Глава XI 

Торжественное открытие комсомольского клуба. В. В. Куйбышев читает свое стихотворение. Наши песни. Первая Комсомольская свадьба.

 

На торжественный вечер, посвященный открытию клуба, в гости к нам пришли старшие товарищи: почти весь состав губкома партии, представители губисполкома, губернского отдела народного образования, профсоюзов, политотдела 4-й армии во главе с В. В. Куйбышевым.
Начался вечер краткой и взволнованной речью К. Левитина. Он напомнил нам о тех, кто с первых дней революции много внимания уделял молодежи, кто был растерзан озверелой бандой торговцев во время захвата Самары белочехами, кто пал в бою за освобождение города, кого как пленников захватили с собой отступающие белые банды. Пока он говорил, мы все в едином порыве встали и в благоговейном молчании слушали его речь. Перед нашими глазами вставали знакомые, дорогие, близкие люди, отдавшие свою жизнь борьбе за освобождение рабочего класса.
Торжественно прозвучал траурный марш:

Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу,
Вы отдали все, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу.

Часто слышалась эта песня в те годы, но в тот вечер она звучала особенно задушевно.
Голоса старых большевиков сливались со звонкими ребячьими голосами. Все мы, поющие траурный марш, вспоминали тех, кто еще недавно был вместе с нами. Они как будто вновь проходили перед нашими глазами.
Вот с высоко поднятой окровавленной головой гордо идет впереди наш скромный товарищ Масленников. Он не сгибается под градом ударов, сыплющихся на него со стороны озверевшей банды самарских лабазников. Напротив клуба, на пыльной мостовой, лежит труп растерзанного толпой старого большевика товарища Венцека; имя его носит улица, на которой он погиб. Где-то далеко в Сибири, в тех же тюрьмах, где они не раз сидели в царское время, снова томятся Серафима Дерябина и многие другие наши друзья, увезенные отступившими из Самары белогвардейцами. Что с ними? Увидим ли мы их когда-нибудь?
М. Бешенковская рассказывала о беседе с Я. М. Свердловым в то время, когда Самара была занята белочехами.
«Собираетесь ли вы спасать Авейде? — спросил Я. М. Свердлов. — Впрочем, — продолжал он, — если это не удастся, я надеюсь, что ее подпольный опыт поможет ей самой найти пути для освобождения. Но прошу вас, позаботьтесь о ее сыне Шуре. Он — одаренный мальчик. Пусть губком партии не оставляет без внимания детей Марии Оскаровны».
Я. М. Свердлов не ошибся. Многолетний подпольный опыт помог Марии Оскаровне спастись даже из «поезда смерти». Но она не стала пробираться в Самару, а осталась там, где больше всего была нужна партии. Несмотря на все испытания, Мария Оскаровна продолжала самоотверженную борьбу, будучи секретарем Екатеринбургского (Свердловского) подпольного комитета партии, пока белым не удалось вторично арестовать и зверски замучить ее.
Не вернулась к нам и Серафима Дерябина, не услышали мы больше вдохновенных речей этой пламенной большевички. Она пережила ужасы «поезда смерти». Умирающую ее сняли с поезда и отправили в тюрьму. Как обреченную, дни которой сочтены, С. И. Дерябину отдали из тюрьмы близким людям. Но могучая воля вновь одерживает победу над недугом. Она поправляется и снова с головой уходит в подпольную борьбу. Колчаковским контрразведчикам удается вновь схватить С. Дерябину, и она в седьмой раз попадает в тюрьму. От гибели ее спасает приход Красной Армии. После разгрома колчаковских банд она приняла участие в IX съезде партии как делегат от Екатеринбурга. Но дни ее были сочтены. Туберкулез легких, полученный в царских тюрьмах, «поезд смерти» окончательно надломили ее здоровье.

... Прощайте же, братья,
Вы честно прошли
Свой доблестный путь благородный.

Смолкли звуки траурного марша. Костя Левитин объявляет комсомольский клуб Самарской организации открытым. Звучит «Интернационал»:

Это есть наш последний и решительный бой!

Боевая музыка меняет настроение. А вскоре начинается художественная часть. Сначала мы все дружив просим товарища Куйбышева прочитать свои стихи. Он не заставляет себя уговаривать и охотно читает стихотворение.

Море жизни

Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает,
Слышны всплески здесь и там.
Буря, буря наступает,
С нею радость мчится к нам.

Радость жизни, радость битвы
Пусть умчит унынья след.
Прочь же робкие молитвы,
Им уж в сердце места нет.

В сердце дерзость. Жизни море
Вскинет нас в своих волнах,
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.

Горе выпадет на долю —
Бури шум поможет нам
Закалить страданьем волю
И не пасть к его ногам.

Будем жить. Любовь? Чудесно!
В бурю любится сильней,
Ярче чувство, сердцу тесно
Биться лишь в груди своей.

Так полюбим! Жизни море
Вскинет нас в своих волнах,
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.

Наслажденье мыслью смелой
Понесем с собою в бой,
И удар рукой умелой
Мы направим в строй гнилой.

Будем жить, страдать, смеяться,
Будем мыслить, петь, любить.
Буря вторит, ветры злятся,
Славно, братцы, в бурю жить!

Нуте ж волны! Жизни море
Вскинет нас в своих волнах.
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.1

Мы просим еще, и он читает еще. Затем выступает Зина Козлова, она прекрасно читает «Песню о Соколе». Мы дружно просим ее прочесть еще что-нибудь, она читает «Песнь о Буревестнике». Все в восторге. Мы жили тогда ожиданием мировой революции, которая, казалось нам, должна была вот-вот свершиться. «Буря, скоро грянет буря!» — эти слова восприняли как пророчество о надвигающейся мировой революций.
На подмостки нарочито расслабленной походкой взбирается Петя Белов. Тощий, в длинной шинели, он кажется сейчас значительно выше ростом. Он смотрит на нас сверху вниз и, скорчив гримасу, неожиданно говорит:

Что вы смотрите так подозрительно
На заплаты одежды моей?
Или прихоть пришла снисходительно
Бросить пару мне медных грошей?
Вы сегодня добры удивительно!
Благодарен я вам от души.
Только знайте,
Не помогут мне ваши гроши...
Проезжайте!

Помнил ли он наизусть еще что-нибудь, не знаю. Только на всех наших вечерах он всегда читал это стихотворение. Читал он мастерски, вызывая у слушателей искреннее сочувствие к жертве общества, в котором царил закон — человек человеку — волк.

 

Петр Белов

Петр Белов

Совершенно неожиданно на эстраде появляется Маруся Линдова. Ни до, ни после этого она, кажется, не принимала активного участия в таких вечерах, хотя, конечно, постоянно присутствовала на них. Сегодня и она не смогла усидеть на месте:

Мы идем навстречу солнцу, мы идем
И свободы знамя алое несем.
Кровью сердца мы окрасили наш стяг,
И горит он, побеждая вечный мрак.

Читает она как-то по-особому, протяжно, нараспев. И кажется, что это не боевая, а тоскливая, печальная песнь, безысходная грусть которой подчеркивается слабым голосом Маруси. Впрочем, это не мешает нам аплодировать и ей. Чувство радости отражается на взволнованном лице 15-летней девочки.

 

Борис Андреев и Маруся Линдова

Борис Андреев и Маруся Линдова

 

Маруся родилась и выросла в эмиграции во Франции. Этим, очевидно, и объяснялась ее манера декламации.
Словно нарочно, чтобы подчеркнуть резкий контраст между французским и русским стилем, на подмостки не выходит, а вихрем вылетает Боря Кулаков. Плотный, крепко сбитый паренек в шинели нараспашку, в заломленной набекрень кепке, из-под которой выглядывают бойкие, озорные глаза, он декламирует не стихи, а прозу—отрывок из «Мертвых душ» Гоголя.
«Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи...
Кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! — и вон она понеслась, понеслась, понеслась!..»
Читал он так, что, казалось, все мы вместе с ним не сидим в зале клуба, а бешено мчимся на лихой русской тройке, не обращая внимания на рытвины и ухабы. Но нам не страшно, а весело и радостно.
Декламация сменялась пением. Пели все — и члены и не члены хорового кружка. Особой популярностью пользовалась у нас старая, слегка подновленная песня:

Под частым разрывом гремучих гранат
Отряд коммунистов сражался.
Под натиском белых наемных солдат
В расправу жестоку попался.
Мы сами копали могилу себе...

Позже часто распевалась кем-то завезенная, кажется, с юга более современная песня:

Тише, тише, все заботы прочь в эту ночь,
Завтра рано, на рассвете, к нам товарищи придут,
А быть может, в эту пору на расстрел нас поведут.

Несмотря на печальное содержание, песни не создавали грустного настроения, да и пелись они в бодром, боевом тоне, почти так же, как известная песня:

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.

Пели старинные революционные и народные песни. Любили мы «Дубинушку», «Из-за острова на стрежень», «Есть на Волге утес» и т. д. А под конец переходили на шуточные песни. Часто исполняли частушки на популярнейший тогда мотив «Яблочко».
Нам нравилась шуточная ученическая песня «Веверлей». Ее занесли к нам ребята, пришедшие из ДУЮ. Пели эту песню многие поколения учеников, поется она, кажется, и до сих пор. У нас ее исполняли с различными вариациями.
Особенно увлекались этой песней Берка Блюмберг и Костя Матвеев. Берка с упоением дирижировал, своим козлетоном подтягивая хору, а Костя, надув щеки, трубил — ду-ду-ду-ва-ва-ва.
Костя Матвеев появился у нас зимой 1918/19 года вскоре после окончания I Всероссийского съезда комсомола, на котором он был избран кандидатом в члены ЦК РКСМ. Прислан был Костя Центральным Комитетом для помощи в подготовке I губернского съезда. Никто не верил, что ему еще не исполнилось 17 лет. Огромного роста, в плечах косая сажень, он выглядел значительно старше своих лет. Ходил Костя несколько сгорбившись, не спеша, переваливаясь с ноги на ногу, очень напоминая медвежат, е которыми цыгане ходили по дворам.
Несмотря на свой юный возраст, Матвеев был хорошо политически подкован. Скромный и добродушный, он быстро сошелся с ребятами. Особенно подружился Костя с Володей Болдыревым. С ним он часто спорил и по теоретическим вопросам. Болдырев — наш теоретик. Как Вовка Власов не расстается с учебником шахматной игры, так Болдырев таскает всюду с собой первый три «Капитала», в котором на многих страницах десятки строк подчеркнуты красным и синим карандашами. Пользуясь каждой свободной минутой, Володя штудирует Маркса. Между прочим, «Капитал» спас его в бою на колчаковском фронте. Уезжая на фронт, Болдырев не захотел расстаться с любимой книгой. Во время боя «Капитал» лежал у него в вещевом мешке. Осколок снаряда, ударивший в мешок, не смог пробить толстую книгу, другим осколком он был ранен в плечо.
С Володей Болдыревым связано и другое событие — первая комсомольская свадьба. Он женился на комсомолке Бейнфаст. Помню, как они, оживленные и радостные, пришли в клуб и сообщили ребятам о своем решении. Мы, конечно, хотели покачать Володьку, но его рана еще не зажила, пришлось отказаться от такого способа поздравления. Девчонки бросились целовать невесту.
Первая комсомольская свадьба запомнилась нам не потому, что она сопровождалась какими-нибудь обрядами. Никаких свадебных обрядов, ни старых, ни новых, в ту пору не совершалось, не было даже ставшей теперь традиционной вечеринки с выпивкой. За это тогда бы исключили из партии и комсомола жениха, невесту и всех их гостей. Запомнилась эта свадьба потому, что с молодоженами случилось почти так, как об этом поется в песне:

Дан приказ ему на Запад,
Ей в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.

Володя, выздоровев, отправился на Восточный фронт, а Бейнфаст вскоре уехала на Западный. Не знаю, встретились ли они вновь. Не о них ли сложили эту песню?
Рассказывая о первой комсомольской свадьбе, я как будто противоречу самому себе. Я писал, что отношения к девушкам-комсомолкам были такими, что мы даже стеснялись высказывать свои чувства, считая это нарушением дружбы и товарищества. Очевидно, чувство скованности испытывали мы — мальчишки, которым в ту пору было 15—17 лет. Более взрослые ребята (Володе Болдыреву было 20 лет), естественно, по-иномуотносились к этой проблеме.
Несмотря на отсутствие обрядов фактические браки, которые в ту пору считались совершенно законными, в большинстве случаев были прочными. Эти союзы заключались по взаимной любви, возникавшей и укреплявшейся на почве общих интересов, взглядов, стремлений, на почве общей борьбы и работы.
Но вернемся к нашим вечерам. Пением они большей частью и заканчивались. Иногда в заключение мы устраивали различные игры. Играли даже в жмурки. Танцев не было, мы считали их буржуазным предрассудком. Но и без танцев время проходило очень интересно и весело.
Зимой и летом работала спортивная секция. Правильнее было бы ее назвать лыжно-лодочной, ибо, кроме катания зимой на лыжах, а летом на лодках, мы никаким спортом не занимались. Зимой почти каждое воскресенье мы отправлялись по замерзшей Волге довольно далеко: к крутой и высокой, как тогда нам казалось, горе и с нее стремительно спускались вниз. У подножия горы была большая естественная выемка. Очень немногим из нас удавалось проскочить через нее и катиться дальше. Большинство ребят со всего размаха падало в эту яму. Иной раз упадешь так, что кажется, будто внутри у тебя все оборвалось. Но, чуть-чуть отдышавшись, поднимаешься и опять лезешь в гору. Неудачи нас не удручали, а только подзадоривали.
Весной, не помню как, нам удавалось получать лодки, когда на Волге еще шел лед. Мы часто катались среди огромных льдин, причем самым приятным занятием было путешествие по льдинам пешком. В лодке оставался один человек, а остальные выскакивали на льдину и перепрыгивали с одной на другую. Признаться откровенно, такие «подвиги» мы совершали большей частью тогда, когда с нами были девушки. Это был один из способов покорять сердца.
Летом мы переправлялись на лодках на песчаную косу, выступавшую посреди Волги, напротив Самары. Там купались, загорали. По воскресеньям переезжали на правый берег Волги к селу Рождествено и там гуляли в роще.

 


Примечания

1. Революционная поэзия 1890—1917. Изд-во «Советский писатель», 1950, стр. 238, 239.