Славные дни Бугульмы

Только что у белых отбита Бугульма, небольшой уездный городишко, каких было сотни в царской России. Положение очень тревожное: серьезные перебои с хлебом, продовольствием, открытая спекуляция, саботаж против Советской власти...
И вот в один из этих напряженных дней в военную комендатуру явился человек среднего роста, ничем внешне не выделявшийся среди остальных. Впрочем, была одна особенность: добрые, мягкие голубые глаза, открытый взгляд да сияющая улыбка, не сходившая с лица.
— Осмелюсь доложить: бывший рядовой одиннадцатой маршевой роты 91-го пехотного его величества императора Австрии полка, бывший военнопленный, а ныне рядовой славной Красной Армии Иосиф Швейк прибыл для прохождения службы в Бугульме!
Вы, конечно, дорогие читатели, немало удивлены? Как мог всемирно известный литературный герой попасть в Бугульму? Нет ли тут ошибки? А может быть, просто досужая выдумка?
Спешу уверить, тут нет ничего фантастического. Дело в том, что Ярослав Гашек собирался провести своего знаменитого героя через русский плен, службу в Красной Армии... Даже написать роман под названием «Швейк в Бугульме». Словом, бравый солдат должен был пройти по пути, по которому прошел сам автор в годы гражданской войны. И одним из первых пунктов была мало кому известная Бугульма.
Конечно, кое-кто знал о ней. Вот что писалось в одном дореволюционном энциклопедическом словаре: «Железные дороги совершенно обошли Бугульму и ее уезд... Две больницы, богадельня, 3-классное городское училище, 2-классное женское, Казанский женский монастырь, приходское училище и 1-е начальное училище. Земская библиотека. Базары по пятницам. Три водочных завода». В другом словаре об уезде отмечалось: «Грамотность сельского населения 17,6, городского 35,7 процентов».
Пестротой отличалось население по своему составу. Всего-то в то время, включая и детей, здесь жило около 16 тысяч человек. И самая многочисленная категория — почти три тысячи человек — владельцы частной собственности. Тех, кто не имел никакой профессии, занимался поденным чернорабочим трудом, было 1399 человек. Более полутора тысяч служащих. Кузнецы, слесари, плотники, столяры исчислялись лишь одной-двумя сотнями, а маляры, сапожники, печники — десятками. Словом, это был городишко, в котором поначалу трудно было найти опору народной власти.
13 октября 1918 года Бугульма была освобождена, а через два дня, как свидетельствуют документы, в городе появился Гашек. И сразу же с присущей ему энергией окунулся в напряженную жизнь Бугульмы. Особенно активно занимался в первые дни организацией сбора теплых вещей для Красной Армии.
Чего только не сдавали жители города и окрестных деревень! Тут и полушубки, и варежки, валенки, тулупы, чулки... И хоть не так уж много было собрано, а все же какой-то выход из положения.
Гашек, назначенный помощником коменданта города, проявлял себя деловым и бескорыстньм человеком, активным борцом за большевистский порядок.
Невероятно остро стоял в это время вопрос с продовольствием. Жулики и спекулянты, пользуясь тяжелым положением, взвинчивали цены на хлеб, другие продукты. Многие лавки так и оставались закрытыми на замок. Ко всему прочему, белые, отступая, разрушили все местные мельницы, даже приводные ремни с собой увезли. Город остался без муки.
По поручению коменданта, Гашек организовал восстановительные работы на двух мельницах, хозяева которых сбежали. Вскоре население и воинские части стали регулярно получать хлеб и муку.
Удивительно многообразной была деятельность Гашека. Чем только не приходилось заниматься! Налаживал работу местных Советов, организовывал торговлю, брал под строгий контроль бывших офицеров, полицейских. А сколько труда, энергии, инициативы положил он вместе со своими друзьями, чтобы обеспечить жильем регулярные части Красной Армии, создать надежную охрану города!..
И все же находил время заглянуть в библиотеку. Вскоре после освобождения города в дом, принадлежавший помещику Елатичу, свезли книги на иностранных языках, реквизированные у жителей, сбежавших с белыми. Свалили все в кучу. Разобрать поручили молодой учительнице Анне Шишакиной, знавшей французский.
Сидит как-то она на корточках перед кипой книг, перебирает одну за другой. Вдруг входит мужчина.
— Добри ден, — приветливо обращается он к девушке. — Ярослав Гашек. И подает записку. А в ней сказано: «Гражданину Гашеку разрешается пользоваться книгами на иностранном языке».
Когда Аня оторвала взгляд от записки, Гашек сказал:
— Не удивляйтесь записке. Я взял ее специально, чтобы у вас не было никаких сомнений. Время тревожное... А как вас зовут?
Девушка назвала имя и отчество.
Ярослав тут же вынул записную книжку.
— Анна, — повторил он вслух, записывая. А потом по слогам: — Вла-ди-ми-ров-на. Вот и познакомились. А теперь давайте работать.
Они стали просматривать французские книги. Гашек, увидев, что девушка и сама хорошо понимает по-французски, сказал:
— Я не силен в этом языке. Лучше займусь немецким...
А когда уходил, лукаво улыбнувшись, попрощался по-французски:
— Оревуар, комрад Анна Владимировна.
Девушка удивилась. Откуда ей было знать, что перед ней человек, владеющий и французским, и немецким, а также английским, итальянским, венгерским, польским языками.
— Товарищ Гашек, зовите меня просто товарищ Анна. Вам ведь трудно.
— У вас так не полагается. У вас всех зовут длинно-длинно.
Встречалась молодая учительница с Гашеком потом и в комендатуре.
— Вы чем-то расстроены? — спросил как-то Гашек, встретив Аню. — Не могу ли я помочь вам?
— Нигде не могу найти подводу, — пожаловалась она. — Книги надо перевезти. А к кому ни приду — у всех лошади на более важных работах. Вот и мыкаюсь.
— Почему же в комендатуру не обратились? Сейчас поможем. Обязательно. Ведь книги — это тоже очень важная работа. Очень, — повторил он многозначительно. — Уж поверьте мне.
Как и в Самаре, Гашек часто выступает перед красноармейцами на митингах, собраниях. Его речи, доклады пользуются огромной популярностью.
Так, в октябре Гашек выступает на большом митинге трудящихся в Народном доме (теперь в этом здании размещается драмтеатр).
Собралось столько людей, что многие стояли в проходах, сидели на подоконниках, а более предприимчивые расположились на полу, неподалеку от трибуны. После доклада о текущем моменте слово предоставили Гашеку.
— Товарищи! Хочу поговорить с вами по душам, — начал он. — Империалисты Англии, Франции, Германии, Америки, Японии вместе с российской контрреволюцией поднялись против нас. Враг недалеко от Бугульмы. Уже зашевелилось бугульминское охвостье контрреволюции.
Но мы не дрогнем! Я призываю всех честных граждан Бугульмы и уезда еще лучше помогать нашей славной Красной Армии.
Мы должны еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашего любимого товарища Ленина. Под его руководством обязательно разгромим всех интервентов и белогвардейскую сволочь. Покажем им, как говорится по- русски, кузькину мать! Наше оружие — огненная вера в дело Ленина, вера в мировую социалистическую революцию.
Товарищи! Поклянемся умереть за дело революции. Верьте мне, победа будет за революцией!..
Многие из присутствующих потом записались добровольцами в Красную Армию.
Гашек никогда не упускал случая встретиться с рабочими, мастеровыми.
Поздно вечером 31 октября в комендатуру поступила срочная телефонограмма. Принял ее один из помощников коменданта Ф. Шпитульский. В ней сообщалось: «2 ноября в 14 часов по новому времени в помещении депо назначается общее собрание всех служащих, мастеровых и рабочих». Далее шла просьба выслать хорошего агитатора, чтобы тот «внушил рабочим Великой всемирной революции веру в победу и поднял в них революционный дух».
Пошел в депо, конечно, Гашек...
— Почему чехи идут против Советской власти? — спросил у него один пожилой рабочий. — Мы вроде им ничего плохого не делали.
Гашек точно ждал этого вопроса, готовился к нему.
— Да ведь не чехи идут, товарищи, — горячо заговорил он. — Не чехи. Владимир Ильич вот так и сказал: «Против Советской власти идут не чехословаки, а их контрреволюционный офицерский состав». Чешские офицеры — враги не только русских, они враги и чешского народа. Несколько месяцев назад в Москве состоялся съезд, на котором чешские и словацкие коммунисты обратились ко всем пролетариям Чехословакии. Так вот там говорилось, что место чехословацкого революционера — в России, а его обязанность — сражаться на стороне русских братьев за победу социалистической революции. Кто в этот час покинет Советскую республику, тот станет предателем интересов международного пролетариата.
Эти слова были встречены аплодисментами. У Гашека появилось много новых друзей.
С исключительным вниманием он относился и к военнопленным. Не раз беседовал с ними в лагере, что располагался за рекой Бугульминкой. Тепло, задушевно говорил с чехами и словаками, венграми, немцами, сербами, терпеливо разъяснял политику Советской республики.
— Никто не заставляет вас оставаться здесь. Полная свобода. Возвращайтесь домой. Но если вы пролетарии, если вам дорога власть народа, то берите в руки винтовку и вставайте на сторону русских рабочих в борьбе против буржуев, мирового капитала. Придет время, и Советская Россия поможет вам установить народную власть на своей родине.
С радостью сообщал чехам и словакам об обращении Советского правительства к Чехословакии начать переговоры.
— Вот смотрите, — показывал Гашек номер «Правды» за 12 ноября, — в Красноярске восстали наши братья, требуют отправить их домой, а не на фронт. Понимают, куда толкает их офицерье.
В другой раз читал опубликованный в «Правде» за 15 ноября приказ Революционного Военного Совета Республики, в котором чехам и словакам предоставлялась полная гарантия для возвращения домой.
— Видите, — обращался он к слушателям, — приказано строжайше наказывать тех, кто расстреливает пленных. А вот читаю дальше: «Настал момент, когда обманутые и преданные английскими, французскими и русскими империалистами чехословаки должны понять, что их спасение в союзе с Российской Советской властью, которая одна только может облегчить им возвращение на их родину». Теперь и подумайте, кто вас обманывает, кто запугивает, а кто добра хочет вам. Советская власть — наша, народная, и за нее надо постоять...
Очень любил Гашек по вечерам, когда в городе выдавалось относительное затишье, бывать среди красноармейцев комендантской роты. О чем только ни говорил с ними. Тут и рассказы о том, как слушал В. И. Ленина, что делал в Самаре, и о положении на фронтах, за рубежом... Часто вспоминал родину.
— Эх, друзья мои, — восторженно рассказывал как-то он, — если бы вы хоть раз побывали в Праге. Самый красивый город!
— Шупаксар — тоже красивый. Очень, — задумчиво произнес один из красноармейцев-чувашей.
— Верно, — ответил Ярослав. — У каждого есть свой самый красивый город... А сколько памятников старины, дворцов! Смотришь на Вифлеемскую часовню — и кажется, что сейчас раздастся голос магистра Яна Гуса. Это наш национальный герой, он поднял народное восстание против эксплуататоров еще 500 лет назад.
— Ого, давненько, стало быть, начали! — воскликнул кто-то.
— А в России разве недавно? Вспомните-ка Стеньку Разина, Пугачева... Знаете, очень хочу побывать на Волге, в тех местах, где Разин проходил. У нас тоже есть красивая река — Влтава.
Гашек мечтательно закрыл глаза. Задумался. А потом продолжал:
— Соскучился я черт знает как! Россия — прекрасная страна, а Прага — родина. Понимаете?
Красноармейцы одобрительно зашумели.
— Влтава... Как чисты, прозрачны ее серебристые воды. Сидел я как-то ночью на перилах моста...
И Ярослав начал рассказывать одну из своих бесконечных забавных историй.
Немало в те дни было у Гашека поводов, чтобы использовать свое артистическое дарование на пользу делу.
Как-то в комендатуру пришло сообщение: подготовьте помещение для прибывающих частей. Отвели старые казармы. Но там была страшная грязь, на окнах копоть, повсюду паутина.
Кого послать привести все в порядок? Свободных рук нет. Как быть? Гашек нашел выход из положения.
— Женский монастырь, — предложил он. — Там же много народу.
— Неудобно как-то, — говорили в комендатуре. — Святые все-таки...
— Ни черта им не сделается, — ответил Гашек. — Пусть потрудятся. А то только и дела у них: молиться да сплетничать друг про друга.
И он тут же посылает распоряжение: «В монастырь гражданке игуменье. Предлагаю вам немедленно выслать с предъявителем сего 50 монашек для уборки в казармах».
Вскоре посыльный вернулся ни с чем: игуменья категорически отказалась выполнить приказ.
— Что же, — сказал Гашек, — ей, видимо, очень хочется встретиться со мной. Вполне понятно. Мне — тоже. Давненько не беседовал на религиозные темы.
— Возьми с собой наряд красноармейцев, — посоветовал комендант. — И будь осторожен. Чем черт не шутит.
— Есть и на черта гром, — ответил, улыбаясь, помощник коменданта. — А парочку красноармейцев, пожалуй, возьму. Для авторитета. Только повеселее.
Страшно перепугалась настоятельница, когда Гашек явился к ней. Но еще больше струсила после того, как приказал собрать всех монахинь.
— Для политбеседы, — добавил он.
Глубоким молчанием встретили монахини человека из комендатуры. На секунду даже показалось, что никого вроде нет, так. только, какая-то черная масса перед глазами.
— Сейчас про мировую революцию начнет врать, — зловеще прошептал кто-то.
Гашек ухмыльнулся. В голове зрел неожиданный план.
— Я знаю, — начал он негромко, — среди вас нет недоброжелателей, которые хотели бы вернуться к старой, прогнившей власти, а нас всех сжечь на костре, как нечестивцев.
Раздался глухой ропот.
— Сестры, — продолжал Гашек, — суета отдаваться утехам плотским и забывать, что есть радость вечная — труд. Помните, как говорил святой Павел во втором послании фессалоникийцам? «Завещаю вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь».
— Ай да молодец, — шепнул пожилой красноармеец другому. — Святого апостола и то заставляет на революцию работать!
Вперед выдвинулась игуменья. Зло посмотрела на говорившего.
— Именем господа бога, — грозно начала она, — ответь, нечестивец: что нам в казармах делать? Не губи души своей. Бог не простит кощунства.
«Хитра старуха, — мелькнуло, в голове у Гашека. — Хорошо знает, что там делать, а спрашивает... Сейчас я ей подброшу».
— Вам лично там делать нечего, — спокойно ответил Гашек. — Возраст не тот. Отдыхайте. А пятьдесят девиц прошу проследовать отсюда прямо в казармы.
— Заклинаю, не губи невинных девиц! — закричала настоятельница, явно собираясь спровоцировать скандал.
— Имущество церковное свято и неприкосновенно. А работа девицам знакомая... Нетрудная. Только они и смогут. А красноармейцы наши от всей души благодарить будут.
— Антихрист! — еще громче завопила старуха. — Бога побойся. Гореть тебе за такие мысли в геенне огненной!
— Храни вас бог. И пусть пошлет он вам мира и счастья. Казармы ждут вас. Мужчинам помочь надо.
Неожиданно женщины зашумели, заговорили. Где-то раздались всхлипывания.
— Православные! — перекрывая гомон, крикнул Гашек. — Неужели так трудно вымыть полы, привести помещение в порядок?
— И только? — раздался чей-то звонкий голосок.
— Не больше. Смею вас уверить. Разве многоуважаемая настоятельница не говорила вам об этом? — И он повернулся к ней, широко улыбнувшись. Та тут же опустила голову. — Ай, ай, ай, какая забывчивость... В казармах после уборки разместятся красноармейцы. Не возражаете?
Необычную картину наблюдали вскоре горожане. По улицам в сопровождении Гашека и двух красноармейцев шла толпа монахинь по направлению к старым казармам.
С легкой руки Гашека монастырских девиц стали часто привлекать к уборке различных помещений. Правда, иной раз игуменья пыталась отказываться от «трудовой повинности».
Понадобилось, например, срочно убрать помещения, которые должен был занять штаб Пятой армии. Гашек пишет:
«В монастырь. Гр. игуменье. Предлагаю Вам выслать немедленно 30 монашек для уборки помещений штаба 5-й Армии в дом Волжско-Камского Банка по Советской ул.»
А игуменья на обороте предписания старой дрожащей рукой начертала: «Выслать для уборки некова сестер дома нет. Отправлено 10 фун. восковых свечек. Деньги неполучены».
— Ах, старая бестия, опять хитрит, свечками хочет отделаться, — проговорил Гашек, прочитав ответ. — Забыла, видно, нашу беседу. Придется повторить.
Настойчивость Гашека заставляла-таки настоятельницу выполнять все указания комендатуры. Как-то поступило заявление: «Руководители московских детских колоний № 3 и № 6 просят коменданта разрешить пользоваться работами монахинь женского Бугульминского монастыря в течение всей недели, т. е. от 10 ноября до 17 ноября нового стиля включительно. В течение указанной недели просим не отзывать монахинь на другие какие-либо работы, т. к. нужно будет много пошить, заштопать, вымыть для детей перед отъездом в Москву».
И комендатура оказывала помощь. Словом, «святые» в самом деле служили революции.
В первой половине ноября пришло тревожное известие: белые внезапным ударом заставили советские части отступить. Враг приближался к городу, остановился всего в каких-нибудь 12 — 15 километрах. Все подразделения, находившиеся в Бугульме, были брошены на фронт. Вместе с бойцами отправился в окопы и Гашек. Он проводил здесь большую политическую работу.
— Не унывайте, ребята, — говорил красноармейцам во время коротких передышек между боями, — успехи белых — временное явление. Сейчас мы их задержим, остановим. А подойдет подкрепление, оно уже близко, и ударим, что только пятки у них засверкают.
Так оно вскоре и получилось. Подошли резервы, и красные войска нанесли сокрушительный удар по вражеским позициям. Белые откатились назад. Бугульма осталась советской.
С какими только людьми не приходилось встречаться Гашеку! Среди них были иной раз командиры с анархистскими замашками, решительно не желавшие подчиняться распоряжениям комендатуры, а порой и просто занимавшиеся самоуправством. Одни самовольно отбирали у населения продовольствие, другие без всякого на то разрешения арестовывали не понравившихся им чем-то граждан, третьи намеревались даже давать распоряжения комендатуре... «Предлагаю Вам издать приказ по городу, — категорически, вполне серьезно писал, игнорируя какие-либо знаки препинания, комиссар 1-го Тверского пехотного полка, — о том, что бы все имеющияся в городе бани были истоплены для пополнения Тверского полка и как можно скорей так как в нашем распоряжении только два дня в количестве 680 человек».
Гашеку не раз случалось беседовать с подобными командирами, разъяснять ошибочность их поведения.
Беспощаден был Гашек ко всякого рода анархистам, к тем, кто занимался спекуляцией, саботажем, вольно или невольно подрывал веру в Советскую власть. В эти моменты, кажется, трудно было представить себе более сурового, гневного, чем Гашек. Зато каким добрым, чутким становился он, когда надо было помочь простому человеку, попавшему в беду.
Пришел как-то в комендатуру бедно одетый крестьянин. Спрашивает какого-нибудь начальника. А в чем дело — объяснить не может. Плачет только.
— Давай к Гашеку, он разберется, — предложил дежурный.
Долго разбирал Ярослав неграмотные каракули на листе бумаги.
Наконец понял, что у «гражданина Микуленской волости Андрея Кеняева случилось несчастье». Ездил в Казань, и по дороге пали лошади. «В настоящее время, — читал далее Гашек, — осталось 12 человек семейства без лошади». А в заключение буквально крик души: «Присем все покорнейше прошу реоуляцной Комитет небудетли возможности помочь нашей бедности несчастную либо какую нибудь лошадь. Помогите нашей бедности. Наше семейство должно погибнут безлошадной силы».
Гашек задумался. Как, как помочь семье, когда каждая копейка, каждый кусок хлеба на особом счету? Все для фронта, все для армии.
Значит, отказать? Сослаться на сложное положение? А как же двенадцать человек?
И Гашек на бланке коменданта Бугульмы торопливо пишет: «В Чрезвычайную Комиссию. Прошу оказать Кеняеву всякое содействие».
Когда крестьянин ушел, он немедленно связался по телефону с Комиссией, объяснил суть дела, убедил товарищей помочь человеку.
Сердечную заботу проявлял и о военнопленных. Вот, к примеру,
25 ноября обращается в военный комиссариат: «Препровождаю к Вам 16 пленных, возвращающихся из Австрии и Германии на родину, но ввиду задержания при переходе через фронт им следует ждать здесь до особого распоряжения. При посредстве Ревкома им найдется, быть может, работа. Предлагаю Вам открыть питательный пункт для военнопленных русских. Обратитесь в Ревком за средствами...»
Все предусмотрено: и работа, и питание, и средства. Кто знает, может быть, когда помощник коменданта писал эти слова, ему вспоминались дни пребывания в Дарницком, Тоцком лагерях: холодные, грязные бараки, полуголодное существование, бесчеловечное отношение начальства...
«Этим русским пленным тоже пришлось испытать на чужбине немало горького, — думал Гашек. — Так разве может Советская власть быть безразлична сейчас к этим людям, не согреть их душевным теплом?»
Разумеется, не только Гашек проявлял живое участие в судьбах простых людей. Более того, именно многие из тех, кто его окружал, особенно коммунисты, служили Ярославу примером бескорыстного служения народу, необычайной чуткости к людям.
Среди тех, кто оказал особенно значительное влияние, был большевик ленинской закалки сормовский рабочий Иван Дмитриевич Чугурин. Не раз встречались они в Политотделе 5-й армии, которым руководил Иван Дмитриевич; иногда их беседы затягивались надолго.
Однажды Чугурин попросил дать разрешение (только комендатура имела на это право) на реквизицию валенок.
— Понимаете, наши сотрудники уж очень плохо одеты, а им много приходится ходить.
— Да, — согласился Гашек, — морозы начались крепкие. Старожилы говорят, давно таких крепких не бывало.
— Ну, что это за морозы, — улыбнулся Чугурин. — Вас бы в Сибирь.
— За что? — пошутил Ярослав. — Я разве в чем проштрафился?
— Это так, к слову. Несколько годков назад я сам побывал там. В Нарыме.
— И понравилось?
— Точно. Да так, что остался там надолго. Царская охранка заботу душевную проявила. Очень не хотела отпускать, нравился ей. Зато встретился там со старыми друзьями. Особенно рад был Якову Михайловичу Свердлову.
— Вы знакомы с ним? — обрадовался Гашек.
— С давних пор. Еще в екатеринбургском подполье вместе работали. И в Нарыме жили дружно, много сделали. А летом двенадцатого Яков Михайлович пытался бежать из ссылки на рейсовом пароходе. Да на беду нашу, лодка, на которой мы везли его к судну, перевернулась... Бросились на выручку, спасли, да только побег пришлось отложить. Впрочем, зимой он все-таки благополучно исчез. Тут и моя помощь была.
— А я ведь тоже знаком с ним, — с гордостью сказал Гашек, — Весной встречались. В Москве. Очень нам помог и с газетой, и с другими делами. Хорошо мы тогда говорили, так душевно, по-товарищески. Он, кстати, и посоветовал мне в Красную Армию идти. Там, говорит, иностранцев много, работа очень важная.
Особенно Гашек обрадовался, когда в одном из разговоров Чугурин мимоходом обмолвился, что не раз встречался с Лениным. После этого, как только представлялась хоть небольшая возможность, Ярослав обязательно просил рассказать о вожде.
— Хоть какую-нибудь черточку сегодня, — умоляюще просил он. — А в следующий раз другую. Мне очень это важно. Понимаете? Очень.
— Понимаю, — говорил, мягко улыбаясь, Чугурин. По всему видно, ему нравилась такая настойчивость друга. — Только все кажется таким простым, обычным. И в то же время, когда подумаешь немного, — каким-то необыкновенным. Вот когда во Франции был...
— Вы были во Франции? — изумился Гашек.
— Пришлось. В одиннадцатом. Нас там под Парижем, в деревушке Лонжюмо, восемнадцать человек собралось. В партийную школу. Под видом русских учителей. А какое там учителя! Рабочие из Питера, Москвы, Баку, Екатеринослава, я из Нижнего Новгорода... С нами, правда, и несколько меньшевиков было. Ну, да они не в счет.
Занимались в сарае, — увлеченно вспоминал Чугурин. — Хламу там было — горы. Кузнечный горн тут же. Словом, трудные условия. Но это нам нисколько не мешало. Все были захвачены учебой. И конечно, главный «виновник» тому — Ильич. До чего же просто все объяснял. Вот как, к примеру, разбирал с нами «Коммунистический манифест». Усаживались мы вокруг. Он прочтет несколько строк и задает вопросы. По ответу одного спрашивал другого, верно ли ответил товарищ, и, внося те или иные поправки, продолжал занятия дальше. Все становилось ясным, понятным.
И о каких бы сложных вопросах ни говорил — всегда подводил нас к практической деятельности. Помню, однажды говорит нам: «Вот, товарищи, вы будете делать революцию, вам предстоит возглавить народ в борьбе за власть. Предположим, произошла революция. Что вы будете делать, например, с банками?» Мы молчали. Кто-то сказал: «Уничтожим, Владимир Ильич!» «А вот и нет!» — горячо воскликнул Ленин и стал терпеливо растолковывать нам, как следует поступить.
Не забыть последний день, — продолжал Чугурин. — Берегите друг друга, говорил, прощаясь, Владимир Ильич, помните о нашем партийном товариществе и, главное, смелее опирайтесь на рабочий класс, в нем наша сила, наша будущность...
— А после встречались с Лениным?
— Было. Но одна встреча до того памятна... Сколько жив буду — не забуду.
— Расскажите, Иван Дмитриевич. — И Гашек поближе подсел к Чугурину.
— Ленин возвращался из эмиграции. В прошлом году. В апреле. Встречать его на Финляндский вокзал пришли тысячи петроградцев. А мне особое счастье выпало: от имени Выборгского комитета партии вручить Ильичу партийный билет за номером 600.
— Узнал?
— Сразу же, — радостно ответил Чугурин. — Подошел я... Товарищ Петр, говорит (в школе такая партийная кличка была у меня), здравствуйте. Помню вас, помню. Рад видеть. Тепло так сказал.
Ярослав с восторгом и завистью посмотрел на Чугурина.
— Вот всякий раз, — признался он, — когда слушаю рассказы тех, кто встречался с ним, или читаю статьи его, хочется забыть усталость, трудности, засучить рукава и работать, работать... Делать для революции как можно больше! Какой-то порыв вдохновения находит. Знаете, писать хочется. Мне бы снова в газету. Давно руки чешутся. Я же журналист, писатель. 
— И агитатор хороший, — улыбаясь, добавил Чугурин. — И оратор. Организатор. Словом, товарищ, нужный для революции.
— Так поможете?
— Хитрец, поймать на слове хочешь. Ладно, Уфу возьмем, там и поговорим.
В конце декабря в комендатуру, как и во все учреждения города, пришло указание: немедленно представить в Гражданский Революционный комитет анкеты сотрудников.

Небольшой, в полтетрадную страницу бланк с весьма незамысловатыми вопросами... И все-таки как много каждый из них значит! Заполняет анкету Ярослав и точно сам с собой разговаривает, отвечает на свои собственные вопросы, еще и еще раз взвешивает то, что прожито, что сделано.
«Какую должность занимает в настоящее время и с какого числа».
В графу ложатся слова:
«Пом. коменданта города Бугульмы от 16 октября 1918 г.»
Кратко. Но сколько сил, душевных и физических, вложено в эту работу в прифронтовом городе! Сколько людей прошло перед глазами, сколько огорчений, тревог пришлось пережить. И все это убралось в несколько самых обычных слов.
«Род занятий до Октябрьской Революции».
Тоже, кажется, простой вопрос. А ведь это большой кусок жизни. И первые шаги в литературе, и книги, и фельетоны, рассказы... Анархистская партия, выдумки со своей собственной партией, наделавшей много шума в стране, постоянные стычки с власть имущими, безденежье, безработица, путешествия из конца в конец по родной и чужой земле... Удачи, шумный успех, трескучие провалы... Все мелькает, как в пестром калейдоскопе, все всплывает в цепкой памяти. И все же после раздумий он отвечает одним словом. Таким, которое, кажется ему, вбирает в себя самое главное, самое ценное и самое близкое: «Журналист».
Да, с периодической печатью связана вся его жизнь! И первое произведение — очерк «Цыгане на празднике» — появилось 26 января 1901 года в газете «Народни листы». И все последующие обретали жизнь на страницах многочисленных газет, журналов. Политическая деятельность на родине, стремление воодушевить легионеров на борьбу за свободу и независимость многострадальной Чехии, выступления в поддержку русской революции — все, буквально все выплескивалось в первую очередь на газетные страницы.
И чего там греха таить, в ответе на этот вопрос звучала и затаенная надежда снова, как можно скорее, вернуться в журналистику, помогать своим острым пером громить врагов революции.
«Подробное имущественное положение».
Гашек улыбнулся, прочтя эти слова. Что ответить? «Имущество»... Его никогда не было. Потому и в анкете поставлено краткое, решительное: «Нет».
И наконец последний вопрос: «Сочувствует ли Советской власти?»
Большинство пишет одинаково: «Сочувствую». А в анкете Гашека иной ответ: «Коммунист».
И чтобы обратить на это особое внимание, слово подчеркивается жирной волнистой чертой.
И вот анкеты готовы. Все восемь сотрудников ответили на поставленные вопросы. Пора отправлять в Ремком. Секретарь Яков Ершов дает Гашеку подписать «препроводиловку». И тот, ставя свою подпись рядом с заранее написанной должностью «комендант», добавляет «пом».
Два с половиной месяца пробыл Гашек в Бугульме. Срок небольшой, но то, что было прожито и испытано за это время, продумано и сделано, не измерить и годами. Пожалуй, каждый час в небольшом прифронтовом городке, каждая встреча с людьми, друзьями и врагами были для писателя неоценимой политической школой.
Гашек с честью выдержал суровое испытание, многому научился, а главное, душой и сердцем еще больше ощутил смысл борьбы за Советскую власть, еще сильнее почувствовал горячее биение новой жизни, стремительно шедшей к нему навстречу.
Хорошо написал в своем стихотворении «Ключ от сердца» замечательный татарский поэт Сибгат Хаким:

Кто не знает Ярослава Гашека!
Он со Швейком вхож во все дома.
Критики про чешского рассказчика
Сочиняют целые тома;
Изучают все места и стороны —
Где он побывал и почему...
Но в дали больших дорог истории
Трудно им заметить Бугульму.
А она — хотя и захолустная —
В бурю вся бурлила, ставкой став.
Нет, не зря опору в ней почувствовал
В поисках свободы Ярослав!
Мы узнали, сверившись с мандатами,
Что у нас давнишнее родство,
Что своим военным комендантом
Бугульма назначила его.
Ключ от сердца — русского, татарина —
Был уже тогда вручен ему —
Для Европы Бугульма — окраина,
Но придется знать ей Бугульму!
(С татарского перевел Р. Моран)

Экзамен на стойкость, верность народу был выдержан. Гашеку теперь ничего не было страшно, он закалился в огне революции, в боях за власть Советов.