Свои воспоминания я записал немного позднее, в 1927 году, через 4 года после смерти Гашека. Писал я тогда под впечатлением письма писателя Эдуарда Бассе, а также дополнил их после письма от 1 апреля 1947 года, в котором Бассе писал мне: "Очень прошу Вас, после того как Вы прислали мне свои воспоминания о Гашеке в Липнице, рассказать, как Вы к нему попали, как Гашек работал, сколько часов в день и в какое время, как он жил, пил, какие шуточки вытворял, было ли у него достаточно денег, и т.д. Вы были там во время его кончины? Так напишите и об этом!
Все это будет интересно не только множеству гашековских читателей, но и литературным историкам, как документ! Только прошу – пишите просто и точно – это нужно для истории... Прошу Вас, разрешите опубликовать Ваш материал в книге о Гашеке, которую я готовлю..."
Эта книга, к сожалению, так и не вышла. Бассе несколько раз обращался к гашековским товарищам, но кроме моего, не получил ни одного сообщения. Какие были тому причины? Небольшая перспектива на авторский гонорар? Или, возможно, серьезность предстоящей работы – с точки зрения истории литературы, – не позволила привлечь никого из свидетелей.
И именно история понесла такой непоправимый ущерб из-за того, что планы Бассе так и не осуществились.
Рассказов и историй о Гашеке, тем не менее, всегда было достаточно. Многое было о нем написано, но лишь немногое можно использовать, как документальное свидетельство. Были статьи в периодических изданиях, в которых написана явная ложь и несоответствия.
С именем Гашека часто связывают, например, имя Франтишека Сауера, известного под прозвищем Франта Габан из Жижкова.
Во время своего пребывания в Липнице Гашек не поддерживал контактов с Сауером. Сауер лишь дважды заезжал в гости, и это все. Из разговоров с Гашеком я знал, что Сауер был только распространителем первого выпуска Швейка в то время, когда Гашек не смог найти издателя и вынужден был издать его сам. Сауер продавал выпуск в парижских кафе буквально за копейки, и даже те не отдавал Гашеку и, следовательно, к моменту отъезда из Праги отношения Гашека и Сауера были далеко не лучшими. Это не смущало Сауера. Гашек вскоре тоже все позабыл, а Сауеру захотелось погреться на гашековской популярности. Еще при жизни Гашека, и особенно после его смерти, Сауер печатал свои воспоминания и даже театральную пьесу. Сауер выдумывал множество "проделок", и поскольку о нем шла молва как о лучшем друге Гашека, никто не заподозрил его в произволе. Вместо этого, он нашел своих почитателей.
Одним из них был, например, бывший главный редактор "Свободной газеты" Мишель Мареш, который был счастлив публиковать свои воспоминания о Гашеке без оглядки на факты.
В 1946 году (22 июня) в "Свободной газете" он опубликовал статью, описывающую заслуги Франты Сауера как первого издателя Швейка. Вероятно, имелся ввиду печальный опыт продаж Швейка в пражских трактирах. Также он высоко оценил пьесу Сауера о Гашеке, а затем приступил к своим воспоминаниям.
История о шарманщике, за "пятку"1 в течение часа игравшем под окнами священника, была раздута, и в его изложении музыкант играл целых два дня. Заставил Гашека за одну ночь выпить 80 чашек кофе с ромом, не считаясь со здравым смыслом и с читателями.
Много еще чего Мишель Мареш написал, не следуя правде; в частности, вот что было сказано обо мне: "Гашек позаботился о сыне местного полицейского, чье лицо было изъедено оспой, и чтобы не обижать несчастного мальчика денежной помощью, нанял его для диктовки Швейка".
В этой статье было еще много несоответствий, поэтому я написал редактору "Свободной газеты", в которой указал на эти моменты в статье Мишеля Мареша, и попросил напечатать надлежащее опровержение. Кроме того, я попросил уведомить меня, когда я могу лично посетить редакцию и лично развеять вымысел пана Мареша о том, что лицо у меня изрыто оспой, а также объяснить, что не только не имею каких-либо пятен на лице, но и Гашек взял меня на работу, потому что это было нужно ему, а вовсе не из жалости!

Письмо, которое имело документальную форму, я в копии отправил также в Организацию Чешских писателей. От Организации я получил краткий ответ, в котором меня поблагодарили за "занимательное" сообщение, но в связи с тем, что они являются профсоюзной организацией, обсуждать они его не могут.
Редакция "Свободной газеты" также не проявила заинтересованности по поводу того, является ли напечатанная статья правдивой, на мое письмо не ответила и переадресовала его пану Марешу. Тот мне написал, что к нему приходили из редакции, и что он не был хорошо информирован (хотя выдавал себя за большого знатока Гашека), меня считал давно умершим, и что он попробует все как следует уладить.
Я посетил редакцию, и Мишель Мареш принес мне свои извинения, тем и закончилось. Гашековы "восемьдесят чашек кофе с ромом", шарманщик и мои язвы так и остались без внимания.

Лонген, бывший директор театра "Адрия", тоже не совсем объективно писал свои воспоминания. В них чувствуется горечь, которая привела к искажению некоторых черт характера Гашека. Виной тому был плохой разрыв Лонгена с Гашеком. Лонген, видимо, просчитался, когда оценивал, сколько принесет ему постановка "Швейка", который дважды день играли в "Адрии" при всегда заполненном зале. Претензии все более росли, когда другие пьесы со Швейком Гашек не мог писать в том темпе, который требовал Лонген. Последняя постановка называлась "Швейк на мирной конференции в Генуе", в ней должен был играть Руда Марик. Я помню, что для этой пьесы мы написали всего несколько листов, за которыми приехал Марик и забрал их в Прагу. Между Лонгеном и Гашеком начались разногласия. Вскоре после этого дела Лонгена пришли в упадок, вместе с женой Хеной он уехал в Берлин, откуда написал Гашеку письмо с обвинениями, и отношения между ними стали еще хуже. Записанные Лонгеном истории и воспоминания несут следы этого разногласия.

Много хаоса в воспоминания о Гашеке приносят случайные посетители Липницы. Из года в год Липницу посещает множество туристов, и большинство из них хотят услышать что-нибудь о Гашеке. Во время моего последнего визита в Липницу обратился ко мне смотритель замка, рассказавший, как много его расспрашивают о Гашеке. Среди туристов часто попадаются люди "от пера", которые обратной дорогой по-своему пересказывают услышанное, добавляя помалу свои "подробности", отчего в газетах появляются новые и неправдоподобные, но зато "красивые" истории.

Доказательством тому стал и съезд чешских журналистов в 1946 году в Гавличковом Броде. Журналисты приезжали с Гавличкового Брода в Липницу и с трепетом посещали его могилу и дом. В те дни появилось множество статей о той поездке, в которых сообщались истории, не имевшие под собой реальной почвы.
Время от времени я пробовал восстановить справедливость и развеять мифы о Гашеке, но никому, за редкими исключениями, это не было нужно. Газеты чаще хотели печатать не правду, а историйки, рассказываемые Сауером, Марешом и другими.

Гашек не умел вести свои материальные дела. Порядка не было ни в его корреспонденции, ни в доходах, получаемых от его авторских прав. Даже если бы я хотел попытаться внести некоторый порядок в его дела, он и слышать об этом не хотел. Скоросшиватели и счетную книгу, которые однажды были куплены по моей просьбе, он вскоре роздал. И был доволен и рад тому, что возиться с ними придется не ему, а кому-то другому.

После возвращения из России он не вернулся к своей жене Ярмиле Гашековой, тоже писательнице, написавшей немало хороших историй. Он разошелся с ней перед уходом в армию на Первую мировую войну. Из России приехал в Прагу в компании пани Шуры (Александры Львовой), которая вскоре вслед за ним перебралась в Липницу. Делила с ним все радости и горести.

Гашек на смертном одре в присутствии доктора Новака (который уже предвидел близкий конец) составил завещание. Оно содержало всего несколько строк, было написано ночью, когда кроме доктора, пани Шуры и служанки Шпинаровой никого не было, и засвидетельствовано доктором Новаком и Шпинаровой.

Через полгода после смерти Гашека я покинул Липницу в связи с новой работой, и о дальнейшей судьбе завещания, равно как и о судьбе его литературного наследия, не имел точных сведений, за исключением рассказываемых другими людьми слухов.

Записывая эти строки, я погружаюсь на много лет назад. Изображаю в них то время и те события, которые переживал вместе с Гашеком и которые еще живы в моей памяти и в моих записях. Я всем сердцем хотел бы быть полезным тем литературным историкам, которые будут изучать его жизнь и творчество, и надеюсь, что мои воспоминания окажут в этом хорошую помощь.

 

Примечания

1. 10 крон.