Снова в Уфе!

 

Снова в Уфе!

 

Ночь на 9 июня части 25-й стрелковой дивизии провели в тревожной обстановке под самой Уфой. А когда чуть-чуть рассвело, раздался огромный взрыв: это колчаковцы взорвали мост через Белую.

Через несколько часов был отдан приказ о наступлении. Красноармейцы под беспорядочным неприятельским огнем самоотверженно переправлялись через реку: кто на самодельных плотах, кто на бревнах, кто в лодках...

Солнце уже высоко поднялось над землей. Его лучи нещадно жгли красноармейцев. А они все ползли, ползли и стреляли из-за бугров, холмов. Наконец раздалось знаменитое красноармейское «ура!», не раз приводившее в ужас врагов всех мастей и рангов.

Уфа снова и теперь уже навсегда стала советской!

Гашек с первых дней освобождения города весь — в работе. Уже 11 июня в газете «Красный стрелок» появляется объявление о том, что 12 июня созывается конференция печатников походных типографий Пятой армии. Внизу стояла подпись «Секретарь ячейки Р. К. П. (большевиков) при типографии газеты «Красный стрелок» Я. Гашек».

На этот раз Шура и Гашек поселились в домике, где жили мать и сестры. Им отвели лучшую комнатку. Но здесь они бывали очень мало. Рано утром, позавтракав, спешили в типографию. Возвращались всегда поздпо. Ярослав Романович обычно, придя домой, тут же ложился на кушетку, затем немного отдохнув, вставал, садился за стол и писал...

Первое время дома Гашек был замкнутым, мало говорил, почти никогда не смеялся. Но затем, когда ближе познакомился с семьей Шуры, с ее матерью — Анной Андреевной, девочками — Лидой и Зоей, он стал оживленнее, разговорчивей. В редкие часы отдыха Гашек частенько беседовал с Анной Андреевной, внимательно слушал ее рассказы о трудной дореволюционной жизни в башкирской деревне. О себе, своей жизни говорил неохотно. Лишь о матери он мог рассказывать подолгу.

 — У меня была замечательная мама, — мягко и нежно говорил Гашек, — она тоже много перенесла горя и нужды, когда умер отец. Нас, детей, осталось трое, мне — старшему — всего 13 лет. Умерла моя мама, — тихо произносил Гашек и подходил к жене, слушавшей их беседу.

 — Шулинька, а ты любишь мою маму?

 — Люблю, Ярославчик.

Гашек целовал Шуру и становился грустным и молчаливым.

Непосильная и трудная работа, военная обстановка, недостаток питания — все это давало о себе знать. Здоровье писателя было в то время неважное. Часто, приходя вечером домой, лежа на кушетке, он массировал свою грудь. Однажды за таким занятием застала его Анна Андреевна.

 — Что, Ярослав Романович, не здоровится? Может, лекарства какого...

 — Пустяки, — бодрясь ответил Гашек, — кончится война и здоровье вернется. А сейчас не до него. Надо работать для революции. Время не ждет.

И тут же сел писать.

В начале июля в «Красном стрелке» появился его фельетон «Дневник попа Малюты». Бойцы заразительно смеялись над незадачливым «полковым адъютантом» войска христова, то есть того самого полка Иисуса Христа, который был недавно разбит красными.

Характерны записи дневника. В начале его автор бодро рассказывает: «Когда мы выехали из Челябинска, то купеческая публика на вокзале кричала нам: «Да здравствует капитализм!», «Вперед за православную веру!» Все татары и башкиры в нашем полку стройно ответили: «Ура!»

Поп радуется, что его назначили адъютантом: «приведу в порядок свои финансы». С гордостью ведет он записи о «подвигах» церковной братии. Вот некоторые из них:

«Март (Бирск)... В городе мы расстреляли несколько дюжин большевиков, с которых сняли сапоги и продали в полковой цейхгауз. Сегодня я высек нескольких солдат, чтобы не забывали, что дисциплина — это страх божий!

Апрель (Уфа). Наш полк Иисуса Христа устроил погром на евреев... Я сам зарубил шашкой на Центральной улице одну старушку...

Апрель (Белебей). В Белебее мы построили ряд виселиц».

Но «подвиги» продолжались недолго. Начались мрачные дни. Малюта пытается найти причины поражения и, конечно же, «находит». Оказывается, «на фронте торжествует антихрист». Поэтому-де нас прогнали из Бугуруслаиа, гонят по Каме. Плохо с обмундированием — объявляется еврейский погром. Поп искренно возмущается и удивляется тому, что когда к красным «в плен попал один батюшка, служивший у пулемета в 27-м Челябинском полку, то они его, вместо любви христианской, расстреляли».

Поистине, человеколюбив Малюта!

Последние записи становятся совсем пессимистическими: «Красные взяли Уфу, Пермь, Кунгур, Красноуфимск, идут на Екатеринбург п подходят к Златоусту... Эвакуируем Челябинск... Нас тревожит .безвестный конец... Эвакуируем Омск».

Да, не помогли христосикам ни помощь всевышнего, ни молитвы, ни погромы! Никто не уйдет от справедливой кары народной. К такому выводу и стремится подвести Гашек читателей, и эго ему отлично удается. Материал, основанный на конкретных примерах, оказывал особенно большое воздействие. Гашек знал это и потому стремился как можно больше и чаще в своих статьях, фельетонах использовать подлинные факты.

В доме № 41 по Телеграфной улице до прихода красных жил известный священник Сперанский. Широко известен он был главным образом лютой ненавистью к народу, коммунистам, человеконенавистничеством и корыстолюбием. Вот все его «достоинства», которые высоко ценили колчаковские приверженцы. Священник писал много антисоветских воззваний, за что получал кругленькие суммочки от Сибирского « правительства». Так, например, за одно такое воззвание «Антихрист» получил 3500 рублей.

 

 

Когда белогвардейцев выбивали из Уфы, Сперанский проявил такую невиданную поспешность, что не успел даже захватить с собой многие документы, письма. Дом, где он жил, был предоставлен для Уфимского комитета партии иностранных коммунистов. Гашек, будучи одним из руководителей комитета, случайно натолкнулся на этот архив, оставленный в письменных столах. И вот в газете «Красный стрелок» 29 июля появляется страстная обличительная статья под красноречивым названием «В мастерской контрреволюции». Используя документы, личную переписку Сперанского с колчаковским полковником Гогиным и некоторые тексты воззваний, Гашек гневно изобличает деятельность «верного пособника буржуазии», раскрывает его «святую» сущность. Священник, например, до того усердствовал, что даже такой прожженный враг Советской власти, как полковник Гогин, вынужден был в одном письме посоветовать Сперанскому «не очень увлекаться, так как воззвания к крестьянам относительно сжигания на кострах своих комитетов, слишком уж сильно написаны, хотя и желательны».

Священник пытается все свои заклинания против коммунистов подкрепить выписками из священного писания. Он даже доходит до такой наглости, сообщает Гашек, что будто бы св. Иоанн в своем откровении говорит: «Придут комиссары, которые всем положат начертания на чело их, на руку их. Никому нельзя будет ни продавать, ни покупать, если кто не имеет этого начертания». Сперанскому, оказывается, удалось найти в священном писании высказывание о большевиках: «Они обещают свободу, отвергают начальство и злословят высокие власти». Для пущей важности священник ставит в скобках номера страниц. «Это, видимо, — язвительно комментирует Гашек, — для достоверности».

В заключение статьи Гашек приводит еще одно, пожалуй, наиболее гнусное высказывание этого матерого контрреволюционера: «В каждого красноармейца нужно воткнуть несколько штыков, чтобы он умер, как собака, как предатель святой Руси».

«Товарищи красноармейцы, — гневно призывает Гашек, — помните хорошо эти слова, вышедшие из мастерской контрреволюции и ловите всех этих злодеев в Сибирской тайге!»

Как и прежде, Ярослав Гашек много сил отдает партийной работе. Он вместе с другими товарищами по партии проводит в эти дни «чистку» рядов партии, вовлекает в нее новых бойцов за рабочее дело, за республику Советов.

В Видинеевском саду в одно из воскресений Комитет иностранных коммунистов устраивает концерт-митинг. В летнем театре собралось почти полторы тысячи человек. Здесь на русском, немецком, венгерском и других языках шел горячий разговор о переустройстве Европы п Всемирной революции, о том, что должен теперь делать каждый иностранец, живущий вРоссии. Активное участие в организации и проведении этого митинга принял Гашек. Через три дня в газете «Красный стрелок» появилась заметка, название которой подчеркивало смысл происходившего: «Иностранные рабочие с нами».

Писатель принимает также участие в созыве митинга граждан венгерских, чехословацких, германских и австрийских республик, на котором обсуждался Версальский мир с Германией и международное положение.

 

***

 

И в домашней обстановке Гашек всегда чувствовал себя бойцом - коммунистом. Как-то однажды к Анне Андреевне зашел родственник по фамилии Позолотин. Сын его был коммунистом, да и сам он активно помогал Советской власти.

 — Вот вы говорите, Ярослав Романович, что уничтожим эксплуататоров. А я, признаться, мало в такую штуку верю.

 — Почему же? — серьезно удивился Гашек.

 — Да они, как сорняк, ты их косишь, а они опять где-нибудь в другом месте вылезают. Вот, к примеру, князь наш Кугушев. Укатил в Москву, сменил фамилию и, говорят, какой-то высокий пост занял у большевиков. Вот тут и возьми его.

Гашек внимательно выслушал все, а затем подошел к Позолотину, положил руку на его плечо и твердо сказал:

 — Не беспокойтесь. Кугушева уберем. Даю вам слово.

И это не было громкой фразой! Через некоторое время Гашек, придя домой, радостно сообщил Анне Андреевне:

 — Мамаша, увидите Позолотина, передайте, что Кугушева в Москве больше нет. Приказал кланяться.

Домашние все больше и больше проникались к нему любовью, уважением за его теплоту, заботливость, живое участие. Он частенько интересовался успехами девочек в учебе.

 — Вам, девочки, надо учиться, много и обязательно учиться, — говорил Гашек. — Столько в мире должны сделать!

С детьми он особенно был прост и близок.

Однажды вечером, когда, как обычно, Гашек сидел за столом и писал, к нему подошла Зоя и, тронув осторожно за локоть, тихонько спросила:

 — Почему вы так много пишете и всегда карандашом? А нам в школе не разрешают карандашом писать.

Гашек серьезно и просто ответил:

 — Ты еще учишься писать, Зоечка, поэтому нужно писать только чернилами, а мне можно и карандашом.

И он так нежно, так ласково посмотрел на девочку, что та от смущения не зная, как быть дальше, проговорила:

 — Спойте какую-нибудь песенку.

 — Ого, это я с удовольствием, — заулыбался Гашек, и запел на чешском языке:

 — О, Зузанна!..

Потом не раз девочки просили Ярослава Романовича петь, и он никогда не отказывался. Только мелодии песен уж очень были похожи друг на друга.

 — Я пою четыреста восемьдесят песен, но все они на один мотив, — говаривал он своим друзьям.

Но Гашек умел быть и требовательным к детям. Как-то Зоя обратилась к маме:

 — Мама, переведи меня в школу, которая рядом е нами, а то далеко ходить.

Гашек, услышав это, сразу же заговорил с девочкой, как со взрослой:

 — Как это можно, Зоечка, переходить из одной школы в другую. Это несерьезно. Ты должна учиться в ней, пока не закончишь.

Тон голоса был такой внушительный, а лицо — серьезное, что Зоя перестала и думать об этом.

В один из вечеров Лида вернулась домой взволнованная. Она сразу же стала передавать матери содержание лекции о декабристах, которую только что слушала.

 

Увижу ль я друзья, народ неугнетенный,

И рабство, падшее по манию царя... —

 — громко декламировала Лида. В это время в кухне, где шел разговор, появился Гашек. Он прислушался, а затем спросил:

 — Что же тебе больше всего понравилось в декабристах?

 — Бесстрашие, готовность умереть за счастье других людей, — восторженно отвечала девочка.

 — Молодчина! И знаешь, если тебе они за это понравились, то уж большевики, — улыбнулся Гашек, — тем более подойдут тебе. Ну, соловья баснями не кормят. Мамаша, мы с Шулинькой ужасно есть хотим.

 — Сейчас, сейчас, — захлопотала Анна Андреевна.

За столом Гашек всегда был очень внимателен к

Шуре, подкладывал ей лучшие кусочки, старался, чтобы она ела побольше. Вообще, он относился к ней с исключительной теплотой. Запретил ей что-либо делать но хозяйству, сам помогал за нее маме.

Возвращались домой они всегда вместе. Но раз Шура пришла раньше. Уже поужинали, а Гашека все не было. Часы пробили половину двенадцатого.

 — Лида, — вдруг весело предложила Шура, — пойдем Ярославчика встретим. Только давай переоденемся, чтобы он не узнал нас.

Так и сделали. Обе нарядились в костюмы бабушки и матери, взяли в руки палки и отправились на улицу.

Не успели отойти от ворот склада, как увидели впереди Гашека, идущего торопливо домой. Ярослав Романович быстро прошел мимо, никого не узнав.

Когда Гашек вошел в дом, он прежде всего спросил:

 — Где Шулинька?

 — Она с Лидой пошла вас встречать.

Гашек забеспокоился.

 — Зачем же вы, мама, отпустили так поздно, — и тут же выбежал из дома.

А навстречу шли сияющие Лида и Шура, довольные своей проделкой.

 — Ну, и напугала же ты меня, Шулинька, — раздраженно произнес Гашек, — разве так можно? И затем:

 — А для военного времени маскарад неплох.

И поцеловав обеих, он повел проказниц в дом.

Войдя в него, он оживленно начал говорить:

 — Мне вспомнился один случай. Однажды я должен был перейти через линию фронта. Как тут быть? Я сделал так. Надел рваненький крестьянский костюмчик, вымазал руки грязью, сел на воз с зерном и тронулся. Еду. Вдруг вижу, скачут белые. Вот так, думаю, влетел! Как куры во щи! Соскочил с воза, нарочно опрокинул его, зерно рассыпалось, я стал ползать по земле. К счастью, все обошлось благополучно, белые не обратили на меня особого внимания...

Гашек на секунду замолчал, а затем продолжал:

 — Кто-то, правда, усердно влепил мне кнутом по тому месту, что пониже спины, и мы, довольные встречей, расстались.

Гашек так искусно изображал эту сцену, что все слушавшие долго хохотали, а Гашек, распалясь, строил уморительные физиономии, то и дело козырял, вытяги- вался в «струнку», точно приветствовал какое-то страшно высокое начальство.

Когда сели за стол ужинать, Гашек вдруг стал молчаливым, ел медленно, низко наклоняясь над тарелкой. То и дело что-то записывал в свой блокнот, который лежал тут же на столе.

Утром Гашек на работу ушел рано. Шура оставалась еще дома. Сказав всем «до свиданья», Ярослав Романович, как всегда, ласково посмотрел на жену и с улыбкой произнес:

 — Ну, так, Шулинька, па!

Наступило 13 августа. В этот день в последний раз в Уфе вышла газета «Красный стрелок» (№ 92). В связи с переездом Политотдела Пятой армии в Челябинск, редакция и типография отправлялись туда же. Все оборудование было погружено в вагоны. Вместе со всеми в теплушках находились и Гашек с Шурой. Всю дорогу Гашек рассказывал множество анекдотов, смешных случаев из своей жизни. То и дело из вагона раздавался бурный хохот.

23 августа в Челябинске вышел очередной — 93-й номер «Красного стрелка». Но Гашека в типографии уже не было: его перевели на работу в Политотдел Пятой армии и поручили организацию при партийной школе отделения для иностранцев. Вскоре Гашек назначается начальником Интернационального отдела. С Пятой армией Гашек прошел боевой и славный путь через Омск, Красноярск, Иркутск, как и прежде, все свои силы отдавая партийной, культурно- просветительной и журналистской деятельности

 — Будь у меня десять жизней, а не одна, я бы их с радостью пожертвовал ради власти пролетариата, — искренно и просто сказал как-то Гашек своему товарищу по Политотделу коммунистке Софье Гончарской. Когда вскоре чешский писатель Иван Ольбрахт говорил с ней о Гашеке, она вспомнила эти слова, а затем добавила:

 — Я ему безусловно верю. Он это доказал не раз.

В конце октября 1920 года Гашек и Шура выехали в Москву в Политотдел Управления Республики. По пути им было разрешено заехать на три дня в Уфу.

 

 

 

Удостоверение Гашека о разрешении заехать в Уфу в октябре 1920 года.

 

 

И вот они снова в городе, где более полутора лет назад впервые повстречались, полюбили друг друга и соединили свои судьбы. В том городе, в котором так много пришлось выступать на митингах, с лекциями. Наконец, там, где было создано и опубликовано почти 30 фельетонов, статей и заметок, написанных на русском языке, ярких, глубоких по содержанию, замечательных по форме, сатирических и публицистических произведений.

Гашек и Шура выглядели очень уставшими, похудевшими. Но в эти дни, проведенные в Уфе, они были бодрыми, веселыми. В доме все время звучал смех. Ярослав Романович рассказывал много смешных историй, анекдотов. Но больше всего говорил о Чехословакии. Когда он начинал вспоминать о ней, его глаза теплели, лицо становилось таким радостным, что казалось, не было на свете в этот момент человека счастливее Гашека!

 — Прага! Если бы вы хоть раз побывали в ней. Самый красивый город. А какой Кремль! Знаете, у пас ведь тоже есть куранты, как в Москве. На ратуше Староместской площади, знаменитой революционными событиями. А сколько прекрасных памятников старины. Вот смотришь на Вифлеемскую часовню и кажется, что сейчас раздастся голос магистра Яна Гуса... Одних дворцов не перечесть: Ледебурский, Тройский, Червинский, королевы Анны... Как легко дышится на набережной красавицы Влтавы... Скорей бы... Соскучился я, черт 8нает как! Россия — хорошая страна, а Прага — родина... Тебе, Шулинька, очень понравится там. Вот увидишь!

Накануне дня отъезда Гашек принес домой последний паек. Он был значительно лучше обычных: тут и мясо, и мука, и яйца, и масло. Правда, всего, конечно, понемногу.

Ярослав Романович, довольный, пришел на кухню.

 — Мамаша, готовить обед сегодня буду я. Стряпня — моя стихия. Давайте приготовим чешское блюдо — кнедлики. Не знаете? Хотите, научу?

Энергично сняв гимнастерку, засучив рукава нижней рубахи, он начал священнодействовать.

 — Прежде всего, — поучал Анну Андреевну и Шуру, польщенный их вниманием, — давайте поджарим лук. Его надо жарить до тех пор, пока не станет золотистым. Ах, как хорошо пахнут кнедлики, когда их разрежешь и польешь соусом с жареным луком! Так, отлично. Теперь нужны два яйца для теста.

Кулинар уверенно разбил их и бросил в муку. Долго мешал он руками тесто, тискал его, поворачивал с боку на бок, но... что-то не получалось.

 — Мамаша, — смущенно сказал Гашек, — вы закончите, а я займусь другим делом, надо приготовить воду.

Анна Андреевна и Шура переглянулись, поняли промах Гашека, но не показали и виду, чтобы не огорчать его.

Из готового теста Гашек сделал две колбаски и сварил их в кипящей воде. Затем нарезал маленькими кусочками мясо и поджарил на сковороде.

На кухню собрались все домашние и внимательно следили за Ярославом Романовичем. А он, охваченный каким-то необыкновенным вдохновением, продолжал трудиться. Когда кнедлики были, наконец, готовы, новоявленный повар принялся за уборку кухни. Он помогал хозяйке мыть посуду, несмотря на протесты ее и Шуры, убирал со стола и при этом вел себя так забавно, строил такие смешные рожи, что все домашние хохотали.

Обед в этот день прошел необыкновенно весело. Вся семья была в сборе. Гашек увлеченно продолжал рассказывать о Чехословакии, ее прекрасных народных обычаях, природе. За столом сидел и дедушка Шуры — Андрей Дмитриевич Александров. Заметив, что Гашек выглядит бодро, он предложил ему рюмку водки. Ярослав Романович стал еще оживленнее.

Когда старик встал из-за стола и по привычке перекрестился, продолжая разговаривать с дочерью, Гашек засмеялся:

 — А вы, дедушка, антихрист!

Дед очень обиделся, даже рассердился.

Гашек сразу понял свою ошибку, подошел к Андрею Дмитриевичу, ласково обнял его:

 — Простите меня. Я пошутил.

И затем крепко поцеловал.

В комнате остались только Шура, мать и сестры. Веселое настроение сменилось грустным. Завтра Шура уедет далеко-далеко, и чужие края. Что-то ее там ждет, какая жизнь... Все это, конечно, беспокоило родственников.

 — Вы за меня не волнуйтесь, — успокаивала Шура. — Ведь я с Ярославчиком,а он не даст меня в обиду. Вы же знаете, какой он хороший.

Чтобы еще больше успокоить свою мать, Шура показала ей брачное свидетельство.

 — Вот видите, мама, здесь написано: « Свидетельство выдано 17 мая 1920 года. № 1940, гор. Красноярск, — читала дочь. — Ярослав Романович Гашек, начальник Интернационального отделения Политотдела 5-й армии. Александра Гавриловна Львова, печатница типографии «Красный стрелок»... Фамилия, которой бракующиеся желают именоваться — Гашек-Львова». А вот, смотри, внизу: «Заявляем о добровольном вступлении в брак». Так чего же ты боишься? Все будет хорошо.

Когда стали собирать вещи, Шуре захотелось взять с собой семейную фотографию, но муж категорически запретил.

 — Кроме вещей, принадлежащих лично нам, брать ничего нельзя.

 — Почему?

 — Так надо.

Шура подходила то к Зое, то к Лиде и, гладя их по голове, говорила:

 — Маму слушайтесь, я буду часто писать и вы мне — тоже. Все-таки, наверное, очень будет скучно без вас.

А Гашек весело добавлял:

 — Мама, вы обязательно учите девочек, мы вам в этом поможем.

На следующий день Гашек и Шура в последний раз пошли в город, долго ходили по улицам Уфы, с которой было связано столько счастливых воспоминаний.

Вечером вся семья вышла провожать отъезжающих. Железнодорожный вокзал был совсем рядом.

 — Вы еще услышите обо мне. Я опишу всю вашу семью. Вот увидите, — говорил, улыбаясь, Гашек, неся большую багажную плетеную корзину[1].

Мать и сестры долго махали вслед уходящему поезду, на площадке одного из вагонов которого стояли Гашек в своей красноармейской шинели, и Шура в черном меховом пальто и шапке-ушанке. Те тоже прощались с родственниками, со всем городом. Прощались навсегда!

text-align: justify;text-align: justify;