного комитета комсомола Филиппову, называя его Володей. И это считалось совершенно естественным.

 

Володя Филиппов

Володя Филиппов

Доклады носили живой и непосредственный характер. Никто не говорил по бумажке и не читал заранее написанных речей. Женя Шнейдер и Володя Филиппов лишь изредка заглядывали в блокнот, чтобы назвать цифру или трудно запоминающуюся фамилию. Делегаты слушали их с большим вниманием, живо реагировали, о мест подавали реплики, на которые докладчик тут же отвечал. И как ни странно, это совсем не мешало деловому обсуждению вопросов, а только оживляло его.
Особенно интересно выступали делегаты в прениях. Они говорили о том, что задело их за живое, страстно, горячо спорили. У некоторых 15—16-летних ораторов по-мальчишески срывались голоса. У Гриши Завельского был уже баритон, но вдруг на полуслове баритон куда-то исчезал, и раздавался тонкий, писклявый девичий голосок. Это вызывало дружный смех всего зала. Смеялся вместе со всеми и смутившийся было оратор.
Все делегаты съезда были охвачены общим чувством революционного подъема, энтузиазмом строителей нового общества, общей ненавистью к врагам. Эта общность ярко проявлялась на заседаниях и в перерывах, когда начатая в каком-нибудь углу песня дружно подхватывалась всеми делегатами.
На съезд к нам часто заходили секретари и члены губкома и горкома партии. Их появление не привлекало внимания, они усаживались в последнем ряду, на свободных местах между ребятами. Мы видели, какая радость светилась в их глазах, когда они слушали выступления делегатов, У всех старых большевиков было особо любовное отношение к молодежи. Впрочем, это понятно. Проведя долгие годы в тюрьмах, ссылках и на каторге, они боролись за будущее. Им посчастливилось дожить до того дня, когда оно стало настоящим. И вот оно, это будущее, кипело и бурлило перед глазами тех, исто ради него не раз смотрел смерти в лицо.
Делегатами на II Всероссийский съезд РКСМ была избрана большая группа комсомольцев, но я помню только В. Филиппова, С. Андреева, К. Матвеева и Л. Поливника.
Суровой осенью 1919 года едем в Москву. В Самаре голод почти не ощущался. Ближе к центру страны мы проезжали станции, на которых ничего нельзя было купить, все чаще нас встречали голодные ребятишки, выпрашивающие кусочек хлеба, мешочники, заградительные продовольственные отряды.
Приехали в столицу рано утром, трамваи тогда вообще не ходили. В 3-й Дом Советов, где было общежитие для делегатов съезда, пришлось через весь город идти пешком. Улицы были пустынными. Нам сначала показалось, что в Москве торговали только желтыми репами. Корзины с ними стояли почти на каждом углу. Мы покупали их и ели, как яблоки, всю дорогу. Когда мы подходили к Сухаревой башне, нас поразило огромное скопление народа. Казалось, что сюда со всей России сбежались торговцы, босяки, разные «бывшие люди». Сухаревка произвела на нас страшное впечатление.
Наконец, мы добрались до Каретного ряда и разместились в общежитии. В тот же день мы с Сережей Андреевым пошли бродить по Москве. Побывали на Красной площади, залезли на Лобное место, на котором, как мы думали, казнили людей.
Долго бродили по Кремлю: вход был свободен.
Поднялись на колокольню Ивана Великого, посмотрели величественную панораму Москвы, посидели верхом на Царь-пушке, залезли в Царь-колокол и, купив на прощание репы, пошли в общежитие.
А там в это время уже состоялось собрание старейшин и по делегациям шло обсуждение их предложений: о составе президиума съезда, о порядке его работы и прочих вопросах. Мы с Сергеем все это прозевали. Надо откровенно признаться, что и в работе съезда мы с Сережей не были активными. Мы посещали все заседания (они проходили в Кремлевском дворце, в Колонном зале Дома Союзов и, кажется, один раз в аудитории Свердловского университета), слушали все доклады и выступления в прениях, но сами не выступали, предложений не вносили. Однажды во время очередного заседания съезда Сережа самокритично сказал мне, что зря нас выбрали делегатами, мы еще не доросли. Я с ним не согласился и резонно заявил, что не могут же на съезде все выступать и вносить предложения, кто-то должен слушать и голосовать.
Запомнилось мне выступление представителя Французской компартии (фамилии я не помню). Переводила его речь А. М. Коллонтай. Ей тогда было уже 47 лет, но она выглядела совсем молодой. Стройная, оживленная, в элегантном черном платье (тогда наши девушки ходили в солдатских гимнастерках, кожаных куртках и сапогах), она пленила многих делегатов съезда.
Все мы с нетерпением ждали выступления на съезде В. И. Ленина. К нему была послана делегация, но Владимир Ильич, еще не вполне оправившийся после злодейского покушения и перегруженный неотложными делами, выступить не мог.
Трудно передать словами чувство глубокой, искренней и горячей любви, которую испытывала молодежь к Владимиру Ильичу. Нам хотелось хотя бы посмотреть на него, пусть не выступает, а покажется нам! Но разве внесешь такое предложение на съезде?
Глубоко огорчились все делегаты съезда, когда узнали, что Ильич к нам не приедет. Конечно, все мы понимали, что Владимиру Ильичу трудно было выкроить хотя бы несколько минут. Понимали и все же до последней минуты надеялись.
А Москва в эти дни напоминала осажденный город. Перед хлебными магазинами стояли длинные очереди, хлеб выдавали по карточкам, часто по осьмушке (50 граммов) в день на человека. Не было топлива, в театрах сидели в пальто и шапках. Почти из каждого окна торчали трубы «буржуек», которыми отапливали квартиры москвичи. На топливо шли стулья, столы, шкафы — все, что могло гореть. Жаль было смотреть на старинные красивые особняки е лепными украшениями, покрытые толстым слоем блестящей сажи. На улицах лежали кучи мусора.
И все же эта голодная и холодная Москва была нам дорога и близка тем, что оттуда светило ленинское солнце, освещая всем угнетенным народам мира путь к свободе.
В 1919 году вся страна находилась в огненном кольце. Против молодой Советской Республики начался второй поход Антанты. Войска Деникина рвались к сердцу России. Они подходили к Туле и угрожали Москве, а Петрограду угрожали белые банды генерала Юденича. Партия и Советское правительство выдвинули лозунг: «Все на борьбу с Деникиным!». Кто-то, поняв этот лозунг буквально, внес предложение о мобилизации всех комсомольцев на деникинский фронт, но представитель ЦК партии поправил нас, и было единогласно решено мобилизовать 30 процентов комсомольцев.
Этим и закончилась работа II съезда комсомола.