30 апреля 1883 года в Праге в доме № 16 на Школьской улице в семье учителя физики и математики частного реального училища1 Иосифа Гашека родился сын Ярослав. По обычаям католического вероисповедания новорожденный получил три имени Ярослав Матей Франтишек, из которых за ним утвердилось первое. Так еще в колыбели будущий обличитель попов всех религий и культов встретился с могущественной католической церковью, сыгравшей немаловажную роль в трагической судьбе его родины и сохранявшей за собой прочные позиции в угнетательском государственном строе Австро-Венгрии, составной частью которой была в то время Чехия.
Еще в 1620 году католические войска австрийского императора Фердинанда, разгромив в битве на Белой горе слабые силы протестантов, окончательно утвердили в Чехии господство немецкой династии Габсбургов, поддерживаемой Ватиканом.
Чехия почти на три века утратила свою национальную независимость. Габсбурги, опиравшиеся на немецкое (австрийское) дворянство, а с XIX века также на австрийскую буржуазию, подкрепляемые с кафедр тысяч католических храмов проповедью о божественном происхождении императорской власти, всеми мерами стремились онемечить чехов, вытравить из их памяти воспоминания о славном историческом прошлом, заставить забыть о том, что в XIV веке Чехия пережила свой «Золотой век», период необычайного для той поры экономического, политического и культурного расцвета, а в XV веке в ней развернулась в движении гуситов и таборитов невиданная по своему размаху борьба за национальное, социальное и духовное раскрепощение.
Стремление подавить национальное самосознание чешского народа преследовало прежде всего цель остановить, ослабить все усиливающийся процесс распада некогда могущественной Священной Римской империи, как называлась Австрия до 1806 года, сохранить этот одряхлевший государственный организм, ставший уже ко второй половине XIX века историческим анахронизмом, стяжавшим насмешливую кличку «лоскутной монархии».
Австрийская империя, в которой незначительное по своей численности в сравнении со всем населением государства немецкое меньшинство угнетало многочисленные подчиненные национальности — чехов, словаков, поляков, хорватов, венгров, румын, итальянцев и друг. — расползалась по всем швам. Еще в середине XIX века освободились итальянцы.2 В 1867 году под напором непрекращавшегося национально-освободительного движения венгров австрийский абсолютизм вынужден был пойти на так называемый дуализм, образование двуединой Австро-Венгрии, в которой венгры формально, но далеко не по существу, заняли одинаковое с австрийцами положение господствующей нации, помогая угнетать славянские народы — словаков, хорватов, а также и румын.
Тщетны были попытки правящей австрийской иерархии — Габсбургов, дворянства, бюрократии, католического духовенства и буржуазии — остановить процесс возрождения национального языка и культуры чехов, словаков, начавшийся, как и во всех европейских угнетенных нациях, с конца XVIII века.
Препятствуя национальному освобождению чехов или хотя бы достижению ими известной автономии в рамках Австро-Венгрии, немецкое дворянство стремилось сохранить полную, ничем не ограниченную возможность жестокой эксплуатации чешских крестьян в своих обширных имениях, разбросанных по всей территории чешских земель. А немецкая буржуазия стремилась сохранить возможность бесконтрольной эксплуатации чешских рабочих на многочисленных фабриках и заводах Праги, Плзени, Брно и других городов. Это были безнадежные, обреченные на провал стремления. В чешских землях все нарастало и усиливалось национально-освободительное движение.
Оно проходило под руководством буржуазии и буржуазной интеллигенции. Движение отличалось крайней нерешительностью. Его лидеры трусливо становились то проводниками влияния тогдашнего оплота реакции в Европе, русского царизма, в так называемом панславизме, то бросались в объятия Габсбургов —- австро-славизм.
Чешская буржуазия и буржуазная интеллигенция в своем большинстве держались австро-славизма. Буржуазные партии, начиная от старочехов, господствовавших в чешской политической жизни 60, 70, 80-х годов, через младочехов (90-е годы), вплоть до отделившейся в 1900 году от младочехов народной (реалистической) партии Масарика неизменно шли на всевозможные компромиссы с австрийским абсолютизмом, предавая национальные интересы своего народа. Половинчатость и нерешительность чешской буржуазии и буржуазной интеллигенции в национальной освободительной борьбе объясняется выгодным положением интенсивно развивавшегося чешского промышленного капитала в составе преимущественно аграрной Австро-Венгрии. Образование самостоятельного чешского государства лишило бы чешских фабрикантов возможности беспошлинного сбыта продукции их предприятий на рынках Польши, Венгрии, южно-славянских областей, сельскохозяйственных районах Австрии, что действительно и случилось впоследствии. Государственный аппарат Австро-Венгрии выполнял жандармские функции, защищая чешскую буржуазию от натиска развертывавшегося рабочего движения. Впрочем, руссофильство, стремление к переходу под протекторат России, питалось у буржуазии также весьма корыстными мечтами о необозримом русском рынке.
Чешская буржуазия, всегда готовая к компромиссам с австрийской правящей кликой, стремилась отвлечь народные массы от решительных действий в защиту своих национальных прав, подменить настоящую борьбу всевозможными мелочными, нередко смехотворными по своей мизерности делами, служащими якобы цели национального освобождения.
Большого размаха достигла, например, агитация за строжайшую бережливость, необходимость накоплений, которые должно использовать для быстрейшего обогащения чешского народа с целью выкупа, перехода в чешские руки ценностей сосредоточенных пока в руках немцев. Наиболее активным агитатором в осуществлении этой цели в XIX веке был врач Фр. Кирилл Кампелик, по инициативе которого были созданы сотни мелких касс взаимного кредита, названных по имени своего вдохновителя «кампеличками».
Этой тактики чешская буржуазия придерживалась и в XX веке. Русский публицист А.Л. Погодин приводит такие любопытные сведения3:
«В марте 1913 года было учреждено общество «Единение чешских сберегателей», которое пропагандирует идею сбережения в школах, семьях, повсюду. Во множестве брошюрок, речей, в журнале «Сберегатель» доказывается спасительность привычки к сбережениям. При этом союз ставит своим членам патриотические и национальные задачи: обеспечение существования чешского народа и в будущем. «Великие пространства чешских земель находятся доныне в чужих руках. В поте своего чела и мозолями своих рук мы хотим выкупить эту утраченную почву. Каждая сбереженная крона приближает нас к этой цели, и только так мы научимся видеть в деньгах орудие прогресса и культуры». В таких словах Союз сберегателей обращался к чешской интеллигенции».
Трудно даже сказать, чего здесь больше: политической наивности (накопить денег, скупить чешские земли и таким образом стать хозяевами своей земли и своей судьбы), буржуазной ограниченности — веры во всемогущество денег («деньги — орудие прогресса и культуры»!) или гнусного лицемерия.
С неменьшим старанием и не без успеха чешская буржуазия и буржуазная интеллигенция отводили массы от политической деятельности в сторону аполитичного мелкотравчатого культурничества: «...в Чехии официальная австрийская статистика за 1912 год насчитывает 2904 кружка для образования и распространения книг, 1736 музыкальных и певческих кружков, 2563 кружка для совместного развлечения (!), 43 художественных кружка и т.д. Всех же кружков в 1912 году было в Чехии 30 346».4 Гашек немало смеялся над всякими подобными кружками и обществами в своих юморесках.
Буржуазия была неспособна к решительным действиям, да и не хотела вести национально-освободительную борьбу за выделение Чехии из состава угнетательской Австро-Венгерской монархии.
Между тем национальный гнет в Чехии конца XIX века был важнейшим явлением общественно-политической действительности, определявшим в решающей степени все многообразие бытовых отношений. В государственных и муниципальных учреждениях — в суде, на почте, в полицейском участке и на железнодорожной станции — чех вынужден был обращаться, отвечать, разговаривать, писать, читать на ненавистном немецком языке, мириться с привилегиями, которыми немцы пользовались при поступлении на государственную службу, в различных областях торговли, промысла, культуры, безропотно сносить презрительное, а нередко и прямо оскорбительное отношение немцев к его национальному достоинству.
На страницах распространенной в Чехии газеты «Народни листы» («Национальная газета») можно найти немало данных о невыносимом национальном гнете, которому подвергались чехи. Например, в заметке «Убыль чешского населения»5 говорится, что данные последней переписи указывают больший прирост в Чехии немцев, чем чехов. «На этом основании многие немецкие торопыги подсчитали, за сколько лет или веков немцы достигнут преобладания и тем сам собой разрешится языковой вопрос, т. к., если мы будем в меньшинстве, как сейчас у нас немцы, то с нами бы скоро было покончено».
В заметке превышение прироста немцев объясняется двумя причинами: 1) чехи искусственно зачислялись при переписи в немцев, 2) чехи больше эмигрируют, что объясняется тяжелыми условиями жизни на родине, изменить которые в наших силах. «Мы многое уже сделали в экономическом отношении. Это не все, но у нас нет основания стыдиться, поэтому будем трудиться дальше». Характерное буржуазно-лицемерное заключение.
Или в заметке «Чехи в армии»6 с негодованием описывается публикация списков о повышении в чинах, причем, чем выше чины, тем все менее встречается чешских фамилий. Чешские фамилии сознательно изменяются на немецкий лад, причем, как стало известно, это делается еще в кадетском корпусе, где от воспитанников-чехов требуют под страхом наказания, чтобы они примирились с таким искажением их фамилий. Газеты требуют от чешских депутатов выступить по этому поводу в парламенте.
В заметке «Немецкая свирепость преследует нас и после смерти»7 говорится, что из Гроба у Дукцова сообщили, что там издано распоряжение делать надписи на памятниках только на немецком языке. «Чех не смеет по-чешски ни жить, ни умирать, ни вечно почивать», — с возмущением заканчивается заметка.
Естественно, что стремление к национальной свободе преобладало над всеми другими помыслами, мечтами и побуждениями чешского народа.
Однако, само собой разумеется, для трудящихся, угнетаемых и эксплуатируемых не меньшее значение, чем национальное освобождение, имел и социальный вопрос, «...всякая свобода, если она не подчиняется интересам освобождения труда от гнета капитала, есть обман», — говорил Ленин.8
Эту истину, может быть, недостаточно отчетливо, но довольно определенно осознавал чешский пролетариат, все возраставший в числе по мере интенсивного развития чешской промышленности во второй половине XIX века. «Свой», чешский заводчик и фабрикант драл шкуру, изматывал силы работавших у него соотечественников не менее, чем его немецкий коллега, да еще во имя пресловутого «единства нации» призывал через печать буржуазно-националистических партий не создавать ему трудностей в этом «национальном деле».
Вот как, например, разливалась в передовице «К чешским рабочим» младочешская газета «Народни листы» («Национальная газета») от 26 апреля 1890 года9: «Общественные отношения улучшаются, рабочий вопрос регулируется, но в Чехии это не может произойти за счет того, что в тысячу раз дороже желудка, т. е. отказа от национальности... Именем чешской национальности заклинаем чешский рабочий класс, чтобы он не дал вовлечь себя в действия, которые не могут не закончиться разгромом нашего общего национального дела..., нелишне напомнить чешскому рабочему, чтобы он был справедлив к своему предпринимателю, чтобы не требовал от него невозможного, не увеличивал его заботы, не затруднял ему дальнейшее содержание предприятия...».
Лукавый буржуазный журналист, перенявший от своих хозяев искусные приемы пропаганды, развращающей, внушающей несбыточные иллюзии, удерживающей в своем подчинении миллионы эксплуатируемых лживой приманкой возможности тоже стать хозяйчиками, заканчивает свои призывы лицемерно сочувственным предупреждением: «Пусть он (чешский рабочий - Н. Е.) только вспомнит, что и сам хочет стать самостоятельным предпринимателем, промышленником, ремесленником и что тяжелые, невыносимые условия, которые он ныне помогает создавать для своего предпринимателя, мешали бы также и ему, более того, навсегда отняли бы у не го возможность хозяйствовать самостоятельно».
Но тщетны были потуги чешской буржуазии внушить пролетариям убеждения, будто бы во имя национального освобождения они должны забыть о своих классовых интересах. Рабочее движение в Чехии развивалось, принимая обычные формы: выдвижение требований улучшения материального и правового положения, забастовки, демонстрации. Необходимость руководства этим движением привела к появлению рабочих организаций. В 1878 году возникает чешская социал-демократическая партия, а в конце 1888 года создается единая социал-демократическая партия Австрии.
Однако чешская социал-демократия проявляла крайнюю слабость и непоследовательность политики в национальном вопросе. В 1897 году чешские социал-демократы, превратно трактуя принципы интернационализма, заявили, что они отвергают национально-освободительные лозунги, выдвигавшиеся буржуазией в виде требования восстановления так называемых «исторических прав» чешского королевства, т. е. некоторых автономных прав чешских земель, которые Габсбурги обязывались признавать в прошлые века и стали грубо ущемлять в последующее время. Но значительная часть чешского народа не могла понять такого отношения к его национально-освободительным стремлениям и согласиться с ним. Недовольство политикой социал-демократов по национальному вопросу отталкивало от них широкие массы чехов, чем пользовались буржуазно-националистические партии, вовлекая трудящихся в свои ряды. В 1897 году младочехи в целях раскола рабочего движения и осуществления своего влияния на пролетариат организовали национал-социалистическую партию.
«Во время забастовок процентное отношение стрейкующих (т. е. бастовавших — Н. Е.) рабочих, — пишет Погодин, — к не участвующим в забастовке выражалось числами 55,1 (в 1910 г.), 69,6 (в 1911 г.) и 55,7 (в 1912 г.). Это сравнительно невысокие цифры, — заключает Погодин, — обнаруживающие отсутствие полной солидарности в рабочем классе. Действительно, чешский рабочий класс примыкает не только к социал-демократам, но и к национальным партиям, чуждым тактике рабочего социал-демократического пролетариата».10
С другой стороны, оппортунизм социал-демократов в национальной, да и социальной области вызывал свою обычную, как и в других странах, реакцию в виде анархистских настроений, распространенных особенно среди наиболее активной части чешской молодежи — студенчества, писателей, художников и некоторых групп молодых рабочих.11
В конце концов чешские социал-демократы, выделившись в автономную национальную организацию в сконструировавшейся на принципах федерации австрийской социал-демократической партии, поплелись в национальном вопросе фактически в хвосте буржуазно-националистических партий, вместо того, чтобы сплачивать массы для борьбы за национальное освобождение под руководством пролетариата.
Таковы были наиболее существенные обстоятельства исторического развития, такова была общественно-политическая обстановка в Чехии в годы детства и отрочества Гашека. С ней ему пришлось в жизни прямо или косвенно столкнуться, с одними обстоятельствами раньше, и непосредственно, с другими позже, причем через посредство множества промежуточных звеньев, соединяющих экономику и политику с бытом, нравами, культурой.
Двуязычие, распространенное в его родной стране (господство чешского языка в частной жизни и немецкого — в общественной) не могло не поражать и уязвлять маленького Ярко. Немец — полицейский, немец — чиновник, немец — офицер, немец — торговец, немцы, немцы кругом, командующие, распоряжающиеся, покрикивающие свысока на чехов, с первых же лет поражали мальчика и вызывали сначала инстинктивное, а позднее и сознательное возмущение. Впоследствии в своих произведениях Гашек нередко высмеивает и пародирует немецкий язык. К полицейским он всю жизнь питал прямо болезненную ненависть, не мог спокойно смотреть на петушиные перья, украшавшие кивера австрийских жандармов. Чиновники и офицеры — излюбленные персонажи его сатирических произведений. И не только немцы, но и чехи, и это совершенно понятно, потому что на эти должности допускались лишь безгранично преданные Австрии «чешские австрийцы», как презрительно называл их впоследствии сатирик, подчеркивавший этим прозвищем предательское поведение продавшихся чехов по отношению к собственному народу.
Ненависть к немцам-угнетателям у Гашека отнюдь не развилась в шовинистическую неприязнь к немецкому народу, в чем совершенно несправедливо упрекали его некоторые литературоведы. В тех случаях, когда он сталкивался с такими немцами, которые не принимали никакого участия в угнетении его народа, например, во время своих посещений Германии, он рисует их без малейшего предубеждения, наоборот, с большой теплотой и симпатией. Такими, например, выглядят баварцы в его юморесках «Древнеримская крепость. Из путешествия по Баварии» (1904) и «Справедливость в Баварии» (1910). Его связывала искренняя крепкая дружба с передовыми немцами в самой Чехословакии. Но немцев-шовинистов Гашек беспощадно бичевал своей сатирой.
Несомненно, что и в жизненных злоключениях отца сатирика решающую роль сыграло его неполноправное положение в условиях Австро-Венгерской монархии, где перед чехом всегда вставали дополнительные трудности: и при поступлении в университет, и при обучении в нем, и при поступлении на службу, и на самой службе. Об этом и о многом другом, не менее печальном и обидном, мальчик узнавал из разговоров в семье.
Родовые предания и семейные воспоминания постепенно устойчиво и прочно развивали в будущем писателе патриотические чувства, дух протеста против национального угнетения. Как установил Менгер, предки Гашека упоминаются уж в документах XVI века. Вероятно, это было известно родителям будущего сатирика и не могло не способствовать усилению чувства национального достоинства. Дед Ярослава по отцу Франтишек Гашек был незаурядным человеком: участник революционных событий 1848 года (по некоторым сведениям, общавшийся с Бакуниным), депутат революционного парламента. Память о нем, безусловно, свято хранилась в семье его сына.
Мальчик знал грустную историю омраченной молодости своих родителей. Его отец 23-летним обручился в 1866 году с веселой, бойкой 17-летней дочерью надзирателя за прудами в имении герцога Шварценбергского Катериной Ярешевой, но венчание было отложено до того времени, когда жених сможет обеспечить себя и свою будущую семью. Шли годы, Иосиф Гашек не смог окончить университета, долго и тщетно пытался поступить на какую-либо службу. Лишь в 1877 году ему предоставил работу содержатель частного реального училища Сланский. Два года он перебивался на нищенском жаловании, прирабатывая частными уроками. Какое же это было обеспечение! Но и откладывать дальше брак было бы нелепо. Приближалась старость: ведь ему было уж 36 лет, а Катерине, когда-то такой хохотушке и проказнице, ждавшей все эти 13 лет, перевалило за 30. В 1879 году они обвенчались. Пошли дети. Семья испытывала постоянную нужду. Переезжали с квартиры на квартиру. Но все это были темные и сырые тесные комнатушки. От холода, сырости, пыли и духоты дети часто болели. Ярослав, проболев корью, перенес еще и осложнение — воспаление среднего уха, в результате чего совершенно утратил музыкальный слух.
Нужда все усиливалась по мере увеличения семьи. В 1884 году к зятю переехал уволенный на пенсию дед Ярослава по матери Антонин Яреш, а после смерти брата и его жены Иосиф Гашек взял к себе осиротевшую маленькую племянницу Марию, опекуном которой он стал. Неудивительно, что, испытав столько огорчений в жизни, обороняясь изо всех сил от терзавшей его и семью нужды, несчастный отец будущего сатирика искал нередко утешения в чарке вина.
Ярослав был тихим, не бойким, но общительным малышом. Четырехлетнего дед посылал его часто в лавочку за табаком. Однажды, при очередной посылке, мальчик пропал. Только вечером его нашли во дворе ближайшей казармы. Окруженный солдатами, маленький Ярослав вел себя весьма непринужденно: болтал, держал в зубах трубку, прыгал на одной ноге. Так состоялось его близкое знакомство с теми, кого он впоследствии так часто изображал в своих произведениях и увековечил в бессмертном «Швейке».
В начальной школе и в первых классах гимназии под наблюдением строгого отца мальчик хорошо учился. В школе только раз был наказан за то, что, когда весь класс читал «Отче наш», он бормотал: «Отче наш, иже еси, спорили два немца об одном чехе, укусила ли его блоха» (по-чешски невнятное звучание этих слов издали походило на текст молитвы). Глубокий след в памяти Ярослава, несомненно, оставили уроки истории в начальной школе любимца учеников учителя Босачека. Гимназический учитель истории, знаменитый чешский романист Алоиз Ирасек, укрепил в своем ученике патриотические чувства, ненависть к угнетательской Австро-Венгерской монархии и всем ее институтам: судьям и полицейским, чиновничьей бюрократии, католическому клиру. Во внешне сдержанном гимназисте созревало решение бороться c национальным гнетом и осуществлявшим его порядком Маленький. Ярко, как звали в детстве Ярослава Гашека, любил шататься по улицам, закоулкам, площадям и базарам родной Праги. Кроме табачной, он бегал и в мелочные лавочки, не порывал своего знакомства с усатыми дядями из ближайшей казармы. Заходил и в заведения совсем не подходящие для детей: кабачки, пивные, многочисленные пражские «господы» (трактиры, винные погреба и проч.) Менгер рассказывает о ряде приключений мальчика в этих заведениях, иногда довольно рискованных.
Забредал он и под темные своды католических костелов. В одном из них для своеобразного «приработка» он даже некоторое время прислуживал. «Оттуда он вынес осведомленность в подробностях католического ритуала и различные истории из жизни святых мужского и женского пола, которые впоследствии так искусно использовал в своих антирели гиозных юморесках и в «Швейке» (Анчик).
В гимназии у Гашека обнаружился талант скульптора, и патер Енич рекомендовал ему поступить в школу ваяния.
Участвовал он с другими мальчишками в драках «улица на улицу», которые впоследствии описал в юморесках «Предательство Балушки» и «Величайший день Фолиманки».
Родители и учителя помогали осмыслить впечатления внешнего мира. Были и другие наставники, которые несколько по-иному истолковывали окружающие события: подростком Гашек 2—3 года дружил с опустившимся безработным парнем, бывшим моряком военно-морского флота. Может быть, наряду с исходными природными данными Гашек обязан это му своему другу приобретением бесшабашно-бунтарских склонностей, которые впоследствии привели его к анархистам Живые впечатления дополнялись возникавшими в воображении яркими, красочными картинами из прочитанных книг Любил он, как большинство мальчишек, описания путешествий, читал книги Стэнли и Нансена, зачитывался, конечно, Жюль Верном, а затем и его чешскими подражателями, надолго ему запомнилось «Сердце» Эдмона де Амичиса. Кроме этих писателей и книг, прочитанных Гашеком в детстве, Менгер называет испанского поэта и историографа XVI века Диего Уртадо де Мендосу.12 Но скоро Ярослав перешел к Сервантесу и Диккенсу, а вскоре к Гоголю и Горькому.
Книги обостряли внимание к окружающему и помогали его лучше понимать.
Мальчик жадно собирал в тайники своей памяти картины уличной жизни кипучей Праги, особенно яркие и резкие, в которых с наибольшей отчетливостью отражались национальные и социальные конфликты Чехии, запоминались ему и лица с явно выраженными социально психологическими чертами. Здесь пьяный австрийский офицер поносил самыми обидными прозвищами чеха-извозчика, требовавшего платы за доставку «его благородия» домой с дружеской попойки. Там толстый торгаш распинался перед своими оборванными покупателями, как он торгует в убыток себе, только бы угодить своим «уважаемым клиентам». Свирепого вида полицейский; красноносый от неумеренного употребления спиртных напитков, с расплывшейся улыбкой ремесленник; высокий, с выбритой тонзурой, острым и плотоядным взглядом католический монах — все это запечатлевалось в памяти на долгие годы, чтобы потом появиться в замечательных сатирических произведениях Гашека. Не в этом ли и состоит первое условие талантливости писателя-реалиста, как не в способности из многообразия воспринимаемых впечатлений отобрать и сохранить в памяти типические обстоятельства и характеры.
Природа одарила мальчика и другой особенной способностью — подмечать в этих типических обстоятельствах и характерах внутреннюю противоречивость, сообщавшую им комический оттенок: чванливый офицер мелочен и глуп; разжиревший торговец прикидывается жертвой своей доброты; грозный полицейский туп, несообразителен и нерасторопен; ремесленник счастлив лишь тогда, когда он в невменяемом от вина состоянии; «святой» отец только ищет, как бы согрешить.
К городским впечатлениям, усваиваемым в такой своеобразной окраске, скоро прибавились и сельские. Мать любила вспоминать и рассказывать детям о родных местах Южной Чехии, где в караулке у тихого пруда протекала ее молодость. В 1896 году она с детьми навестила «башту» — бывшее жилище ее отца. Эта поездка, дополнившая рассказы матери, настолько запечатлелась в памяти Ярослава, что впоследствии в «Рассказах Ражицкой башты» он, описав живо и ярко природу Южной Чехии, быт и нравы ее крестьян, дал Менгеру основание утверждать, будто Гашек в детстве неоднократно и подолгу гостил у своего деда в его «баште».
Смерть отца в 1896 году сделала жизнь семьи еще более тягостной. И до этого Ярослав видел вокруг себя, и в семье и на улице, немало нужды и горя. Теперь же положение стало катастрофическим. Жизнь раскрывала перед ним свои темные, страшные и печальные уголки. Анчик рассказывает грустную историю, такую характерную для суровой действительности старого мира. В семье Гашеков, как упоминалось выше, воспитывалась сирота, двоюродная сестра Ярослава Мария. От родителей Марией было унаследовано 15.000 злотых, которые предназначались ей в приданое. И вот, когда после смерти отца Гашека положение всей семьи стало крайне тяжелым, бедная вдова, мать Ярослава, начала настойчиво думать об этих деньгах. Она мечтала о том, чтобы Мария умерла. Она стала неприязненно относиться к бедной девочке, ворчала на нее, говоря, что ее свадьба будет на кладбище. Мария превратилась в настоящую Золушку, большую часть времени проводила на кухне, убирала, шила, чинила, вязала чулки, ходила в тетиных обносках. Эта мрачная история больно ранила впечатлительного Ярослава, крепко дружившего со своей двоюродной сестрой. Жизнь будущий сатирик воспринимал все больше и больше не только в ее смешных, но и в трагических проявлениях.
Давно уж установилось правильное суждение, что юмор – это смех сквозь слезы, насмешка, соединенная с сочувствием к осмеиваемому. Юмор Гашека в большей своей части отличается терпкостью, жесткостью, за смехом постоянно ощутимо сострадание к угнетенным и притесняемым, негодование, главным образом против насильников и эксплуататоров, но иногда и негодование, вызванное покорностью униженных и оскорбленных. Юмор все чаще переходит в едкую сатиру с ее осуждающим изничтожающим смехом. Только среди его ранних юмористических произведений встречаются отмеченные безоблачным ясным комизмом.
Примечания
1. Отец будущего писателя из-за нужды не закончил университета, поэтому пользовался правом преподавать лишь в частных средних учебных заведениях, где оплата была ниже, чем в государственных. Да и здесь он занимал низшую должность, именуясь «учителем», а не «профессором», как полноправный преподаватель средней школы.
2. Во владении Австрии к концу XIX века оставались лишь населенные итальянцами области Триест и Триент.
3. А. Л. Погодин. Славянский мир. Политическое и экономическое положение славянских народов перед войной 1914 года. Москва, 1915, Изд-во Сытина, стр. 245.
4. Там же, примечание на стр. 257.
5. «Народни листы», 1902.1.XI, № 301, стр. 2 (на чешском языке).
6. «Народни листы» (вечерний выпуск), 1903.3.XI, № 300, стр. 2 (на чешском языке).
7. Там же, стр. 4.
8. Соб. соч , 4-е изд., т. 29, стр. 325.
9. Цитирую по книге З. Шолле. Рабочее движение в чешских землях в конце XIX века. Изд. Иностр. лит-.ры. Москва. 1954, стр. 274—275.
10. Погодин, указан, соч , стр. 245.
11. Очень убедительно характеризует покойный президент чехословацкой республики Антонин Запотоцкий в своей книге «Бурный 1905 год» (Русский перевод под редакцией С. А. Шмераль. Москва, ГИХЛ) анархистские кружки интеллигенции (стр. 219—220), а в истории Франты Габана (особенно в главе XXII «Франта и Тоник расходятся», стр. 370—373) показывает, как разочаровавшийся в социал-демократах рабочий парень приходит к анархизму. Заслуживает быть отмеченным, что под именем Франты Габана изображен друг юности Запотоцкого и многолетний друг Гашека, автор книги о нем, Франта Зауэр, колоритнейшая фигура Чехии XX века.
12. По всей вероятности, имеется в виду испанский плутовской роман «Ласарильо с Тормеса», без достаточных оснований долго приписывавшийся Мендосе.
