Глава IX
Первое собрание коммунистов. Конец Агитаторской группы. ЧОН. Вечера в партийном клубе.
Вскоре после изгнания белочехов из Самары в клубе коммунистов на Заводской улице состоялось первое после восстановления Советской власти в городе общее собрание большевиков.
Сколько радостных, волнующих встреч было в этот день! Большевики, работавшие долгие месяцы в подполье, увидели друзей, вернувшихся в Самару с Красной Армией. Много встреч было и у меня. Напряженно всматриваясь в знакомые лица, силился понять, какие изменения произошли с ними, почему все они выглядят как-то по-другому, не так, как несколько месяцев назад. Постепенно начинаю понимать, что повзрослели не только мы, мальчишки, но и старшие товарищи. Радостные и счастливые улыбки не скрывают суровых морщин, легших у губ. Тверже и строже стал взгляд этих людей. Да, эти несколько месяцев были жестоким уроком. Враг показал свой звериный облик, и стало ясно, что борьба еще только начинается.
Мои размышления были прерваны громким восклицанием: «Здорово, Ёська-путешественник!» Это пришли наши ребята. Вот идет улыбающийся Костя Громов. С его пухлых щек никогда не сходит румянец. Рядом с ним, с вечно иронической складкой у губ, — Леня Поливник. За ними, как-то нелепо болтая руками, пробирается высокий и тонкий, как жердь, подстриженный под ежика, голубоглазый Женя Шнейдер. Но где же Сережа Андреев?
Когда мы уселись в ряду ближе к сцене, Леня Поливник ткнул меня кулаком в бок и показал глазами на дверь. Там, озираясь по сторонам, стоял сильно выросший и похудевший за эти месяцы Сережа Андреев. С ним был и Саша Булушев. Я встал и помахал им рукой. Они идут вдоль стены к нам. Впереди Саша. Он единственный среди нас носит пенсне и поэтому выглядит очень солидно. За ним, бочком, стараясь никого не задеть, продвигается Сережа Андреев.
До начала собрания я все ждал, что вот-вот придут Авейде, Дерябина, Адамская и многие другие, которых я видел в тюрьме. Но они не появились. «Поезд смерти», в котором они находились, в это время двигался на восток.
Авейде Мария Оскаровна
П. И. Андронов, находившийся в том же «эшелоне смерти», рассказывал, что арестованных в июне и июле в легкой летней одежде погрузили в поезд в Уфе (куда они были эвакуированы из самарской тюрьмы) в конце октября. Пока «поезда смерти» (их было много) прибывали к месту назначения, от голода, холода, болезней, расстрелов погибли многие тысячи людей.
Поезд с нашими самарскими товарищами прибыл в Иркутск только к концу декабря, когда свирепствовали жестокие сибирские морозы. Для тех, кто выжил, прибытие к месту назначения еще не означало конца нечеловеческих страданий.
В полуразрушенные казармы без окон и дверей бросили больных, голодных, полузамерзших заключенных. У Серафимы Дерябиной кровь шла горлом, страдания и лишения в поезде окончательно подорвали ее здоровье.
Мария Оскаровна Авейде бежала из «эшелона смерти». Из Сибири она добралась до Екатеринбурга и, не теряя ни минуты, сразу же взялась за работу. А ведь в Самаре в это время у нее оставалась семья — трое маленьких детей, которых она горячо любила. В 1918 году в Екатеринбурге Мария Авейде была арестована, подвергалась зверским пыткам и издевательствам и перед отступлением колчаковской армии была зарублена шашками. Так кончилась героическая жизнь нашей Марии Оскаровны.
Но вернемся к первому нашему собранию. Его открыл, кажется, бывший председатель подпольного комитета Костя Левитин. С докладом о международном и внутреннем положении выступил член Реввоенсовета 4-й армии и председатель Самарского ревкома В. В. Куйбышев. Я не запомнил всего содержания его доклада, но отчетливо помню то место, которое относилось к мятежу левых эсеров:
— Начало гражданской войны они расценили как начало гибели Советской власти. Им казалось, — говорил он, — что советский корабль идет уже ко дну, и они, как крысы, поспешили удрать. Но к их изумлению, советский корабль не только не пошел ко дну, но, освободившись от балласта, заделав пробоины, гордо выпрямился и, смело разрезая бурные волны революции, пошел вперед к окончательной победе.
Куйбышев говорил образно. Его речь была доходчивой. После него с сообщением о положении на фронтах гражданской войны выступил М. Галактионов. Он стоял у стола президиума, рядом с кафедрой, в длинной артиллерийской шинели, держа руки по швам. Отчетливо, обрубая фразы, он произнес свою речь, как военный рапорт, без единого жеста, чем вызвал неописуемый энтузиазм. Его манера держаться как бы олицетворяла собой то новое, что мы увидели в Красной Армии с новыми красными командирами, железной дисциплиной, неукротимой волей к победе.
Последним с докладом о деятельности подпольного комитета выступил Костя Левитин, он отдал должное молодежной группе, которая была надежным помощником партийной организации.
Наша Агитаторская группа в последние месяцы превратилась в часть боевой дружины коммунистов. С приближением фронта к Самаре всю дружину разбили на десятки. Члены молодежной группы попали в разные десятки, и Агитаторская группа с этого времени прекратила свое существование. Пожалуй, основной причиной, почему наша Агитаторская группа не возобновила своей работы после освобождения Самары, было то, что не вернулись в Самару Мария Оскаровна Авейде и Алексей Христофорович Митрофанов.
Из Казани А. X. Митрофанов уехал в Москву с докладом о положении на самарском фронте. К тому времени Самара была уже захвачена белочехами. Пермский совет рабочих депутатов, узнав о том, что «Романыч» (подпольная кличка А. X. Митрофанова) находится в Москве, избрал его своим делегатом на V Всероссийский съезд Советов.
На V съезде Алексей Христофорович был избран членом ВЦИК и затем членом его Президиума и оставлен в Москве, где возглавлял крестьянскую секцию ВЦИК и одновременно был членом коллегии Наркомзема.
Агитаторская группа лишилась почти всех своих лекторов. Не вернулся в Самару увезенный в «поезде смерти» А. А. Масленников. Слушая его блестящие лекции по истории международного рабочего движения, никто из членов Агитаторской группы и подумать не мог, что наш лектор ненамного старше своих слушателей и ему всего-навсего 27 лет.
Из «поезда смерти» А. А. Масленникова четыре раза выводили на расстрел, но сохраняли ему жизнь как важному заложнику. Опыт старого подпольщика помог Масленникову бежать из лагеря в Омске. Под его руководством проводилась II Всесибирская конференция большевиков. По доносу провокатора А. А. Масленников был арестован. Две недели пытали его в белогвардейских застенках. Но такие люди не гнутся. Их можно уничтожить, но сломить нельзя. Так и погиб на 29-м году жизни верный сын нашей партии Александр Александрович Масленников.
Группа лишилась и других лекторов. В. В. Куйбышев находился теперь в Красной Армии, в армии были и многие члены Агитаторской группы. Некоторые ребята вернулись было к прерванной учебе, но она у них не ладилась: в реальном и коммерческом училищах шла реорганизация. Они превращались в трудовые школы. Тогда там больше митинговали и заседали, чем учились. Наши ребята, конечно, принимали в этом большое участие. В те дни они подолгу находились в клубе.
Очаги контрреволюции не были еще окончательно разгромлены. Близ Самары то там, то здесь вспыхивали кулацкие восстания, не было спокойно и в самом городе. Коммунисты вновь встали под ружье. Были организованы части особого назначения (ЧОН). Не случайно они имели такое неопределенное название. Функции их были чрезвычайно разнообразны. ЧОН несли караульную службу, охраняли военные склады, банки, электростанцию, элеватор и даже тюрьму, вели борьбу с самогонщиками. К тем, кто таким образом уничтожал хлеб в то время, когда рабочие Питера и Москвы голодали и не каждый день получали по осьмушке хлеба, мы, бойцы ЧОН, были беспощадны. Сначала разведчики точно выявляли меета производства этого зелья, затем устраивали облавы. Весь самогон немедленно выливали на улицу, а задержанных на месте преступления арестовывали. Смешно было, наверное, смотреть, как мы, мальчишки, держа винтовки наперевес, вели какого-нибудь арестованного верзилу вдвое выше нас. Но ничего, слушались. Знали, что мы шутить не будем.
Патрулировали мы и на вокзалах, пристанях и по улицам города, наводя революционный порядок. Когда нужно было произвести большие работы по очистке города от мусора или снега, мы собирали на улице хорошо одетых людей и отправляли их на эти работы.
Коля Матякин перед отправкой на фронт
Впоследствии, когда вокруг Самары начались кулацкие восстания, ЧОН участвовали в подавлении бандитских отрядов Серова, Попова и «зеленых банд», как назывались отряды дезертиров, скрывавшихся в лесах. Пока же по ночам мы дежурили в клубе на Советской, 100, где был центральный штаб ЧОН. Так как в городе находились регулярные части Красной Армии, то на дежурствах мы вели себя довольно беспечно.
Ночевать в клубе оставалась преимущественно молодежь — Булушев, Громов, Половник, Андреев и я. Взрослые и пожилые бойцы на ночь обычно с разрешения начальства уходили домой. С нами всегда оставался лишь И. Фри Хар, теперь известный советский скульптор. В Самаре он оказался случайно. Революция застала его в одном из госпиталей, куда он попал после ранения в конце 1916 года. После Февральской революции он сразу же примкнул к большевикам, вступив в Красную гвардию, командовал одним из отрядов боевой коммунистической дружины во время боев с белочехами. В ЧОН он находил время заниматься любимым делом.
Раздобыв где-то медный таз, в котором раньше варили варенье, и, наполнив его сырой глиной, он часами лепил различные фигуры. Вылепив фигурку, он долго критически рассматривал ее со всех сторон, потом безжалостно мял и начинал лепить снова. Мы никак не могли понять смысла его занятий и часто подтрунивали над ним. Горячий, как все восточные люди, он довольно быстро выходил из себя, и мы этим пользовались. Однажды он, рассвирепев, схватил свой довольно увесистый таз и через всю комнату запустил его в нашу группу. Жертв не было только потому, что, услышав его воинственный клич, мы вовремя разбежались в разные стороны.
Коротая таким образом ночное время, я однажды чуть не застрелил Шуру Булушева. Произошло это так: среди ребят было несколько необстрелянных товарищей, и как-то ночью я решил показать им ружейные приемы. Демонстрируя стрельбу с колена, в полной уверенности, что моя винтовка не заряжена, для наглядности щелкнул затвором, прицелился и спустил курок... Раздался выстрел. Стоявший против меня у двери уборной Шура Булушев быстро вскочил в уборную и захлопнул за собой дверь. Но поздно. Его запоздалая реакция не спасла его от насмешек, а меня от нагоняя. Пуля вонзилась, к счастью, в потолок. Мне изрядно попало от начальника и от ребят.
Этот эпизод произошел уже в новом клубе на Советской, 100, в бывшем помещении Волжско-Камского банка. Здесь вскоре после освобождения Самары разместился губком партии. Сюда же был переведен с Заводской улицы, ставшей теперь улицей Венцека, и клуб. Заведующей клубом была Маруся Бешенковская. На ней лежали все хозяйственные заботы, она же была организатором культурно-просветительной работы.
У Маруси Бешенковской была только одна помощница, но о ней следует рассказать подробней.
Весной 1918 года в клуб большевиков на Заводской улице пришла веселая приветливая девушка. Звали ее Катя Бочкарева. Она была и уборщицей, и буфетчицей, и сторожихой.
Из клуба Катя ушла одной из последних, унося с собой знамя губкома партии. Четыре месяца Самара находилась в руках белогвардейцев. И все это время беспартийная Катя Бочкарева прятала у себя знамя, а когда белогвардейцев выгнали из Самары, вернула его.
Клуб перевели на Советскую улицу. Катя перешла туда, оставаясь по-прежнему уборщицей, буфетчицей и сторожихой. Теперь она уже и жила в клубе.
Вскоре в Самаре был раскрыт контрреволюционный заговор, и Катя Бочкарева сыграла в этом не последнюю роль.
...В женском монастыре, неподалеку от Жигулевского пивоваренного завода, шла заутреня. У самого амвона стояла на коленях молодая монахиня. Молилась она истово. Кладя поклоны, на несколько минут застывала, распростершись на полу. Лежала и... чутко прислушивалась к шепоту молящихся.
Скоро «монахиню» можно было увидеть в ЧК.
Это была Катя Бочкарева. По заданию председателя ЧК она проникла в монастырь и узнала, что оружие для восстания, которое готовят белогвардейцы, будет утром отправлено через потайной ход монастыря на берег Волги. А там его передадут главарям банды. Так с помощью Кати Бочкаревой удалось не только захватить оружие, но и арестовать главарей контрреволюционного заговора.
Катя Бочкарева
Однажды поздней осенью 1919 года добровольческий полк, отправлявшийся на фронт, выстроился перед зданием губкома, где обычно кто-нибудь из большевиков произносил напутственную речь. Увидев красноармейцев, стоявших в ожидании, Катя обежала все комнаты, но никого не нашла.
Что делать? Неужели бойцы Красной Армии уйдут на фронт без напутственного слова? Катя взяла знамя губкома партии — то самое, которое она свято хранила во время захвата Самары белогвардейцами, — и вышла с ним на балкон. От имени губкома Бочкарева произнесла страстную, вдохновенную речь. Катя призывала бойцов самоотверженно бороться с белогвардейцами, защищать свою родную Советскую власть до последней капли крови. Высоким, звонким голосом Катя запела пролетарский гимн. «Интернационал» был подхвачен бойцами. С развернутым красным знаменем полк ушел на позиции.
Вспоминая этот эпизод, Маруся Бешенковская рассказывала :
«Я была в дальних комнатах клуба. Услышав чей-то громкий голос, побежала на балкон. Чтобы не напугать Катю, спряталась за портьеру и стояла не шелохнувшись, пока она не закончила свою речь. Это была блестящая речь!
Я спросила Катю:
— Как же ты, беспартийная, решилась выступить от имени губкома партии?
— Я знаю, что не имела права так делать, — отвечала она, — но нельзя же было красноармейцам уйти на фронт без всякого напутствия! Ты только никому не говори об этом, ладно, Маруся?
Не успела я пообещать Кате, что не выдам ее тайны, как в клуб вошли члены губкома во главе с В. В. Куйбышевым. Оказывается, они спешили на проводы полка, но, увидев Бочкареву на балконе, остановились и вместе с бойцами с увлечением слушали ее.
Понимая состояние Кати, никто из товарищей не подал виду, что слышал ее речь. Валериан Владимирович Куйбышев обратился к ней:
— Ну как, Катя, у тебя найдется, чем покормить нас?
— Конечно, конечно! — радуясь возможности удрать, ответила Катя и побежала на кухню.
Когда Катя вернулась, Куйбышев спросил:
— Катя, ты долго еще будешь оставаться беспартийной?
— Да я, товарищ Куйбышев, хоть сегодня вступила бы в партию, но у меня нет рекомендаций.
— Кто из вас, товарищи, даст ей рекомендацию?
— Все дадим, — улыбаясь ответили губкомовцы.
Вскоре Катя Бочкарева была принята в партию без кандидатского стажа».
Вечера, которые устраивались в клубе в 1918—1919 годах, были очень интересными, привлекали много молодежи. Они обычно проводились экспромтом, без заранее составленной программы, чаще всего после неожиданно рано закончившегося собрания, совещания или лекции.
В нашей организации большевиков мы хорошо знали друг друга. Знали, кто умеет декламировать, петь, играть на рояле. Например, В. В. Куйбышев пишет стихи и не прочь их декламировать, Ева Адельсон прекрасно поет, хотя и не любит выступать — всегда очень волнуется.
Иногда мы просили Куйбышева, Фрунзе, Линдова и других профессионалов-революционеров рассказать о прошлом. Они вспоминали о годах, проведенных в царских тюрьмах, на каторге, в ссылке, в эмиграции, воскрешали яркие эпизоды подпольной работы. Мы слушали их, затаив дыхание.
Простота и скромность, с которыми эти товарищи говорили о своем героическом прошлом, как об обычных будничных делах, внушали нам глубокую любовь и уважение к ним. Такие вечера крепко сплачивали нашу организацию.
Запомнился мне вечер, состоявшийся в связи с приездом в Самару М. И. Калинина.
Во время своего краткого выступления Михаил Иванович Калинин изредка вытаскивал из верхнего кармана пиджака узенькую полоску бумаги и, заглядывая в нее, продолжал речь. На этой полоске бумаги могли уместиться всего две-три фразы. Очевидно, на ней было записано то, о чем надо сказать. Но заглядывание в бумагу в то время было столь необычно, что мы все объясняли это тем, что М. И. Калинин «старенький» и ему изменяет память, хотя ему тогда было не больше 50 лет.
После его выступления состоялся импровизированный концерт. В нем приняли участие спутники Михаила Ивановича Калинина. Один из них, не знаю, был ли он настоящим артистом (я запомнил только, что рукава его пиджака были заштопаны на локтях), прочел большой отрывок из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?». Читал он так мастерски, что, казалось, перед нами стоит сам пьяненький Яким Нагой и, зло издеваясь над барином, рассказывает о беспросветной доле русского мужика:
Жалеть — жалей умеючи,
На мерочку господскую
Крестьянина не мерь!
Не белоручки нежные,
А люди мы великие
В работе и в гульбе!..
