Снова в строю журналистов

Подходил к концу боевой восемнадцатый год...
В ноябре-декабре началось победоносное наступление армий Восточного фронта. Особенных успехов добилась легендарная Краснознаменная Пятая армия, которая вела бои в центре фронта, на Уфимском направлении. Уже с середины декабря инициатива полностью перешла в руки советских войск, и никакие попытки командующего Самарской группой бе'лочехов и белогвардейцев генерала Войцеховского не смогли задержать победоносного наступления наших войск.
Части Красной Армии подошли к Уфе, которую белогвардейцы держали более полугода. Среди солдат участились случаи сдачи в плен. Лишь за несколько дней на Уфимском направлении сложили оружие около восьми тысяч человек. Всякие попытки колчаковцев восполнить поредевшие части за счет рабочих и крестьян прифронтовой полосы кончались жестоким провалом.
...30 декабря 1918 года. На улицах свирепая метель. Она засыпает снегом все дороги. Трудно устоять под жестокими порывами ветра. А в окнах маленьких домиков на рабочих окраинах Уфы горит свет. Их обитатели вот уже который день с замиранием сердца ждут прихода красных, прислушиваются к каждому звуку, раздающемуся со стороны станции Чишмы. Неужели и Новый год придется встречать с мародерами-белогвардейцами?
...Острые иглы снега режут лицо и глаза, холод пронизывает все тело. Ветер валит красноармейцев с ног, но они как будто не замечают непогоды. Все их мысли, чувства там, в Уфе, которую нужно взять во что бы то ни стало!
Части 26-й дивизии стремительно переходят по льду через реку Белую и врываются в город с юго-западной стороны. Первая бригада 27-й дивизии обходит Уфу с северо-востока и с боем занимает вокзал и северную часть города. Одним внезапным ударом наши войска, прошедшие за месяц более чем двухсоткилометровый путь от реки Ик до Уфы, выбрасывают белогвардейскую военщину из города.
А 31 декабря выдается на славу! Ярко светит солнце. В небе — ни облачка, словно сама природа, устав за ночь испытывать стойкость и силу воинов, радуется успехам Красной Армии.
Рано утром 1 января 1919 года вышла газета «Окопная правда», которая открывалась долгожданными словами: «С Новым годом, уфимский рабочий! Освобожденная Уфа — наш новогодний подарок!»
В городе начинала налаживаться нормальная жизнь.
Революционный Военный Совет и Политический отдел Пятой армии решили издавать большую ежедневную газету для красноармейцев и жителей прифронтовой полосы. Кстати сказать, именно на Восточном фронте, который ЦК партии считал решающим, особенно интенсивно в то время развернулась издательская деятельность политических органов Красной Армии. К октябрю 1919 года здесь выпускалось около 25 газет общим ежедневным тиражом 250 тысяч экземпляров. Это составляло более четверти красноармейских газет республики.
В первых числах января в Политотдел явился по вызову двадцатитрехлетний коммунист Василий Сорокин. Несмотря на молодость, за его плечами был большой и трудный жизненный путь. Еще до революции он проявил себя активным борцом против царского самодержавия. Заметки, стихи В. Сорокина печатались в дореволюционной «Правде». А когда в марте 1917 года в Петрограде был создан первый Совет рабочих и солдатских депутатов, Сорокина избрали в его состав. Сразу же после начала интервенции коммунист Сорокин ушел добровольцем на фронт.
— Вот какое дело, Сорокин, — сказал ему начальник политотдела Иван Дмитриевич Чугурин. — Поручаем тебе редактирование новой газеты. Подбери людей, найди типографию. Понадобится помощь — окажем. Время, сам понимаешь, военное, оно не терпит отсрочки.
— Сразу же прошу помощи, — ответил Сорокин. — Нужен опытный человек для руководства типографией. Без этого трудно начинать.
Иван Дмитриевич немного подумал, а потом, улыбнувшись, ответил:
— Есть такой. Чешский журналист Гашек. Кажется, подойдет, да и сам просится на работу в печать. Говорит, руки чешутся.
В первые дни работы редакции, расположившейся на улице Александровской (теперь улица Карла Маркса), когда еще и газета не выходила, а только велась подготовка, к Сорокину явился плотный, несколько грузный, но подвижный военный лет; тридцати пяти. Щелкнув каблуками, он с чуть заметным иностранным выговором доложил:
— Ярослав Гашек.
И подал записку от Чугурина.
Сорокин вспомнил разговор в Политотделе, дружески пригласил сесть. Сам же быстро пробежал глазами записку.
— Что ж, — довольно улыбнулся редактор, — раз Иван Дмитриевич так горячо рекомендует да еще ссылается, что вас лично Свердлов знает, тут более чем авторитетная рекомендация. Вы сами как относитесь к должности руководителя типографии?
— Полностью согласен. Давно хочу быть поближе к печати. Кстати, ведь я о вас раньше слышал, — сказал он.
— Откуда? — удивился Василий.
— В Самаре в «Приволжской правде» ваши стихи были в прошлом году напечатаны?
— В Самаре? Никогда не был. Это, наверное, однофамилец. Мало ли Сорокиных.
— И Василий. Стихи мне понравились. «К борьбе» назывались.
— Это мое стихотворение. Но вы напутали. Оно в «Правде» печаталось.

В этот час — не место для сомнений,
Как один, идите, братья, в бой!
И за счастье юных поколений
Киньте вызов пламенной борьбой! —
прочитал редактор.

— Да, да, именно это мне и понравилось особенно. Я даже искал вас в Самаре, но не нашел. Мне потом в редакции объяснили, что из «Правды» его перепечатали. Очень жалел. Хотел вместе «кинуть вызов пламенной борьбой».
И Ярослав «кинул вызов» — он с головой ушел в работу. В любое время дня, а подчас и ночи, его можно было встретить здесь.
Он отлично наладил не только систематический выпуск газеты, но и листовок, различного рода воззваний, брошюр. В типографии вновь, как и до прихода белогвардейцев, был избран фабрично-заводской комитет, который стоял на страже интересов рабочих. С помощью Политотдела была собрана библиотека художественно-политической и технической литературы. Все это сказалось на росте политического сознания печатников. Когда, например, в феврале 1919 года в Уфе проводился сбор пожертвований для помощи трудящимся Петрограда и Москвы, работники типографий города внесли 6 111 рублей 88 копеек, в том числе самую большую сумму — 1104 рубля — внес коллектив типографии, которой руководил Ярослав Гашек.
Чугурин не ошибся, когда говорил о Гашеке, что у того давно чешутся руки. Долгие месяцы Ярослав был оторван от газетной работы. И вот, наконец, в Уфе снова можно отдаться любимому делу!
Как-то еще в первые дни работы Гашек пришел к Сорокину. Уточнив порядок верстки очередного номера газеты, расположение клише, он подал редактору несколько листков, исписанных мелким, но разборчивым почерком.
— Посмотрите. Если подойдет, прошу напечатать.
Сорокин стал читать вслух, а автор скромно присел у стола и внимательно слушал.
«Говорят, что большевики заняли Казань. Наш владыка Андрей приказал соблюдать трехмесячный пост. Завтра будем кушать по три раза в день картошку с конопляным маслом. Да здравствует Учредительное собрание! Чешский офицер Паличка, который у нас на квартире, взял у меня взаймы две тысячи рублей».
Это был первый гашековский фельетон, написанный в Уфе, — «Из дневника уфимского буржуа».
«Болтовня о взятии Казани красными, — продолжал чтение редактор, — действительно отличается от прежней именно тем, что у нее есть известная объективная почва. Наши очистили Казань потому, что, как секретно сообщил мне чешский офицер Паличка, в Казань прибыло два миллиона германских солдат. Со всех купцов и купчих, которые красным попали в Казани в плен, содрали шкуру и печатают на ней приказы Чрезвычайной следственной комиссии. Говорят, что прибудут беженцы из Казани. Надо спрятать сахар из магазина, чтобы немножко повысить цену. У нашей братии из Казани денег много. Да здравствует Учредительное собрание!»
Василий несколько раз останавливался, громко смеялся. Вместе с ним мягко улыбался и сам автор. По всему было видно, что ему тоже нравится написанное.
— Только вот что, — прервал чтение Сорокин, — не смягчить ли нам то место, где вы приводите в «Дневнике» слова завравшегося Палички о фантастическом прибытии в Казань двух миллионов... немцев? Не слишком ли?
— А как же в гоголевском «Ревизоре»? — возразил Гашек. — Тридцать пять тысяч одних курьеров? Арбуз в семьсот рублей? Суп в кастрюльке, доставленный из Парижа?.. Почему же Паличка не может?
Он так настойчиво, убедительно говорил, доказывал, что редактор согласился и начал снова читать.
«Сегодня прибыла в Уфу первая партия беженцев из Казани и Симбирска. По дороге их по ошибке раздели оренбургские казаки. Была торжественная встреча. Я выпил две бутылки коньяку и написал заявление на дворника, что он большевик. Дворника отправили в тюрьму».
— Что ж, — сказал, улыбаясь, Сорокин, когда кончил читать фельетон, — обязательно опубликуем. Сдавайте в набор!
...В типографии печаталась завтрашняя газета «Наш путь». Как всегда, рабочие-печатники и на этот раз стали просматривать свежий номер, еще здорово пахнущий типографской краской.
— Смотри, смотри, — сказал один из них, молодой парень, показывая газету, — наш-то заведующий и писатель еще! Глянь, фельетон-то какой отмахал. «Из дневника уфимского буржуа», — прочитал юноша.
Вокруг него столпились люди. Мерно стучала плоская типографская машина, то и дело появлялись новые экземпляры газет, на которых стояла дата: «14 января 1919 г.» Рабочие внимательно слушали читавшего:
«Скушал вчера немного ветчины, а вечером пришла телеграмма, что пала Самара. Одного члена комитета Учредительного собрания отправили в сумасшедший дом прямо из Общественного клуба, где он говорил, что падение Самары — чепуха. Беженцы прибывают. Рассказывают, что большевики всех поголовно режут, а головы буржуев нагружают на специальные поезда и отправляют в Москву, где их бальзамируют и хранят в кладовых в Кремле...»
Первый уфимский фельетон Гашека зачитывался в воинских частях, как говорится, до дыр. Красноармейцы от души хохотали над «философскими» раздумьями уфимского буржуа. Особенно нравились записи из «Дневника», где шла речь о подготовке к отступлению из Уфы:
«Вчера я читал в газетах, что ради освобождения России от большевиков и ее пробуждения к новой жизни надо эвакуировать Уфу. Сегодня на Центральной улице увидел настоящего француза с отмороженными ушами. Он продавал в кофейне по два рубля открытки со своей фотографией и подписью «Капитан Легале». Братья чехословаки отдыхают немножко от побед и торгуют на базаре спичками, папиросами и самогонкой.
Последний эшелон чехословаков исчез из Уфы. Мой квартирант взял с собой мои часы, дочь и шесть тысяч рублей, которые нашел в письменном столе. Наздар!»
Дружба с типографскими рабочими после появления фельетона стала еще крепче.
Как-то во время обеденного перерыва к молодому наборщику Степану Ганцерову подошел его друг, тоже наборщик, Андрей Сокуров.
— Ты хотел поближе с Гашеком познакомиться. Смотри, вон он идет.
В наборный цех в сопровождении метранпажа входил заведующий.
Степан поднялся с табурета и, обрадовавшись тому, что увидел писателя, неожиданно для себя громко рассмеялся.
Гашек заметил его, подошел и, поздоровавшись, спросил:
— Над чем вы это так весело смеетесь?
— Над тем буржуем, у которого белогвардейцы дочь украли, часы и шесть тысяч денег, товарищ Гашек. Здорово вы его разделали, — вывернулся Ганцеров.
— Вот хорошо. Спасибо. Я, со своей стороны, очень рад, что угодил вам, — сказал Гашек приветливо. А глаза его лукаво улыбались. Немного помолчав, он добавил: — Кстати, я недавно узнал, что ваш гениальный писатель-сатирик Николай Васильевич Гоголь тоже имел удовольствие выслушать похвалу от наборщиков за свои первые рассказы «Вечера на хуторе близ Диканьки». Так что я очень польщен вашим отзывом.
— Это было давно, — с серьезным видом ответил Степан, — я еще тогда маленьким был.
Гашек удивленно посмотрел на Ганцерова, затем весело рассмеялся и, крепко хлопнув его по плечу, сказал:
— Да ты, оказывается, с перцем. — Прищурив один глаз, Ярослав посмотрел на своего нового друга, и в выражении его лица было так много подкупающей простоты и добродушного юмора. — Будем знакомы. Ну, не стану мешать. — И быстро пошел к столу метранпажа, стал оживленно с ним говорить, иногда заглядывая в свой блокнот.
— Интересный человек и, видать, простой, — сказал Андрей Сокуров, когда Гашек отошел.
— Это точно. Простой, — ответил Степан. — До того простой, что я хотел дернуть его за козырек.
— Зачем?
— А чтобы посмотреть, как он будет выглядеть в фуражке набекрень, — сердито ответил Ганцеров.
Андрей фыркнул, тут же испуганно посмотрел в сторону, где стоял Гашек, и, грозя пальцем своему другу, присел за реал.
Рабочим очень нравилось, что Гашек часто разговаривал с ними, держался просто, по-товарищески, много шутил, поддерживал всегда бодрое настроение. В то же время не терпел разболтанности, разгильдяйства, сурово относился к нарушителям дисциплины, хоть порой сам бывал «виновником» нарушения.
По газетным делам понадобилось Сорокину быть в типографии. Пришел, и его глазам предстала картина: перед почти закрытой в цех дверью стоял Гашек и внимательно прислушивался.
Застигнутый врасплох, Ярослав смутился, а потом вполголоса, чтобы никто не услышал, объяснил:
— Понимаешь, в сложное положение попал. Я, как заведующий, должен строго следить за тем, чтобы никто не занимался посторонними делами во время работы. Но вот приходит от тебя мой фельетон в набор, рабочие собираются у наборных касс, и начинается громкая читка. А мне страшно хочется услышать, как они понимают, как реагируют. Прежде все мои рассказы проходили первую «цензуру» в кабаках, пивных, там я сам читал. А теперь вот другая, куда более серьезная цензура.
— Так зачем прячешься? Подойди и послушай.
— Э, не та картина. Я же начальник. Нарушение.
— В порядке исключения.
— Могут не всё сказать. А тут меня нет, но я есть. И волки сыты, и овцы целы. Кстати, среди них есть просто артист, он всякий раз и читает.
— Кто же?
— Степан Ганцеров. Вот-вот, слушай. — И Гашек прильнул к двери.
А оттуда раздавалось:
— «Почем колбаса? — спрашивает новый покупатель.
Лавочник долго молчит и чешет затылок. Неделю тому назад колбаса продавалась по три рубля. В среду — двенадцать рублей, в субботу — шестнадцать рублей, а сегодня, в понедельник...
Вопрос тяжелый.
— Это самая хорошая колбаса, — рекомендует он смесь лошадиного мяса с мукой, — это настоящая краковская, цена двадцать два рубля за фунт.
Лавочник Булакулин опять слышит слово «спекуляция» и обиженным тоном твердо заявляет:
— Говорить и рассуждать нам нечего, вы посмотрите по Уфе, как в других бакалейных лавках. Разве мне ради вас обанкротиться, что ли?..»
— Ну, как? — тихо спрашивает Гашек, точно сам читает фельетон. — Правда, артистически? Словно сам купец разговаривает. Интересно, как конец прозвучит? Подожди-ка...
Из цеха послышался хохот.
— «Далее ничего не помню, — продолжал Ганцеров. — Лежу в лазарете, и врачи говорят, что у меня воспаление мозга.
... Вчера я спросил у санитара, что случилось с лавочником Булакулиным.
Говорят, что его за спекуляцию расстреляли и что он упорно молчал и только перед смертью, когда уже стоял у стенки, спросил себя:
«А может быть, я очень дешево продал колбасу? Может быть, спрятав ее, я бы нажил на две тысячи рублей больше?..»
Снова раздался громкий смех, все сразу заговорили, зашумели.
— Пойдем-ка отсюда скорее, — зашептал Ярослав, явно довольный, что удалось дослушать до конца, — а то как бы не влетело нам за подслушивание. Шпионаж получается. В пользу иностранного государства.
Он лукаво улыбнулся, и друзья быстро удалились.
12 января 1919 года в доме № 3 по Губернаторской улице (ныне здание Башкирского обкома КПСС), где помещался Политический отдел Пятой армии, состоялось партийное собрание иностранных коммунистов. Секретарем Уфимского комитета партии иностранных коммунистов был избран Ярослав Гашек.
И с первых же дней Гашек, несмотря на огромную загруженность в типографии, отдает много сил партийной работе. Его часто можно видеть на митингах. Страстные, горячие речи Гашека проникнуты большим оптимизмом, непоколебимой верой в правоту дела Коммунистической партии.
В те дни телеграф и печать во все концы разнесли трагическую весть: 15 января бандой немецких офицеров были арестованы выдающиеся деятели международного революционного движения, основатели Коммунистической партии Германии Карл Либкнехт и Роза Люксембург, В этот же день их зверски убили.
Это известие Глубоко потрясло Гашека.
Вечером в редакции состоялся траурный митинг. Ярослав, сидя у окна, молча слушал выступавших. Иногда взглянет в темное стекло, запишет что-то на листке бумаги и снова слушает...
После митинга он подошел к Сорокину и подал исписанный листок.
— Посмотри, пожалуйста, — тихо проговорил Гашек.
Сорокин прочитал: «Два выстрела».
В газете «Наш путь» эта заметка появилась 21 января. Весь номер был посвящен памяти двух замечательных борцов за дело рабочего класса.
«Мы все чувствуем, — писал Гашек, — что эти два выстрела должны превратить весь мир в пожар. Не может быть сегодня ни одного рабочего, который бы не знал, что ему делать и как бороться со всеми виновниками смерти великих вождей германского пролетариата.
Каждый рабочий и крестьянин знает, что эти два выстрела — символ атаки международной буржуазии на революционный пролетариат, что нельзя тратить времени, рисковать еще жизнью других работников Великой Революции Труда и что надо сразу покончить с буржуазией...»
С большой внутренней силой звучал заключительный призыв Гашека: «Эти два выстрела нам сказали ясно: «Винтовку в руки! Вперед!».
Кровью обливались сердца простых людей. На фабриках, заводах, в деревнях и селах Республики Советов, в воинских частях Красной Армии проходили митинги, собрания. И среди тех, кто особенно часто в те дни выступал перед народом, был Ярослав Гашек.
Он успевал всюду: и проследить за своевременным выпуском газеты, и поговорить с типографскими рабочими, и выступить на митинге, и, конечно же, дать злободневный материал в газету, к которой за короткий срок так привыкли читатели.
24 января в «Нашем пути» появилась декларация членов Всероссийского Учредительного собрания и Центрального комитета партии эсеров. Эти политические карьеристы, полностью и окончательно скомпрометировавшие себя перед народом, обратились теперь «к солдатам народной армии, казачьих и чехословацких войск» с призывом перейти на сторону Красной Армии и ударить по Колчаку. Декларация встречалась трудящимися и красноармейцами с большим недоверием, а подчас и с едкой насмешкой. И Гашек не упустил случая, чтобы не поиздеваться над обанкротившимися политиканами. Через день, 26 января, в той же газете он публикует статью «Vae victis» («Горе побежденным»), в которой с едким сарказмом разоблачает гнусную деятельность эсеров. «А теперь, — остроумно заканчивает Гашек статью, — после декларации побежденных (побежденные всегда издают декларации), мы им скажем просто: "Карьера кончена, потрудитесь убрать ноги со стола”».
Политотдел Пятой армии устроил собрание в Новом клубе (ныне это здание Уфимского Дома офицеров Советской Армии). Доклад делал Гашек.
Среди тех, кто, затаив дыхание, слушал выступавшего, была двадцатичетырехлетняя накладчица типографии Шура Львова. Эту простую русскую девушку, всегда веселую, неунывающую, трудолюбивую, искренне любили и уважали все работники типографии.
«Наша Шурочка» — так тепло и нежно называли они ее между собой.
И в самом деле, в ней было столько обаяния, сердечной простоты, чуткости к товарищам, что, пожалуй, трудно представить другое отношение. Шура, как никто, умела с улыбкой переносить все невзгоды трудных военных лет.
Глубоко взволновала девушку речь Гашека. Долго она не могла забыть ее.
И надо же так случиться, что на следующий день Гашек, проходя по цеху, остановился около литографического станка. Постоял, посмотрел, как Шура кладет чистые листы на камень, взял в руки оттиск, почитал и ушел, не сказав ни слова.
В следующие дни подобное повторялось еще несколько раз. Девушка не на шутку встревожилась: «Может, не так что делаю... Но почему не скажет?»
Высказывала тревогу подругам своим:
— И чего он придирается ко мне? Наверное, недоволен работой моей. Ой, чем все это кончится...
Где ей было знать, чем все это кончится? Впрочем, если бы она хоть мельком взглянула на «страшного» начальника, когда он останавливался около нее, то обязательно бы заметила, с какой ласковостью светятся его глаза, как тепло следит он за движением рук ее, как нравится ему стоять здесь и молчать...
Но ничего этого Шура знать не могла. И потому однажды, когда Ярослав подошел, не выдержала и спросила его, чуть не плача:
— Скажите, что я сделала плохого? Почему вы так ко мне?
А он улыбнулся, махнул рукой и тут же ушел.
Несколько дней не появлялся Гашек в цехе. Девушка даже забеспокоилась, не случилось ли что, не заболел ли. Но потом он снова подошел к станку.
— Здравствуйте, Шура. Простите, пожалуйста, тогда... Так нехорошо вышло...
— Что вы, Ярослав Романович, — улыбнулась девушка. — Ничего особенного. Я даже не заметила...
— Да? — удивился Гашек. — Правда? Спасибо вам, Шура.
И тут же заторопился, вышел.
Шура посмотрела ему вслед, и лицо ее осветилось доброй улыбкой.
Стоял холодный зимний вечер. В одноэтажном домике сторожа винного склада Андрея Дмитриевича Александрова ждали возвращения Шуры с работы. «Что-то долго нет, уж не стряслось ли какой беды?» — думала ее мать, Анна Андреевна, то и дело подходя к окну, тревожно всматриваясь в темноту.
Горела коптилка, еле освещая комнату. Две дочери-ученицы — Лида и Зоя — сидели за столом, готовили уроки и не подозревали, что творится в душе у матери.
Тихо. Лишь изредка слышны шаги красноармейцев, находящихся в караульном помещении, расположенном по соседству с квартирой.
Но вот наконец стукнула дверь в сенях, и в комнату раскрасневшаяся от мороза вошла Шура. Мать облегченно вздохнула.
— Слава богу! А я уж измучилась...
Но что это? Шура не одна... Позади ее стоял какой-то военный.
Шура поцеловала мать и сестер, застенчиво проговорила:
— Мама, познакомьтесь, это Ярослав Романович Гашек. Мой друг. — А затем тихо добавила: — Я люблю его и выхожу за него замуж.
Это было так неожиданно, что все не нашлись, что ответить. Только размеренно тикали стенные часы да раздавались негромкие шаги красноармейцев в караулке.
Ярослав, волнуясь, начал уверять Анну Андреевну в своем серьезном намерении.
В этот же вечер молодые, собрав в баул Шурин скромный гардероб, ушли из дома, оставив родственникам свой новый адрес.
Гашек успевал всюду. Его энергии хватило бы на добрый десяток людей. То он участвует в организации спектакля-концерта на русском, венгерском, немецком, еврейском и турецком языках, то читает лекцию на русском языке: «Лига народов, или III Интернационал». Глубоким и содержательным было это выступление. Гашек рассказывал об идейном крахе II Интернационала, о необходимости объединения усилий рабочего класса в странах капитала для Организованной борьбы за свое раскрепощение, за строительство новой, свободной жизни без банкиров, помещиков и фабрикантов... Вся лекция была пронизана духом пролетарского интернационализма, глубокой убежденности в правоте великого дела социалистической революции.
Ярослав никогда не гнушался выступать в газете с маленькой заметкой. Его интересовал не размер материала, а значительность темы, факта, мимо которого он, как коммунист и писатель, не мог пройти равнодушно.
Накануне своего отступления колчаковцы расстреляли всех политических заключенных, находившихся в Уфимской тюрьме. Это было неслыханным по своей жестокости злодейством, взволновавшим всех жителей и красноармейцев. 19 января читатели газеты «Наш путь» увидели на первой странице слова: «Этот номер посвящен товарищам, павшим от рук белогвардейских палачей». Среди статей, стихов, воспоминаний была и небольшая заметка Гашека «Святая кровь». «Они шли безропотно на свою погибель, — писал Гашек, — завещая народу свободу и братство. За лучший мир и за равенство людей пролилась их святая кровь!»
Умение кратко, образно сказать о большом и важном помогло Гашеку написать и до сих пор волнующий материал.
В феврале большая группа иностранных военнопленных отправлялась на родину.
«Вы все, воспитанные великой пролетарской Октябрьской революцией в России, — писал Гашек от имени комитета партии иностранных коммунистов, — должны помогать товарищам в своей стране устроить республики на советской почве.
Вы перенесете знамя пролетарской диктатуры из России на Запад в свои страны...
Вы вступите в свою родину, готовые в бой за победу революционного интернационала».
Пророчески звучали заключительные слова воззвания: «Да здравствует венгерская, германская, австрийская, чешско-словацкая советские республики!».
Много сил отдавал Ярослав работе среди иностранных военнопленных. Велика его заслуга в организации «Красной Европы» — ежедневной газеты на русском, венгерском и немецком языках, газеты, ставшей органом Уфимского комитета партии иностранных коммунистов. Первый номер ее вышел 15 февраля. Редактором и одним из самых активных корреспондентов стал Я- Гашек.
Уже в первом номере Гашек выступает сразу с двумя материалами. В одном — «Задачи Красной Европы» — от имени комитета партии иностранных коммунистов рассказывает о направлении нового печатного органа, а в другом — «Bestia triumphans» («Ликующий зверь») раскрывает причины убийства руководителей немецкого пролетариата К. Либкнехта и Р. Люксембург, ставит перед иностранными соратниками по борьбе ближайшие задачи. «Недалек день, — взволнованно пишет он в заключение, — когда везде в Европе и во всем мире предательские и соглашательские правительства будут уничтожены и восторжествует власть трудящихся над капиталистами, кулаками, купцами и банкирами. Это власть советская, неограниченная диктатура пролетариата».
Бурные события тех лет за рубежом тесно переплетались с самоотверженной борьбой, которую вели трудящиеся России и тысячи бойцов-иностранцев за власть Советов. И не только переплетались. Наиболее значительные из них — революционные выступления пролетариата в ряде европейских государств — были порождены Великой Октябрьской социалистической революцией. Поэтому вполне понятен тот огромный интерес, который проявлял Гашек к состоянию международного рабочего и коммунистического движения. Он стремился помочь читателям уяснить значение русской революции, борьбы за рабоче-крестьянскую власть для пролетариата других стран, в частности Чехословакии. Статьи Гашека, заметки на эти темы в «Нашем пути», «Красной Европе» предельно сжаты, выразительны, действенны. В маленькой заметке «В Чешско-словацкой республике», сообщая о наиболее важных событиях последнего времени, дает оценку буржуазным деятелям, предателям народных интересов, таким, как Масарик, Крамарж, радуется тому, что «пропаганда коммунизма в Чехии идет быстрым шагом вперед».
С большим подъемом рассказывает Гашек в обозрении «Переворот в Германии» о революционных событиях в Баварии, подчеркивает пролетарскую солидарность других народов с немецкими революционерами. Он твердо верит: «В советской Германии не будет Шейдемана, Носке, Эбертов. Будет только одна диктатура, диктатура пролетариата».
Гашек был тем счастливым человеком, около которого постоянно было много друзей. Его ценили, обожали, к нему быстро и накрепко привязывались.
Большая, искренняя дружба связывала Ярослава с редактором газеты Сорокиным.
— А не сделать ли нам получасовую декретную передышку? — частенько после решения текущих дел предлагал Гашек другу.
Сорокин знал, что на языке Ярослава это означало обеденный перерыв.
— Что ж, пожалуй, можно.
Они отправлялись в ближайшее кафе.
— Пражских сосисок, — Заказывал Гашек.
Хозяин заведения — частник уже привык к неизменным шуткам своего постоянного посетителя и каждый раз подавал одно и то же дежурное блюдо. А затем шло высшее лакомство того времени — кофе со свежей булкой.
Нередко за стаканом кофе обсуждались темы, сюжеты будущих материалов Гашека.
— Вот хочу написать об эсерах, их так называемом «творчестве». Уж очень они глупыми выглядят в своих инструкциях.
И вскоре в газете появляется интересная и острая статья «Творчество эсеров».
Остро, зло высмеивал Гашек эсеров, их высказывания в газетах: «Учредилка эсеров не пережила морскую бурю. Спаслось несколько человек, которые совсем голые вылезли на берег, пали на колени и сказали: «Боже, не позволяй нам больше осуждать, чего мы не знаем и не понимаем»?
И, стуча зубами от холода, пошли согреться к большевикам».
Порой во время обеда друзей посещала муза, и они с увлечением сочиняли экспромты. Как-то Сорокин написал на обороте меню:

Ты чех из Праги. Журналист.
Политбоец. Фельетонист.
Рубаха-парень и товарищ.
Твое оружие остро, —
Но ты врагов смертельно ранишь!
Не штык, не сабля, лишь перо,
И пусть сосиски горячи, —
За кофе лопать булки с маком...
Не время складывать мечи,
Ах, Ярослав, перо точи,
Не налегай на калачи,
Пока Колчак не свистнет раком...

Ярослав весело и заразительно хохотал. Потом попросил у буфетчика огромный нож и начал «точить» огрызок карандаша. На минуту задумался и написал:

Пишу я прозой, не стихами,
Не пахну тонкими духами, —
Газетной краскою пропах...1

— Ну-с, разрядка окончена. Пошли. — Вставал Гашек, когда были съедены сосиски, выпито кофе и выкурено несколько папирос.
Даже в минуты отдыха он не был многословен. Не терпел праздных разговоров, постоянно был увлечен каким-либо делом или темой нового материала.
Приближалась первая годовщина Красной Армии. Отметить это событие готовились все искренне преданные граждане Республики Советов. Комитет партии иностранных коммунистов организовал манифестацию в честь Красной Армии.
Газета «Наш путь» выпустила в день юбилея — 23 февраля — красочный праздничный номер. И на первой странице статья «Международное значение побед Красной Армии». Под ней подпись — «Ярослав Гашек».
Известный сатирик, юморист, постоянно высмеивающий пороки общества, способен ли он написать серьезную статью на такую важную тему? Оказалось, способен. Многие мысли ее, выводы настолько глубоки и значительны, что звучат злободневно и сейчас, точно написанные недавно.
«Значение Красной Армии для Западной Европы весьма важно, — четко и ясно начинается статья. И далее Гашек продолжает: — Красная Армия, как представитель вооруженного пролетариата, есть надежда всех западноевропейских трудящихся масс». А разве устарел смысл вот этих слов: «Штыки Красной Армии — это международный язык пролетариата, который понятен для буржуазии во всех государствах»? И как не вспомнить, когда мы говорим об укреплении военной мощи социалистического содружества, высказывание писателя-интернационалиста: «Между Красной Армией и пролетариатом на Западе зародилась та внутренняя связь, которая укрепляет позицию революционных рабочих в Западной Европе... Российская Красная Армия — это часть всемирной Красной Армии и ее первый боевой пост!»
Тому же событию Гашек посвятил и статью «Вооруженные силы пролетариата», опубликованную в «Красной Европе». Написана она в ином плане. Это и понятно, автор следует важному ленинскому совету: всегда учитывать категорию читателей, для которых пишешь, их уровень, интересы, запросы. Газета «Наш путь» была предназначена, главным образом, для красноармейцев и трудящихся прифронтовой полосы, то есть для читателей, которые сами непосредственно участвовали в создании Красной Армии, в ее боевых операциях. Поэтому автор и редакция совершенно правильно посчитали, что выступление иностранного коммуниста на страницах советской газеты должно быть посвящено раскрытию интернационального значения Красной Армии, той роли, которую она призвана сыграть в развитии коммунистического и рабочего движения во всем мире.
Статья же «Вооруженные силы пролетариата» написана прежде всего для иностранцев, боровшихся в рядах Красной Армии, работавших в партийных, советских органах, учреждениях. Здесь Гашек стремится раскрыть в историческом аспекте необходимость создания пролетариатом своих вооруженных сил, особо подчеркивает коренное отличие Красной Армии от армий капиталистических. Он обращает внимание на тесную связь народа со своей армией, напоминает о грядущих битвах с капитализмом в других странах. «Вы, иностранные рабочие и крестьяне, — пишет он, — должны быть вооружены и должны быть готовы к борьбе с контрреволюцией и социал-предателями в своих странах». Затем Гашек призывает вступать в ряды Красной Армии, еще теснее сплотиться с русскими товарищами «для общего дела — защиты пролетарской диктатуры». И в заключение с уверенностью утверждает: «Вы, иностранные красноармейцы, будете надежным оплотом победы пролетариата над буржуазией во всех государствах».
Интересно отметить, что подобное отношение к Красной Армии как оплоту международного пролетариата мы обнаруживаем в статье другого чешского публициста — Юлиуса Фучика, опубликованной в газете «Руде право» 27 февраля 1938 года. И хотя дистанция между этими публицистическими произведениями, написанными в разных исторических, политических и социальных условиях, почти два десятилетия, они заключают в себе своеобразную перекличку единых политических взглядов. Как и Гашек, Фучик (и уже спустя девятнадцать лет) утверждает, что Красная Армия — «это историческая действительность, имеющая глубокое влияние на жизнь и судьбы всех стран, всех народов, всех трудящихся во всем мире». Более того, мы видим, что и по характеру изложения произведения обоих авторов весьма близки, родственны. Фучик пишет: «...Красная Армия стала армией не только Советского Союза, но и всех прогрессивных сил мира. Как армия победившего рабочего класса СССР, являющегося частью мирового пролетариата, она, разумеется, принадлежит с самого начала всем рабочим земного шара. Красная Армия — их армия, и это проявляется в могучем духе интернационализма и международной пролетарской солидарности, который составляет ее суть». Или вот еще: «...сегодня, например, не только рабочий класс Чехословакии, но и всякий подлинный демократ в этот действительно тревожный момент может спокойно глядеть в будущее, ибо на страже нашей безопасности стоит такая огромная сила, как Красная Армия... ее мощь стала самой большой надеждой всех прогрессивных людей на земле». Не правда ли, как перекликаются эти строчки с приведенными высказываниями Гашека? И как это убедительно свидетельствует о высокой политической зрелости Гашека-публициста, еще на заре существования Красной Армии увидевшего и понявшего ее значение для судеб народов мира.
Была у Гашека и еще одна очень близкая ему тема, которой, кстати, он посвящал свои сатирические произведения еще на родине. Это — борьба против религии, церкви и духовенства. В детстве маленький мальчик прислуживал священнику во время церковной службы и, конечно, имел возможность не только хорошо изучить религиозные обряды, но й непосредственно наблюдать быт, нравы «слуг господних». Наверное, близкое знакомство с закулисной стороной жизни духовенства ускорило и официальный разрыв Гашека с религией. Это произошло в 1907 году, когда ему было 24 года. Правда, три года спустя, для того чтобы жениться, ему пришлось заявить о своем возвращении в лоно католической церкви, но это было лишь формальным актом. И потом он продолжал публиковать антирелигиозные произведения.
Обличение церковников, а вместе с ними и религии, стало делом всей жизни сатирика. Но если прежде антицерковные выступления носили лишь характер осмеяния священников, монахов, их лживости, продажности, то теперь произведения стали глубже, вскрывается контрреволюционная антинародная деятельность служителей церкви, направленная против Советской власти.
В Уфе Гашек часто выступает на антирелигиозные темы.
Однажды Лида зашла к сестре в типографию вечером, перед концом рабочего дня.
— Сегодня в Новом клубе собрание, — сказала ей Шура, — Хочешь, пойдем. — И потом с улыбкой добавила: — Ярославчик выступать будет.
В коридорах клуба было много народу. Большинство военные. Всюду оживленные разговоры вокруг последних событий. То в одной, то в другой группе вдруг вспыхнет смех. Не иначе, кто-нибудь проехался по адресу Колчака или Распутина.
В зрительном зале заняты все места. Пришедшие позднее стоят в проходах или сидят на подоконниках.
На собрании выступало несколько человек. Но вот начал говорить Гашек, в зале его знали многие. Когда он пришел в клуб, люди приветливо здоровались с ним.
— Священники хорошо знают, — начал Ярослав, — что с победой пролетариата попы, ксендзы, муллы, пасторы и раввины потеряли жирные куши и что их святое ремесло пропало. Пролетарская революция покончила с мошенниками, которые продавали бога, торговали пропусками в рай и кости собак выдавали за мощи святых. Вот, к примеру, уфимский епископ, преосвященный владыка Андрей, один из самых видных церковных мошенников. Как посмотришь, очень хороший парень, — с иронией продолжал Гашек. — А на самом деле, сделал из православной церкви ораторскую трибуну для своих контрреволюционных целей.
Гашек подробно рассказывает о владыке, который денно и нощно призывает христиан нести в храм божий деньги, и как можно больше. Только тогда-де можно справиться с коммунистами-антихристами, которые зарезали в Казани, Симбирске, Самаре до двадцати тысяч мужчин, женщин и детей за то, что они не хотели отречься от церкви православной. И его призывы дошли до «уфимской братии». В одном из номеров «Заволжского летописца» епископ сообщил, что собрано 16 480 рублей.
— Какая радость для преосвященного! — ядовито восклицает Гашек. — Разве нельзя хвалить бога за шестнадцать тысяч четыреста восемьдесят рублей?! Какая поддержка в борьбе против большевиков!
Зал настолько оживился, что, кажется, здесь происходит не собрание, а веселый концерт.
Гашек живо описывает выступления не успокоившегося на достигнутом Андрея, копирует его проповедь:
— Братие, вставайте все на помощь гибнущей матушке Руси. С нами бог и Учредительное собрание. Придите в себя, братие. Собирайте деньги, братие мои возлюбленные, и несите их ко мне.
Гашек на секунду останавливается, а затем, сделав серьезное лицо, тихо-тихо добавляет:
— Прием денег с десяти утра до четырех дня.
Стены зала вздрогнули от раскатистого смеха. Когда слушатели немного успокоились, писатель продолжал рассказывать. Никакие молитвы епископу не помогли. Красные все ближе и ближе подходили к Уфе. И тогда, забыв обо всем, спасая свою шкуру, он трусливо удирает в Сибирь...
Когда поздно вечером сестры возвращались домой, Гашек спросил:
— Лида, а ты веришь в бога?
— Да, верю.
Гашек засмеялся, а потом, похлопав девочку по плечу, сказал:
— Ну, ничего, все равно, это ненадолго, скоро ты поймешь, что бога создали сами люди.
— Ну пусть, — возразила Лида, — пусть я заблуждаюсь, я многого еще не знаю, не понимаю. А почему же взрослые, с образованием, верят в него?
Гашек разгорячился. Он начал говорить о том, что в бога верят искренно лишь простые, бедные люди, которым трудно живется, и они создали себе веру в лучшее.
— А вот Шуринька, она не верит. Ведь так? — спросил он внимательно слушавшую Шуру.
Та молча кивнула.
— И правильно сделали, — продолжал увлеченно Гашек, — что церковь отделили от государства. Мы не просим благословения попов, помощи божьей в борьбе с буржуазией. Хорошая винтовка, штык, пулемет в руках вооруженного народа — вот лучшее благословение. А как это замечательно!
— Что, Ярослав Романович? — спросила Лида:
— Вместо преподавания лжи о рае и аде 'советская школа учит детей жизни и готовит их к борьбе. Советская школа даст республике свободного человека.
Гашек неустанно ищет новые пути разоблачения церкви. Однажды он даже «осмеливается» привлечь на свою сторону Христа, использовать евангелие. Статья, опубликованная в газете «Наш путь» 5 марта, так и называлась: «Христос и попы».
Гашек понимает, что для верующих (а именно для них он писал этот материал) факты из «священной биографии Иисуса Христа» будут наиболее понятны, доходчивы. Пользуясь цитатами из евангелия, конкретными примерами из истории религии, автор мастерски бьет врага с помощью его же собственного оружия. И тот факт, что он нигде не делает выпадов против Христа, а напротив, защищает его от попов, вызывало, без сомнения, большое доверие к материалу у религиозно настроенных читателей.
Конечно, с научной точки зрения, в статье было далеко не все благополучно. Но Гашек и не писал научно-атеистическую работу, он пытался найти ключ к сердцам верующих, убедить их в главном, в том, что церковники — враги народа, контрреволюционеры.
Кстати, это хорошо понимали в редакции. Когда Сорокин прочитал материал, он сказал:
— Будем печатать. И дадим на первой странице. Это ты хорошо придумал с Христом. Призадумаются верующие, с кем идти — с попами или с нами. Христос-то с нами, оказывается.
А затем добавил:
— Только знаешь, Ярослав, надо, пожалуй, примечание сделать... А то получается, Христос — и «философ-коммунист», и «революционер»...
— Я не возражаю. Это, может, даже и лучше. Скажут, вот-де не согласны, а все-таки напечатали.
На том и договорились. Статья увидела свет. Особенно глубоко волновали заключительные строчки:
«Прежде попы учили, что власть есть Божие установление, имеющее добрую цель — бороться со злом и поддерживать добро и правду в жизни людей и что это стоит в евангелии.
Советская власть теперь тоже власть, которая поддерживает добро и правду. Скажите мне вы, попы, вы, мошенники, зачем теперь вы не говорите: Должно повиноваться власти не за страх, но за совесть?
Скажите мне вы, банда корыстолюбивых аферистов, зачем вы теперь везде поддерживаете контрреволюцию и не подчиняетесь Советской власти?
Ваш мир — мир рабства.
Ваша религия — религия кармана и контрреволюции, доживает свои последние дни.
С вами нужно поступить беспощадно! Снимите свои кресты, мошенники... вы — контрреволюционеры!»
Прирожденный сатирик, остро чувствующий теневые стороны новой жизни, Гашек бичует их в своих остроумных и злых материалах.
Особенно ярко это дарование проявляется в нескольких фельетонах, заметках, которые тематически объединяются в один цикл — «Уфа обывательская».
В них Гашек сумел создать колоритные типы врагов Советской власти. Вот, к примеру, Иван Иванович. Уже самим именем «героя» автор подчеркивает, что это образ не единичный, а собирательный, так сказать, обобщенный. Иван Иванович — купец, оставшийся в Уфе, чтобы вести провокаторскую работу против Советов. Он хитрый и злобный враг, которого не сразу раскусишь.
Иван Иванович появляется на базаре. Он якобы заинтересованно разговаривает с торговцами, выспрашивает цены на капусту, муку, мясо, сало, вздыхает, качает головой, сочувственно поддакивает собеседнику. А затем так, будто вскользь, бросает:
— Вот белые обратно Бугульму взяли и поэтому выезд в Симбирск запрещен.
Один слух пущен. Иван Иванович идет дальше. Гашек очень тонко характеризует провокатора: «Он никогда не скажет прямо: «Я узнал то и то». Он говорит, «что это слышал», «что это где-то читал».
Вот Иван Иванович в парикмахерской, где много народу.
— Сегодня ночью, — сообщает он тихим голосом, — был хороший мороз.
После этой невредной увертюры продолжает:
— Интересно, как далеко за таким морозом слышно стрельбу из орудий? Так близко было слышно стрельбу, что сразу подумал: белые не дальше пятнадцати верст от города.
В кофейню своим друзьям по несчастью он приносит еще более сногсшибательную новость:
— Дутов взял Казань и Москву! Петроград занят союзниками.
И хоть слушающие знают, что это ложь, все же с радостью распространяют ее повсюду.
Вы слышите сегодня, — с гневом говорит в заключение Гашек, — что занят Бирск, завтра Стерлитамак, и не знаете, смеяться над идиотами или взять револьвер и пустить им пулю в лоб.
Это последнее, по-моему, есть самое лучшее средство борьбы с провокаторами».
Уфа того времени кишмя кишела разного рода мародерами, спекулянтами. И, естественно, Гашек не мог остаться равнодушным к этим отвратительным типам. Он пишет фельетон, и сейчас заставляющий читателей возмущаться неслыханным грабежом населения, который под маской благочестия совершал «уфимский разбойник, лавочник Булакулин». Уже первой фразой Гашек дает уничтожающую характеристику своему «герою»: «Есть разбойники, которые действуют топором, обухом. Лавочник Булакулин действовал спекуляцией, и никто из разбойников не относился так легко и насмешливо к своим жертвам, как он».
Фельетон этот написан сочным языком, с замечательным чувством юмора, со многими интересными и надолго запоминающимися художественными деталями.
Разве можно, например, забыть эпизод со спичками! Покупатель просит продать их...
«Можете из меня щепы нащепать, — отвечает купец, — а спичек не найдете. Не стоит продавать, цена очень высокая. Я сам покупал десяток за сто двадцать рублей».
В амбаре у него спрятаны два ящика еще с того времени, когда коробка стоила копейку.
« — Если хотите, я вам могу отпустить, — продолжает дальше кровопийца, — коробку за двенадцать рублей.
— Не хочу, не надо.
Лавочник Булакулин потрясает кулаком:
— Какой неблагодарный народ, харя.
Испуганный уфимский обыватель машинально вынимает из кармана двенадцать рублей, берет коробку спичек и шепчет:
— Простите меня, окаянного, больше не буду дразнить. И выбегает из бакалейной лавки с убеждением, что случайно спас себе жизнь».
Этот фельетон был напечатан в газете «Наш путь» 9 марта, чуть ли не половину первой страницы занимала очень смешная и выразительная карикатура, подпись под которой гласила: «Что может случиться с каждым мародером и спекулянтом...» На рисунке изображены три типичных уфимских спекулянта. Они стоят у стены бакалейной лавки, а напротив — красноармейцы со взятыми на прицел винтовками. Сзади красноармейцев — довольные лица трудящихся Уфы.
Гашек печатным словом боролся не только против провокаторов, спекулянтов. Он резко обличал тех бездушных канцеляристов, бюрократов, которые часто встречались в учреждениях Уфы того времени. Гашек метко назвал их «замороженными чиновниками».
Однажды в отдел социального обеспечения пришла старушка.
— Мне бы, батюшка, пенсию за сына убиенного получить. Красноармейцем был.
Проверил «чиновник» документы.
— Нет, не можем выдать пенсии.
— Почему же это?
— Не хватает важнейшего документа. Выписки из метрической книги. Сходите к попу и принесите эту выписку.
И это после опубликования декрета об отделении церкви от государства!
Как-то из финансового отдела управления Уфимской губернии в типографию дали заказ: напечатать бухгалтерские книжки. Взглянул Гашек на образцы — там стоит рубрика: «Министерство, департамент».
— Смею, между прочим, заметить, — с самым серьезным видом сказал Гашек тем, кто принес образцы книг, — что министерства уже нет.
— Не может этого быть, — страшно удивились те, — как же теперь без них?..
— Так, уж как-нибудь, — саркастически улыбнулся Гашек.
— Но это старая форма, она, так сказать... — лепетали заказчики.
«Везде встречаешь такие старые формы, — гневно возмущается Гашек. — Красный свет бьет в окно, но в комнатах учреждений сидят люди с воспоминаниями о кадетской жизни, не интересующиеся в настоящее время ничем, кроме сосисок с капустой».
В начале марта белогвардейцы бросили на Уфимское направление значительные силы отборных войск, вооруженных с ног до головы. Им противостояли сильно поредевшие части Пятой армии. Нашему командованию стала ясна бесполезность продолжения сопротивления и, чтобы сохранить людей, решили временно оставить Уфу. Как ни горько было расставаться, но этого требовала военная обстановка.
Началась эвакуация. Из учреждений выносили и грузили на сани ящики. То и дело по улицам проскакивали на разгоряченных конях вестовые.
В это утро, как обычно, шли на работу два закадычных друга — наборщики Андрей Сокуров и Степан Ганцеров.
— Смотри-ка, Андрей, — показал Степан на сани, груженные различным оборудованием. — Что это?
— Похоже на эвакуацию, — удивился Андрей.
Друзья спросили у проходившего военного, и тот подтвердил:
— Да, временно оставляем Уфу.
Что делать, как быть? Сокуров и Ганцеров — организаторы комсомола в Старой Уфе, активные пропагандисты — долго не раздумывали. Не заходя в типографию, побежали сразу в Политотдел.
Здесь они столкнулись с Гашеком.
— Вот хорошо, что пришли, — обрадовался Гашек. — Вы мне как раз очень нужны. Сейчас же идите в типографию и помогите упаковывать отобранный шрифт для походной типографии. Захватите одну печатную машину. Все это надо быстро перебросить на станцию. Посылаю вас, чтобы ускорить отправку. Обеспечьте транспортом. Для этого мобилизуйте свободные крестьянские подводы на базаре. Операцию провести без шума. С крестьянами будьте вежливы. Выполняйте!
— Есть выполнять! — ответили в один голос Ганцеров и Сокуров и помчались в типографию.
Утро 13 марта выдалось туманным, пасмурным. Для типографских работников последняя ночь в Уфе была очень напряженной. Номер газеты «Наш путь» сдали в печать около четырех часов утра. Гашек все время находился в типографии, следил за работой, подбадривал печатников, то и дело шутил с ними.
Отпечатанный тираж газеты оставили в Уфе верным людям, чтобы и в этот день «Наш путь» попал к уфимцам.
Когда белогвардейцы входили днем 13 марта в Уфу, повсюду шустрые подростки — продавцы газет громко кричали:
— Читайте газету «Наш путь»! Спешите купить последний номер! Самый свежий, утренний выпуск! Спешите, спешите, только сегодня!
Через несколько дней редакция и типография прибывают в Белебей. И сразу же Гашек проявляет большую заботу о рабочих. Он обращается в Политотдел Пятой армии с официальным письмом, где просит выдать им зарплату за период с 1 по 13 марта, так как из-за спешного выезда советских учреждений из Уфы жалованья выдать не успели. Этот, на первый взгляд, казалось бы, незначительный факт характеризует Гашека как чуткого, заботливого руководителя.
В Белебее Гашек так быстро наладил дело, что на восьмой день после отхода наших войск из Уфы, 21 марта, снова начала выходить газета «Наш путь». А на следующий день в ней появилось продолжение замечательного гашековского фельетона «Из дневника уфимского буржуа».
«...В Уфу вступила освободительница буржуев и капиталистов — народная армия императора Колчака 1-го, самодержавного царя всесибирского, омского, тобольского, томского и челябинского.
С гордостью теперь говорю: «Я буржуй!» Пришла свобода для всех нас, богачей, а для этой рабочей и крестьянской дряни — кандалы, ссылка, Сибирь, веревка и расстрел».
И вдруг непредвиденное обстоятельство: «Мы, буржуи, собрались с хлебом и солью встречать наших освободителей, а вместо них встретили по ошибке эскадрон красного кавалерийского полка, который чуть нас всех не порубил. Я испугался так, что вечером, когда пришли настоящие освободители, лежал на кровати в горячке и видел перед собой только шашки красной кавалерии».
Но несмотря ни на что, он то и дело радостно повторяет: «Да здравствует император Колчак, царь православный, всесибирский!»
Этого прожженного буржуа несказанно радуют нововведения колчаковцев. «Сегодня я благоговейно молился в храме с другими купцами и буржуями о благе нашем и счастии. Как нам свободно теперь дышится! На улицах опять стоят городовые, никто не смеет взять ничего на учет». И тут же сообщает: «На своих квартирантов я прибавил по 100 рублей в месяц за комнату. Живет у меня самая пролетарская сволочь. Я им теперь покажу!.. Все улицы украшены яркими золотыми погонами. Везде слышно: „Ваше благородие, ваше высокоблагородие, ваше превосходительство"».
За этой чванливой гордостью скрывается низкая, подлая душонка, виляющая хвостом перед колчаковцами.
«У нас поселился один офицер Челябинского полка, — записывает он без тени смущения в дневник. — Какая красота! Золото и ордена. Приказал мне, чтобы я при его вступлении в комнату кричал всей семье: «Встать, смирно!» Боевой парень! Каждый день требует вина и порет своего денщика. Сегодня повешено перед собором 50 большевиков с женами и детьми. Вход на место казни 1 рубль в пользу георгиевских кавалеров. Да здравствует диктатура буржуазии!
Вчера была у нас пирушка. Мой офицер расстрелял все зеркала и лампы, шашкой разбил всю посуду, разрезал себе руку, помазал кровью лицо и пел: «Боже, царя храни!» Ночью видел везде большевиков и спрятался под кровать. К утру его увезли в больницу. Врач сказал, что это отравление алкоголем, который распространен среди народной армии...»
А в конце уже не та интонация, не тот восторг, что был прежде. Неумолимое возмездие надвигается: «Говорят, что большевики во что бы то ни стало возьмут Уфу обратно. Господи, что будет, что будет... Говорят, что отрезали уже от Верхнеуральска путь на Златоуст, деваться некуда».
В дни отступления Гашек становится настоящим военным корреспондентом. Он внимательно следит за развитием военных действий. И уже на следующий день после опубликования «Дневника» в газете появляется его обзор на эту тему. Просто и доходчиво, а главное, правдиво объясняет он причины отступления из Уфы, останавливается на политическом положении «сибирского правительства» Колчака, которому, видя его неудачи, отказались помогать союзники — японцы, французы, англичане. Неиссякаемой верой в победу звучат заключительные слова: «Каждому понятно, что нужно теперь делать. Не только взять Уфу обратно, но и продвинуться к Уралу. Мы должны перейти Урал. Уфа нам по дороге. Пускай каждый красноармеец знает свой маршрут: Уфа — Златоуст — Челябинск!»
В начале апреля на станцию Абдулино пришел очередной эшелон с пленными, многие из которых были сибирскими крестьянами. Гашек, узнав об этом, немедленно мчится на станцию. Здесь был устроен импровизированный митинг. Выступали перебежчики. И Ярослав делает подробные записи наиболее интересных выступлений.
— Царские генералы, — говорит один из прибывших (а Гашек записывает), — надели опять брюки с лампасами и издали приказ, чтобы мы, сыновья сибирских крестьян, шли бить Красную Армию за Урал. А кто в рядах этой Красной Армии? Те же сыновья крестьян, которые уже давно сбросили свою буржуазию и помещиков и сами правят Россией. Нас, сибирских крестьян, царские генералы-помещики послали на фронт под угрозой расстрела отбивать Сибирь от рабочих и крестьян.
— Вы забрали весь наш полк в плен, — говорит в заключение (а Гашек записывает) оратор. — Спасибо вам, товарищи. Мы расстреляли своих офицеров, когда узнали, что вы наступаете. Мы живем теперь повой жизнью. Там — это был кошмар, здесь — новый день, заря свободы».
Когда эшелон двинулся, из вагонов послышалось пение «Интернационала». Это с подъемом пели новые борцы за освобождение Сибири.
Гашек глядел вслед уходящему поезду и улыбался:
— Если бы слышал это прекрасное пение «великий» адмирал Колчак!..
А 5 апреля в газете «Наш путь» появился репортаж «Перебежчики».
Типография в это время выбрасывала десятки, сотни тысяч воззваний, листовок, обращенных к обманутым солдатам колчаковской армии, к тем красноармейцам, кто дрогнул в боях за власть Советов.
Рабочих типографии не приходилось подгонять, наборщики буквально рвали материалы из рук. Печатники держали машины в образцовом порядке, печать всегда была четкой, чистой.
Здорово работали в те дни. Гашек все время стремился поднять дух работников, подбодрить их шуткой, отвлечь от грустных мыслей. Ведь у многих остались в Уфе родные, близкие.
Однажды заведующий прибежал в типографию чем-то очень возбужденный.
— Ребята, — с порога закричал он, — кричите «ура»! В Будапеште революция! Советская власть!
Все окружили Гашека, расспрашивали подробности.
— Друзья мои, — возбужденно говорил он. — Сбылась мечта моя!Я же бывший подданный Австро-Венгерской империи. Сколько сил потрачено, чтоб развалить ее. И вот сбылось. Да еще как! В самом центре Европы — вторая Советская республика. Мы должны помочь ей. Вот что, Степан, — обратился Гашек к Ганцерову, — набери-ка да поскорее эту штуковину. — И отдал густо исписанный листок. — Обещали дать в номер.
На следующий день, а было это 25 марта, в газете «Наш путь» вместе с телеграммами о событиях Венгрии было опубликовано и обращение Ярослава Гашека:
«Всем венгерским гражданам, проживающим в Уфимской губернии. В Венгрии победила пролетарская революция. Вся власть в Венгрия перешла в руки рабочих и крестьян. Отныне Венгрия объявлена Советской Республикой. Она состоит в оборонительном и наступательном союзе с Российской Социалистической Республикой. В силу этого союза против врагов рабочего класса объявляю всеобщую мобилизацию до 40 лет всех венгерских граждан, проживающих в Уфимской губернии. Они должны записаться в трехдневный срок в Губернском Военном Комиссариате в городе Белебее.
С неподчинившимися этому приказу будет поступлено как с предателями Венгерской Советской Республики.
Уполномоченный Австро-Венгерским Советом рабочих и солдатских депутатов — Ярослав Гашек».
Теперь Гашек почти все время проводил в губернском военкомате, где находился мобилизационный пункт. И распоряжения, бумаги, связанные с типографскими делами, подписывал там же.
Много оказалось желающих помочь новой республике. Ярослав внимательно говорил с каждым, проявлял исключительную заботу об отъезжающих.
Неделю спустя штаб армии, ее политотдел, а вместе с ними и редакция, типография перебазировались на станцию Кротовка, неподалеку от Самары.
— Родные места, — шутил Гашек, — хаживал тут. Здесь и стены помогут.
Впрочем, стен-то как раз и не было. Все располагались в железнодорожных вагонах. Но это никого не огорчало, руки не опускались.
Забежал как-то Гашек в вагон редакции.
— А-а, Ярослав! — воскликнула ответственный секретарь Вера Засыпкина. — Заходи, заходи. Давно не заглядывал.
За одним столом с Верой сидел незнакомый Гашеку человек. «Кто это?» — вопросительно посмотрел он на Веру.
Та подвела Ярослава к столу.
— Наш новичок. Диман.
Тот привстал.
— А это Гашек, наша «производственная база».
— Ян.
— Ярослав.
На этом первая встреча и закончилась. Но Ян стал внимательно следить за новым знакомым: уж очень тянулись к нему все.
Спустя несколько дней Вера и Ян возвращались в редакцию. Шли вдоль поезда. Редакция с типографией стояли на последних путях, за ними была уже степь.
В один из вагонов, дверь которого была полуоткрыта, Засыпкина заглянула:
— Есть хозяева? — И, не дожидаясь ответа, поднялась по ступенькам, потащила за собой Димана.
— Хочешь не хочешь, принимай гостей, Гашек.
Ярослав и Шура радушно улыбались.
— А у вас уютно, — говорит Вера, — Вот что значит женская рука. Только ты, Ярослав, не жалеешь Шуру. Как и вообще мужчины, ты эксплуататор. Всю домашнюю работу взвалил на плечи жены.
— Так-так, пошло дело, — вставил слово Диман. — Начинается дискуссия по женскому вопросу. Ее хлебом не корми, только дай пофилософствовать на эту тему.
— У нас с Шуринькой равноправие, — вступил в разговор Гашек. — Она — молодчина. Стойко переносит невзгоды походной жизни. Отработает ночь, устанет, а всем своим видом показывает, что ей еще поработать хочется.
— Вот-вот, — горячо заговорила Вера. — А ты ее и дома эксплуатируешь.
— Вы напрасно так на него, — мягко возразила Шура. — Он у меня хороший. Это я сама придумываю себе работу. А он помогает.
— А ты бы помолчала, — с шутливой грубоватостью заметила Вера. — Для тебя же стараюсь. Эх, несознательность... Ты чего молчишь? — обратилась к Яну. — Не можешь поддержать коллегу? Тоже — журналист называется.
Диман смущенно молчал. Ему очень нравилась эта непринужденная обстановка, полушутливый, полусерьезный тон Гашека и Веры, чувствовалось их искреннее дружелюбие.
...Как бы ни были сильны духом наши красноармейцы, все же недостаток вооружения, питания серьезно сказывался. Отступали. Колчаковцы хоть и с трудом, с большими потерями, но продолжали двигаться вперед. И всякий раз в это тяжелое время, когда бойцы получали свежий номер своей армейской газеты, они обращали внимание на ее название.
— Неужели же наш путь назад, на Москву? — с горечью спрашивали они. — Надо бы другое дать имя...
И вот 17 апреля газета вышла под новым названием — «Красный стрелок». Даже такая, казалось бы, на первый взгляд, мелочь помогала поднимать боевой дух красноармейцев.
Такую задачу ставил перед собой и Гашек в эти дни. Каждым своим выступлением в газете он стремился ободрить бойцов, вселить в них уверенность в победу. «Меч революционных красных войск висит уже над головой Сибирского Скоропадского — Колчака», — пишет он в небольшой заметке «Сибирская скоропадщина», сравнивая диктатора Колчака с плачевной памяти украинским диктатором Скоропадским.
«Мы накануне крупных событий, — уверенно заявляет Гашек, — которые приведут к полному разгрому Сибирской скоропадщины и к созданию Советской власти за Уралом и Алтаем.
Поднялось Поволжье и превратилось в огромный военный лагерь. Сверкают на солнце штыки красных стрелков. А эти красные штыки несут с собой неминуемый конец Сибирской скоропадщине!»
В апреле на Уфимское направление приехал прославленный командарм, выдающийся деятель Коммунистической партии и Советского государства Михаил Васильевич Фрунзе. Все ждали: скоро должно начаться что-то важное. Стало поступать пополнение людьми и вооружением. 28 апреля Южная группа Восточного фронта перешла в стремительное контрнаступление. Противник, никак не ожидавший такого оборота дела, начал в панике отходить. Вскоре войска Пятой армии создали угрозу Бугуруслану.
Колчаковское командование встревожилось и быстрым маршем перебросило на передовые позиции знаменитый полк Иисуса Христа. Он был сформирован при активном содействии уфимского владыки Андрея, одного из самых ярых головорезов и врагов Советской власти.
Этот полк пользовался особым благоволением не только у владыки уфимской и мензелинской епархии — Колчак тоже возлагал на него большие надежды.
И вот ранним майским утром, с попом впереди, христово воинство пошло в наступление. Высоко подняв крест, поп запел:
Христос воскреси из мертвых,
Смертию смерть поправ...
Наши бойцы встретили «долгожданных христосиков» таким ураганным огнем, что атака скоро захлебнулась.
«Опора» Колчака была разбита.
Части Восточного фронта продолжали стремительное наступление.

25-я стрелковая дивизия под командованием легендарного героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева в конце мая овладела станцией Чтимы. В ночь на 5 июня разведчики дивизии в районе Красного Яра переправились на правый берег реки Белой. Через два дня части 26-й стрелковой дивизии также перешли через реку и заняли крупный плацдарм южнее Бирска.
Впереди Уфа!
Ночь на 9 июня части 25-й стрелковой дивизии провели в тревожной обстановке под самой Уфой. А когда чуть-чуть рассвело, раздался взрыв: это колчаковцы взорвали мост через Белую.
Спустя несколько часов был отдан приказ о наступлении. Красноармейцы под беспорядочным неприятельским огнем переправлялись через реку: кто на самодельных плотах, кто на бревнах, кто в лодках...
Солнце уже высоко поднялось над землей, когда переправа наконец закончилась. И тут раздалось знаменитое громовое красноармейское «ура», не раз приводившее в ужас врагов.
Уфа снова и теперь уже навсегда стала советской!
Гашек с первых дней освобождения города весь в работе. Уже 11 июня в газете «Красный стрелок» появляется объявление о том, что 12 июня созывается конференция печатников походных типографий Пятой армии. Внизу подпись: «Секретарь ячейки РКП (большевиков) при типографии газеты «Красный стрелок» Я. Гашек».
В эти месяцы Гашек много пишет.
В начале июля в «Красном стрелке» появляется его фельетон «Дневник попа Малюты». Бойцы смеялись над незадачливым «полковым адъютантом» войска христова, то есть того самого полка Иисуса Христа, который недавно разбит красными.
Характерны записи дневника. В начале его поп бодро рассказывает: «Когда мы выехали из Челябинска, то купеческая публика на вокзале кричала нам: «Да здравствует капитализм!», «Вперед за православную веру!». Все татары и башкиры в нашем полку стройно ответили: «Ура!».
Поп радуется, что его назначили адъютантом: «приведу в порядок свои финансы». С гордостью ведет он записи о «подвигах» церковной братии. Вот некоторые из них:
«Март (Бирск)... В городе мы расстреляли несколько дюжин большевиков, с которых, сняли сапоги и продали в полковой цейхгауз. Сегодня я высек нескольких солдат, чтобы не забывали, что дисциплина — это страх божий!»
«Апрель (Белебей). В Белебее мы построили ряд виселиц».
Но «подвиги» продолжались недолго. Начались мрачные дни. Малюта пытается найти причины поражения и, конечно же, «находит». Оказывается, «на фронте торжествует антихрист». Поэтому-де нас прогнали из Бугуруслана, гонят по Каме. Плохо с обмундированием — объявляется еврейский погром. Поп искренне возмущается и удивляется тому, что когда к красным «в плен попал один батюшка, служивший у пулемета в 27- м Челябинском полку, то они его вместо любви христианской расстреляли».
Последние записи становятся совсем пессимистическими: «Красные взяли Уфу, Пермь, Кунгур, Красноуфимск, идут на Екатеринбург и подходят к Златоусту... Эвакуируем Омск».
Да, не помогли христосикам ни помощь всевышнего, ни молитвы, ни погромы! Никто не уйдет от справедливой кары народной. К такому выводу стремится подвести Гашек читателей, и это ему отлично удается. Материал, основанный на конкретных примерах, оказывал, особенно большое воздействие. Сатирик знал это и потому стремился как можно больше и чаще в своих статьях, фельетонах использовать подлинные факты.
В доме № 41 по Телеграфной улице до прихода красных жил священник Сперанский. Широко известен он был главным образом лютой ненавистью к коммунистам и корыстолюбием. Вот все его «достоинства», которые ценили колчаковские приверженцы. Священник писал иного антисоветских воззваний, за что получал кругленькие суммочки от сибирского «правительства». Так, например, за воззвание «Антихрист» получил 3 500 рублей.
Когда белогвардейцев выбивали из Уфы, Сперанский проявил такую поспешность, что не успел даже захватить с собой многие документы, письма. Дом, где он жил, был предоставлен для Уфимского комитета партии иностранных коммунистов. Гашек, будучи одним из руководителей комитета, случайно натолкнулся на этот архив, оставленный в письменных столах. И вот в газете «Красный стрелок» 29 июля появляется страстная обличительная статья под красноречивым названием «В мастерской контрреволюции». Используя документы, личную переписку Сперанского с колчаковским полковником Гогиным К некоторые тексты воззваний, Гашек гневно изобличает деятельность «верного пособника буржуазии», раскрывает его «святую» сущность. Священник, например, до того усердствовал, что даже такой прожженный враг Советской вла-' сти, как полковник Гогин, вынужден был в одном письме посоветовать Сперанскому «не очень увлекаться, так как воззвания к крестьянам относительно сжигания на кострах своих комитетов, слишком уж сильно написаны, хотя и желательны».
Священник пытается все заклинания против коммунистов подкрепить выписками из священного писания. Он доходит до такой наглости, сообщает Гашек, что приписывает св. Иоанну такие слова: «Придут комиссары, которые всем положат начертания на чело их, на руку их. Никому нельзя будет ни продавать, ни покупать, если кто не имеет этого начертания». Сперанскому, оказывается, удалось найти в священном писании и высказывание о большевиках: «Они обещают свободу, отвергают начальство и злословят высокие власти». Для пущей важности священник указывает в скобках номера глав и стихов писания. «Это, видимо, — язвительно добавляет Гашек, — для достоверности».
В заключение статьи Гашек приводит еще одно, пожалуй, наиболее гнусное высказывание этого матерого контрреволюционера: «В каждого красноармейца нужно воткнуть несколько штыков, чтобы он умер, как собака, так как он предатель святой Руси».
«Товарищи красноармейцы, — гневно призывает Гашек, — помните хорошо эти слова, вышедшие из мастерской контрреволюции, и ловите всех этих злодеев в Сибирской тайге!»
Как и прежде, Ярослав много сил отдает партийной работе. Вместе с товарищами но партии проводит в эти дни «чистку» рядов партии, вовлекает в нее новых бойцов за рабочее дело, за республику Советов.
В Видинеевском саду (ныне сад им. Луначарского) в одно из воскресений комитет иностранных коммунистов устраивает концерт-митинг. В летнем театре собралось почти полторы тысячи человек. Здесь на русском, венгерском, немецком и других языках шел горячий разговор на тему: «Переустройство Европы и Всемирная революция», а также о том, что должен теперь делать каждый иностранец, живущий в России. Активное участие в организации и проведении этого митинга, принял Гашек. Через три дня в газете «Красный стрелок» появилась заметка, название которой подчеркивало смысл происходившего: «Иностранные рабочие с нами»:
Писатель принимает также участие в созыве митинга граждан венгерских, чехословацких, германских и австрийских республик, на котором обсуждаются Версальский мир с Германией и международное положение.

И в домашней обстановке Гашек всегда чувствовал себя бойцом-коммунистом. Как-то к Анне Андреевне (мать Шуры, у нее Гашеки и жили теперь) зашел родственник по фамилии Позолотин. Сын его был коммунистом, да и сам он активно помогал Советской власти.
— Вот вы говорите, Ярослав Романович, что уничтожим эксплуататоров. А я, признаться, мало в такую штуку верю.
— Почему же? — удивился Гашек.
— Да они, как сорняк, ты их косишь, а они в другом месте вылезают. Вот, к примеру, князь наш Кугушев. Укатил в Москву, сменил фамилию и, говорят, какой-то высокий пост занял у большевиков. Вот тут и возьми его.
Гашек внимательно слушал Позолотина.
— Не беспокойтесь, Кугушева уберем, — твердо пообещал он. — Даю вам слово.
И это не было громкой фразой! Через какое-то время Гашек, придя домой, радостно сообщил Анне Андреевне:
— Мамаша, увидите Позолотина, передайте, что Кугушева в Москве больше нет. Приказал кланяться.
Домашние все больше любили его, ценили за теплоту, заботливость, живое участие. Ярослав частенько интересовался успехами девочек в учебе. С детьми он особенно был прост и близок.
Однажды вечером, когда, как обычно, Ярослав сидел за столом и писал, к нему подошла Зоя и, тронув за локоть, тихонько спросила:
— Почему вы так много пишете и всегда карандашом? А нам в школе не разрешают карандашом писать.
Гашек серьезно ответил:
— Ты еще учишься писать, Зоечка, поэтому, пожалуйста, пиши только чернилами, а мне уже можно и карандашом.
И он так ласково посмотрел на девочку, что та от смущения, не зная, как быть дальше, проговорила:
— Спойте какую-нибудь песенку.
— Это я с удовольствием, — заулыбался Гашек и запел на чешском языке «О, Зузанна!».
Потом не раз девочки просили Ярослава петь, и он никогда не отказывался. Мелодии его песен очень были похожи друг на друга.
— Я пою четыреста восемьдесят песен, но все они на один мотив, — говаривал он своим друзьям.
В редкие часы отдыха Гашек любил поговорить с Анной Андреевной, внимательно слушал ее рассказы о башкирской деревне. О себе, своей жизни говорил неохотно. Лишь о матери он мог рассказывать подолгу.
— У меня была замечательная мама, — мягко и нежно говорил Гашек. — Она тоже много перенесла горя и нужды, когда умер отец. Нас, детей, осталось трое, мне — старшему — всего тринадцать лет. Умерла моя мама, — тихо произносил Гашек и становился грустным и молчаливым.

 

 

Примечания



1. Конец гашековского экспромта В. В. Сорокин, к сожалению, не запомнил.